Лучшая сотня историй от "Ашот Наданян"

Через год после развала СССР пересекал я на поезде белорусско-польскую границу. В Бресте проблем не было, а на польской стороне — в Тересполе — мне чуть не испортили радостное настроение.
— Паспорт, — войдя в моё купе, хамовато распорядился пограничник. У него были маленькие серые глаза и большой сломанный нос.
— Вот, пожалуйста.
— Цель поездки в Польшу? — рявкнул он на ломаном русском.
— Турнир по шахматам в Ченстохове.
Пограничник недоверчиво посмотрел на меня.
— Шахиста?
— Да.
Он высунул голову в коридор вагона и что-то крикнул. Через минуту появился долговязый солдат с шахматами.
— Будем играть, — сказал пограничник, расставляя фигуры.
Он явно был доволен собой и предвкушал скорое разоблачение самозванца. Отыскав на пересечении вертикали «е» и четвёртой горизонтали нужное поле, он сыграл е2 — е4 и торжественно взглянул на меня. Я ответил d7 — d5. Пограничник задумался. А я почему-то вспомнил Ильфа и Петрова: «Он чувствовал себя бодрым и твёрдо знал, что первый ход e2 — e4 не грозит ему никакими осложнениями. Остальные ходы, правда, рисовались в совершенном уже тумане, но это нисколько не смущало великого комбинатора. У него был приготовлен совершенно неожиданный выход».
Если у Остапа был приготовлен совершенно неожиданный выход, то у моего пограничника — совершенно неожиданный ход. Он вывел короля на е2. Я взял пешку. Он снова пошёл королём вперёд. Я вывел ферзевого коня. Он взял королём мою пешку. Я дал ферзём шах, а ещё через два хода — мат. На том самом поле е4.
— Хороший шахиста! — похвалил он, возвращая мне паспорт с печатью-разрешением на въезд.
Пограничник вышел. А я сидел и думал о его сломанном носе. Я вдруг подумал, что, возможно, когда-то этот пограничник устроил аналогичную проверку боксёру.
И эта догадка вернула мне радостное настроение.

Осенью 1999 года меня пригласили работать тренером мужской сборной Кувейта. Предложение было заманчивым, тем более что зарабатывать шахматами в Армении в то время было непросто. И я согласился. Оформили документы, и уже 27 декабря, под самый миллениум, я оказался в Кувейте.
В аэропорту меня встретил пожилой седоволосый мужчина в белой длинной до пола традиционной рубахе, называемой дишдаша. Он представился президентом федерации. Мы сели в его «Бьюик» и поехали «ко мне». С английским у меня в то время было неважно, но с горем пополам я по дороге поддерживал разговор. Когда приехали и поднялись домой, он взял мой паспорт и сказал:
— Вас на машине будут отвозить на занятия в федерацию, потом — привозить домой. Из дома выходить нельзя. В федерацию — и домой. Даже не пытайтесь контактировать с другими иностранцами.
Мне показалось, что слышу это в кошмарном сне. А как раз перед самым приездом я смотрел фильм, где иностранец, приехав в одну из арабских стран, оказался в плену у работодателей. Абу Халед — так звали президента — вышел, а я как вкопанный остался стоять посреди роскошной квартиры. Потихоньку приходя в себя, я опустился на чемодан и стал думать, что делать. Но чем больше думал, тем в большее отчаяние впадал. И проклинал тот день, когда решил сюда приехать.
Вечером за мной приехала машина, и мы поехали в федерацию. Там проходил последний тур какого-то соревнования. Ко мне подходили местные шахматисты, мы знакомились, и понемногу настроение улучшалось. Однако слова старца не выходили из головы. Как Рубик Хачикян из фильма «Мимино» я стал искать кого-нибудь с добрыми глазами. Выбор пал на молодого человека в джинсах и майке (остальные были в национальных дишдашах). Выслушав меня, парень сказал, что хорошо знает президента и что тот не мог мне такого сказать. Мы поднялись в кабинет к Абу Халеду, и Тахер (мой «спаситель») рассказал ему о моих тревогах. Оказалось, что у меня дома президент сказал буквально следующее: «Занятия будут проходить в федерации, дома нельзя. Шофёр вас будет привозить-отвозить, пока не будут готовы ваши водительские права. В Кувейте есть иностранные шахматисты, и если они захотят брать частные уроки — отказывайте». А паспорт он взял, чтобы оформить мне вид на жительство.
После этого случая я твёрдо решил выучить английский язык.

В 1992 году мы с Арсеном Егиазаряном играли в московском чемпионате «Динамо» по шахматам. Однажды после тура решили заехать в ЦШК, посмотреть книги. Идём по Гоголевскому бульвару, и тут видим: навстречу медленно, под руку с крупным мужчиной, идёт старичок в очках. Лицо знакомое.
— Это же Ботвинник! — дёргаю за рукав приятеля.
— Точно! — подтверждает он.
Начинаем лихорадочно шарить по карманам в поисках бумаги. Единственное, что находим — бланк, куда я после игры переписал партию. На нём ходы и результат. Фамилии я забыл проставить. Поравнявшись с великим чемпионом, протягиваю ему бланк и прошу автограф.
Михаил Моисеевич мельком взглянул на текст, неспешно перевернул бланк и поставил автограф под результатом «1:0» в графе «Подпись чёрных». Затем вручил мне реликвию обратно и говорит:
— Теперь впиши фамилии и говори, что выиграл у Ботвинника!

Однажды в Краснодаре мне надо было поменять валюту. “Обменника” рядом не было, а ехать в сберкассу, стоять в очереди не хотелось.
Подхожу к первому попавшемуся торговому ларьку и спрашиваю:
— Вы мне доллары не поменяете?
Неуверенно отказали. Видно было, что поменять хотели, но побоялись. Вдруг фальшивка.
Я подошел к следующему ларьку. То же самое.
И тут я понял, как прибавить продавцам уверенности. Подхожу к третьему и говорю:
— Вы не подскажете, где тут обменный пункт? Мне доллары надо поменять.
— А зачем обменный пункт? Мы сами поменяем!

Ашот Наданян

Дорога по две полосы в каждом направлении. Еду в правом ряду. Впереди машин нет. Заметив справа на тротуаре перед зеброй женщину с грудным ребёнком, начинаю притормаживать. Она быстрым шагом переходит дорогу и не смотрит по сторонам. В боковое зеркало вижу, как слева несётся «Опель». Делаю единственный в такой ситуации ход — длинно сигналю. Обычно это отрезвляет как минимум одного из двух: либо лихача, либо пешехода. Женщина резко и испуганно останавливается перед моим автомобилем, бросает на меня негодующий взгляд, а «Опель» в этот момент, даже не пытаясь тормозить, пролетает мимо.
— Чёрт бы тебя побрал! — кричит женщина, враждебно глядя на меня. — Не соображаешь, что ребёнок, может быть, спит!
И пошла дальше, на ходу сыпля проклятия.

Свёкор и свекровь моей двоюродной сестры были людьми весёлыми, остроумными и хлебосольными. Застолье в их доме гарантировало всем гостям не только обилие вкусной еды, но и много юмора и смеха. Крепкая любовь супругов не мешала им подтрунивать друг над другом, причём остроты и шутки балансировали порой на грани фола, но обид не было никогда. В этих игривых состязаниях не было проигравших, а было два счастливых победителя.
Сергей — так звали свёкра — был геологом. Однажды в экспедиции где-то в армянских горах на него напал выскочивший из пещеры медведь. Всё случилось внезапно, и возможности бежать или каким-либо другим способом уклониться от нападения у Сергея не было. Медведь сразу же начал его подминать, кусать и терзать. Сергею не оставалось ничего другого, как пустить в ход геологический молоток. Получив железный удар в морду, хищник отскочил назад, а потом стал быстро убегать прочь.
Сергея с многочисленными ранами доставили в больницу. Друзья и родственники толпились у палаты, но внутри разрешено было находиться лишь Джульетте, жене Сергея. Её былая весёлость улетучилась, лицо покрылось печалью и оттого выглядело неузнаваемым. Она не отходила от мужа ни на минуту, молясь, чтобы он выжил.
Через несколько дней Сергей пришёл в себя. Медленно открыв глаза, он увидел Джульетту. Её лицо было заплакано, но светилось радостью.
— Ты до такой степени несносный, — сказала она, вытирая слёзы, — что даже медведь не захотел тебя есть.
Сергей улыбнулся одними глазами, облизнул высохшие губы, а потом тихо произнёс:
— Если я столько лет тебя выдерживаю, то что мне стоит с медведем справиться?!

Вдоль дороги Ереван — Севан часто можно увидеть мужчин, стоящих с распростёртыми руками. В «Что? Где? Когда?» 7 сентября 2014 года даже прозвучал вопрос о том, что бы это значило. Знатоки не справились, но жители Армении, конечно же, знают правильный ответ. На дороге стоят рыбаки, предлагающие водителям купить рыбу. Как правило, форель. Широким жестом потенциальным покупателям демонстрируется приблизительный размер улова. Главная цель продавцов — чтобы машина остановилась. А там уже они уговорят покупателя. С пустыми руками не отпустят.
Остановился я как-то возле одного такого рыбака, чтобы купить немного рыбы. Он говорит:
— Дорого́й, рыба недавно закончилась, но есть отличные раки.
— А зачем ты мне руками показывал рыбу? — удивляюсь я.
— Понимаешь, если бы я показал рака, ты бы не остановил, подумав, что это рыба такого маленького размера.
«Ладно», — думаю я, — на безрыбье и рак рыба. Куплю раков». Тем более, что нравятся они мне даже больше, чем рыба. И вообще, попробовавшие севанских раков, скорее, будут говорить, что на безрачье и рыба рак.
Еду дальше. А сам сомневаюсь, не мало ли я раков купил. Вот если б докупить немного...
Через километр вижу, ещё один мужик стоит. Но стоит как-то скромно. Не раскинул руки широко в стороны, а держит их перед собой на расстоянии 10-15 см друг от друга. «Неужели раки?» — думаю я и останавливаю машину.
— Почём раки? — спрашиваю.
— Раков уже нет, брат, — говорит рыбак извиняющимся тоном, — но есть шикарная форель.
— Но ты же показывал раков!
— В том-то и дело, что рыбу показывают все, а я показываю раков. Ну, чтобы отличаться от других.
Делать нечего. Купил я рыбу, как и планировал вначале, и поехал дальше. И всё вроде бы ничего — и раков купил, и рыбу, и научился маркетинговым трюкам, — но предательское ощущение, что меня одурачили, не покидало всю дорогу. Ведь раков мне продали там, где обещали рыбу, а рыбу — там, где обещали раков.

Мои тексты часто содержат лестные слова о Сингапуре, стране, где мне довелось жить и работать шесть лет. Однако даже в этом благополучном государстве есть явления, которые никак не получается оценить положительно. Например, там практически никогда не уступают место в транспорте. Мы с женой могли подолгу ехать в метро с годовалой дочерью на руках, и никто и не думал подниматься с места.
Когда мне стало ясно, что это не случайность, а обычное поведение сингапурцев, я стал интересоваться этой проблемой. Мне захотелось понять причины этого уродливого явления. Ведь должно было иметься какое-то объяснение тому, что прекрасные в целом люди превращались в определённых ситуациях в бездушных эгоистов.
Прочитав несколько статей в Интернете и пообщавшись на эту тему с местными знакомыми, я пришёл к выводу, что всему причиной является «киасу» (в переводе с одного из диалектов китайского означает «страх потери»). Этот термин известен всем сингапурцам, которого они хотя и стесняются, но практикуют повсеместно. Вернее так: им не нравится «киасу», применённое против них, но сами его охотно используют. Итак, что же это за «киасу»?
Обретя независимость в 1965 году, Сингапур прошёл трудный путь трансформации из страны третьего мира в первый. Крошечная, окружённая недоброжелательными соседями, бедная ресурсами страна импортировала даже пресную воду. И вот в этой чудовищной борьбе за выживание у местных жителей эволюционно сформировался тип поведения «киасу», подразумевающий стремление никому ни в чём никогда не уступать, быть не хуже других, ничего не терять.
Вооружившись этой информацией, я стал лучше понимать эгоизм сингапурцев. В их невежливом поведении в транспорте этот страх потери проявляется со всей выпуклостью. Когда двери транспортного средства открываются и сингапурцы входят в него, они с этой секунды начинают «завоёвывать» места и, взяв, уже психологически не готовы его уступать.
«Киасу» настолько прочно сидит в сингапурцах, что я ощущал его и в своей тренерской работе. Мне требовалось немало усилий, чтобы объяснить ученикам важность жертв в шахматах. Их разум отказывался принимать тот факт, что в шахматах сплошь и рядом возникают ситуации, когда нужно отдать фигуру или пешку, чтобы взамен получить «нематериальные блага».
— How? Give a pawn? For free? No!! — восклицал один мой ученик так, что я вспоминал эпизод фильма «Операция Ы и другие приключения Шурика», когда персонаж Юрия Никулина недоумевал: «Разбить?.. Пол-литра?.. Вдребезги?.. Да я тебе за это!..»
И мне приходилось долго выбивать «киасу», объясняя, что пешка даётся вовсе не бесплатно, а за позиционные выгоды.
Но закончу я всё-таки свой рассказ на позитивной ноте. Однажды, когда я ехал в переполненном автобусе домой, на одной из остановок, кряхтя, вошла старушка-китаянка лет под девяносто. И тут еле-еле поднялась и уступила ей место другая старушка-китаянка, лет на двадцать моложе, тоже с палочкой, руки дрожат, один глаз заплывший.
Я смотрел на «молодую» старушку с нескрываемым восхищением. «Киасу» не затронул её. Она родилась гораздо раньше Сингапура.

Многоэтажные жилые дома в Сингапуре не имеют квартир на первом этаже. Дома словно приподняты над уровнем земли и представляют из себя своего рода шифоньер на ножках. Жилые помещения начинаются со второго этажа. А на первом — лестнично-лифтовые узлы. Плюсов много. Во-первых, создаётся некая проветриваемость во дворах, что для столь жаркой страны очень важно. Во-вторых, отсутствие первых этажей может быть полезным в случае возможных наводнений, ведь Сингапур — это всё-таки маленькая островная страна. И, наконец, в-третьих, в свободном пространстве под зданием располагаются велосипедные парковки, столики со скамейками (в тени!), площадки для всевозможных мероприятий, таких как свадьба, вечеринка или похороны. Для этих конструкций существует даже специальный термин: void deck.
Наш рассказ вполне мог бы обойтись и без упоминания этих архитектурных деталей, и это лишь попутное воспоминание. А рассказать я хочу об одной особенности строения сингапурско-китайского менталитета. Об одном его элементе.
Возвращался я как-то вечером с работы домой. Когда зашёл под свой дом-шифоньер, увидел на площадке импровизированный шатёр жёлтого цвета, а вокруг него и внутри — много людей. Стало ясно, что это китайская похоронная церемония.
У входа в лифт стоял мужчина-сосед лет тридцати. Мы поздоровались, сели в лифт и я спросил его, кто умер. Сосед виновато улыбнулся и ответил, что умерла его мама. Мне показалось, что я ослышался. Переспросил. Он снова улыбнулся и подтвердил, что — да, мама умерла. Смущённо пробормотав слова соболезнования, я вышел на шестом этаже и зашёл к себе.
Дома рассказал жене о необычном соседе и его неподобающей случаю улыбке. Мы с удивлением рассуждали о том, до чего же бездушны эти китайцы.
В то время мы ещё были новичками в Сингапуре, и в следующие месяцы ещё много раз недоумевали в похожих ситуациях.
Пока потихоньку не стали прозревать. В один прекрасный день мы догадались, что за странным поведением местных таится нечто большее, чем холодность и бессердечность. Мы вдруг поняли, что та виноватая улыбка соседа, у которого умерла мать, была деликатной попыткой оградить собеседника от негативных эмоций, была сожалением за невольное вовлечение в своё горе, была извинением за случайно испорченное настроение.
И это открытие поразило нас. Мы были счастливы от охватившего нас чувства благоговения.

Выбрать спелый арбуз, не разрезав его, непросто. Каждый покупатель — если, конечно, он не покупает наугад — имеет собственные приёмы. Одни подносят арбуз к уху и сжимают двумя ладонями, пытаясь извлечь из плода нужный звук; другие осматривают хвостик, которому полагается быть сухим, но в то же время — не пересушенным; третьи обращают внимание на «загар» плода, который должен быть равномерным, но иметь на одном боку бледное пятно, свидетельствующее о том, что арбуз всё время спокойно лежал и зрел под солнцем, и в этот естественный процесс никто не вмешивался.
У моего же отца была собственная методика. Придя на рынок, он выбирал приглянувшуюся палатку с арбузами, подходил к ней и просил продавца разрезать один из них. При этом предупреждал, что если плод будет недозрелым или перезревшим, он его брать не будет. Продавец, будучи профессионалом в этом деле, выбирал, разумеется, самый правильный арбуз. И вот когда он подходил с выбранным арбузом к своему столику, брал нож, чтобы разрезать, отец в это же мгновение останавливал его руку с ножом, благодарил и начинал расплачиваться.

Как-то давно мой прадед Аршак, которому тогда было 84 года, пришёл в поликлинику к оториноларингологу.
Входит в кабинет. За столом сидит молодой врач и что-то пишет.
— На что жалуетесь? — не поднимая глаз, спрашивает он.
— Да вот, — говорит прадед, устраиваясь на стуле, — что-то у меня со слухом не очень хорошо.
Врач удивлённо переводит взгляд на прадеда и усмехается:
— А сколько вам лет-то, дедушка?
Прадед, ни слова не говоря, поднимается со стула и идёт к двери.
— Вы куда? Подождите! — испуганно-недоумённо зовёт врач.
— Я ошибся, — не оборачиваясь, бросает прадед, — я думал, что пришёл в поликлинику, а оказалось, что — в военкомат.

Как-то отец решил купить подержанную машину. «Жигуль» какой-нибудь. Поехали с мамой на авторынок. Мама в автомобилях плохо разбирается, но красивый от некрасивого отличить может. Поэтому отец взял её с собой. Советоваться. Ходили по рынку несколько часов, но ничего не выбрали. То машина не нравилась, то цена. Стали собираться домой. Уже на выходе маме приглянулась машина:
— Сергей, смотри, какой красивый «Запорожец»!
«Запорожцем» оказался маленький спортивный «БМВ» за сорок тысяч долларов.

Когда Ирина вошла в трамвай, Маргарита Аршаковна от досады чуть не расплакалась. Каждое воскресенье она ехала на рынок за продуктами с сыном, а сегодня утром пожалела его будить. Ругая себя за эту оплошность, женщина смотрела на стройную, большеглазую незнакомку и прощалась с мыслями стать её свекровью.
Вдруг Маргарита Аршаковна поняла, что ещё не всё потеряно и что ещё можно схватить судьбу за волосы. Для начала она пропустила нужную остановку. Затем, когда девушка вышла, последовала за ней. Вскоре выяснила, что та работает в парикмахерской, а выяснив, ахнула: сын её, Сергей, тоже работал в парикмахерской.
Забыв о рынке, Маргарита Аршаковна поспешила домой.
Уже через час, поднятый по тревоге Сергей стоял в прихожей, а Маргарита Аршаковна суетилась вокруг него, наводя последние штрихи: приглаживала ему волосы, «расстреливала» одеколоном «Шипр», поправляла воротник нарядной рубашки, клетчатый узор которой удачно камуфлировал необычайную худобу и высокий рост парня. Затем, будто собираясь рассматривать картину художника-пуантилиста, отошла в сторону, полюбовалась на дело рук своих и сказала:
— Ну, иди, сынок. Это судьба...
Отправив сына, Маргарита Аршаковна принялась хлопотать по дому. Обычно в такие минуты она вспоминала свою нелёгкую жизнь, медленно прокручивая в памяти какое-нибудь событие. Но сегодня возбуждённый приключением мозг вёл себя необычно. Мысли не останавливались на чём-то одном. Картинки сорокасемилетней жизни, перемешиваясь и наталкиваясь друг на друга, как шары в лототроне, то уносили женщину в далёкое трудовое детство, то на похороны новорождённой дочери, то на подножку сегодняшнего трамвая. Рано овдовев, она растила двоих детей сама, и вот в памяти проносятся холодные зимние ночи, когда единственный в доме стол превращался в Серёжину кровать, так как единственная кровать уже ютила на себе её и девятилетнюю Аллочку. А вот за ужином она больно бьёт Аллочку за то, что та съела завтрашний кусок хлеба, а потом, ночью, целуя спящую дочь в голову, тихо-тихо плачет.
Чтобы отвлечь себя, Маргарита Аршаковна вышла на балкон. Сентябрьское солнце и душистый запах белой акации, ветки которой нарушая границу, робко заглядывали домой, быстро подняли ей настроение. Сразу вспомнились последние два счастливых года: Аллочка закончила институт, замуж вышла. «Ещё бы Серёжу женить — и помирать не страшно», — мысленно повторяла Маргарита Аршаковна, словно боялась об этом забыть.
...Сергей вернулся рано. Выражение его лица было таким, как будто он только что ел неспелую алычу. Маргарита Аршаковна всё поняла.
— Как могла она тебе не понравиться?! Глаз у тебя нет, что ли?! — возмущалась женщина.
Такой вариант ей не приходил в голову. Красивая, как в индийском кино, история рушилась на глазах, едва начавшись. Всё бы этим и закончилось, если бы самый могущественный режиссёр на свете не поставил вторую серию.
Спустя неделю Сергей случайно встретил Ирину. Это произошло в вагоне того же трамвая. То ли девушка приобретала особую прелесть в трамваях, то ли настроение у Сергея было благодушным, но со второй попытки Ирина ему понравилась. Он вышел вслед за ней из вагона, на ходу успокоил колотящееся от волнения сердце и, пристроившись в ногу, заговорил...
Уже через три месяца сыграли свадьбу. А спустя ещё девять — 19 сентября 1972 года — у двадцатишестилетнего Сергея и восемнадцатилетней Ирины в родильном отделении больницы имени Семашко города Баку родился мальчик, которому решили дать немного старомодное армянское имя Ашот — в память о муже Маргариты Аршаковны.
Этим мальчиком был я.

Звонит мне приятель.
— Ашот джан, привет!
— Привет, Вардан джан! Как дела?
— Всё нормально. Вот, думаю, позвоню тебе, спрошу кое-что.
— Давай.
— У тебя с русским языком ведь нормально?
— Ничего, пока не жалуюсь.
— Это я к тому, что если не очень, я Тиграну позвоню.
— Давай с меня начнём.
— Ну хорошо. Ты ведь помнишь, моя Рузанна вазы глиняные лепит, кувшины всякие.
— Конечно, помню.
— Так вот, мы тут с ней поспорили, как будет во множественном числе «дно кувшина». Она говорит, что «дны кувшинов», а я считаю, что «днища кувшинов». Кто из нас прав?
— Никто. Правильно: «донья кувшинов».
— Ашот джан, извини, но у тебя с русским ещё хуже, чем у нас. Давай я лучше Тиграну позвоню.

Атаматик — это традиционный армянский семейный праздник. Его отмечают, когда у ребёнка появляется первый зуб. Готовится угощение, собираются гости, ковёр устилают различными предметами — это могут быть ножницы, булавки, игрушки и вообще всё, что попадёт под руку — и затем сажают на него малыша. Когда тот подбирает что-либо приглянувшееся, взрослые делают соответствующие умозаключения о будущей профессии ребёнка. Если, к примеру, он взял ножницы, то можно предположить, что станет парикмахером или портным, если половник — то поваром, а если схватился за нож — пиши пропало: будет разбойником.
Когда мне было шесть месяцев, главную роль в старинном обряде исполнил и я. Оказавшись в центре ковра, я немедленно потянулся к деревянной лошадке, чем немало озадачил родных. Они подумали и решили, что я стану ветеринаром.
Лишь спустя несколько лет стало ясно, что деревянная лошадка символизировала шахматного коня.

Первый армянский международный мастер по шахматам Эдуард Мнацаканян, которого все уважительно называли Маэстро, очень любил пиво.
Как-то в жаркий летний день мы встретились в Доме шахмат.
— Маэстро, хотите выпить холодного пива? — спросил я.
Эдуард Андраникович удивлённо посмотрел на меня и сказал:
— Если это вопрос, то очень глупый вопрос, но если это предложение, то очень хорошее предложение.

В святом для каждого ребёнка деле — шалостях — мне в детстве аккомпанировали сестры: родная Лиана и двоюродная Диана. Я старше Лианы на год и три месяца и младше Дианы на восемнадцать дней. Этот факт был решающим в иерархии наших отношений: Диана, гордившаяся старшинством даже больше, чем своим именем, требовала от нас беспрекословного послушания. Мы с Лианой смиренно терпели дискриминацию, но однажды, когда Диана за ужином оттянула себе явно бо́льшую порцию макарон, моё терпение лопнуло. Свой протест я выразил вторжением своей вилки в Дианину тарелку. Диана не стерпела позора и бросилась в рукопашную. Результатом короткой потасовки стал огромный синяк под моим глазом. Этот случай лишь укрепил позиции старшей сестры и показал нам с Лианой всю тщетность силовых попыток решения проблемы.
Вскоре авторитет Дианы вырос ещё больше, когда дядя по отцовской линии научил играть её в шахматы. Случилось это так. Предстоял командный турнир среди ЖЭКов, а в команде дяди отсутствовала женская доска. Чтобы не получать ноль без игры, решили срочно научить кого-нибудь из знакомых женского пола правилам игры. Смысл был в том, что многие команды имели те же проблемы с женской доской, и матч против такого коллектива гарантировал лишнее очко. Выбор пал на смышлёную племянницу. То, что случилось дальше, удивило даже специалистов — маленькая девочка громила своих опытных соперниц в пух и прах.
Сразу по окончании турнира чудо-ребёнка отвели в шахматную секцию. Это было общество «Спартак». Тренер Рафаэль Григорьевич Саркисов устроил девочке мини-экзамен — сел с ней играть. Всю партию он молчал, хмурился и загадочно качал головой. Когда Диана сдалась, он встал и медленно обвёл глазами многочисленную свиту её родственников. Те смотрели на него, как на вышедшего из операционной врача. Вычислив в толпе отца Дианы, он взял его под руку, таинственно отвёл в сторону и зашептал:
— Редкий талант, очень редкий. Просто самородок!
Родители Дианы были заняты на работе, и возил «самородка» на тренировки в своём «жигулёнке» первой модели мой отец. Уж не помню, кто стал инициатором — отец, уделявший серьёзное внимание моему уму-разуму, или я, возжелавший догнать и перегнать Диану, но вскоре шахматы появились и в нашем доме. Почему-то запомнилось, что когда отец принёс домой чёрно-белую раскладную доску и я открыл её, там кроме деревянных фигурок лежали ещё катушки с нитками. Научился я игре в тот же вечер. Месяца через два стал отца обыгрывать.
И на пути в «Спартак» в папиной «копейке» появился ещё один пассажир.
Вскоре Диана решила бросить шахматы. Она не смогла смириться с тем, что в шахматах помимо выигрыша и ничьей существует также проигрыш. Никакие уговоры родителей, родственников и тренера результатов не дали — решение привыкшей к лидерству Дианы было окончательным и непоколебимым. Рафаэль Григорьевич переживал больше всех и ещё долгие годы, вспоминая Диану, уверял, что шахматный мир лишился большой чемпионки.
Вот так случайно, за компанию, можно сказать, я попал в волшебный мир шахмат, не подозревая тогда, что детское увлечение перерастёт в главное дело жизни.

Привёз я как-то из Норвегии свитер. Стопроцентная овечья шерсть, олени изображены, санки. В общем, всё по правилам. Чувствуешь себя в этом скандинавском чуде, как в русской печи. Каждый раз, когда я его надевал, жена шутила:
— Тепло ли тебе девица?
— Тепло, Морозушко, — подыгрывал я, — тепло, батюшка.
В общем, стали мы называть этот свитер «теплолитебедевица». А иногда сокращённо: «девица».
И вот как-то в холодный зимний вечер собрались мы с друзьями и их супругами в ресторане. Отмечали день рождения одного из них. Поели, выпили, разогрелись. А на мне — тот самый свитер. Жена и говорит:
— Что-то жарко становится. Если хочешь, сними «девицу».
Все мигом смолкли. И как-то странно переглянулись. А мы не понимаем.
— Да нет, — говорю я, — пока не хочется. Может попозже.
После некоторой паузы снова пошли разговоры и веселье продолжилось. Но весь вечер нас с женой не покидало ощущение, что друзья на нас смотрят как-то странно.
Через несколько дней встречаю одного из них. Он спрашивает:
— Слушай, а давно у вас с женой такие необычные отношения?
— В смысле? — удивляюсь я.
— Ну, не притворяйся, все уже знают.
— Ты с ума сошёл? Что знают?
— Ну, то что она тебе с другими бабами разрешает встречаться.
Можно представить себе моё состояние в этот момент.
Последующие детали разговора уже не столь важны. Ещё через несколько «вопросов-ответов» всё прояснилось.
Мы смеялись так, что животы болели. В конце друг сокрушённо бросил:
— Эх, жаль! А мы-то с ребятами так обзавидовались!

Встретил мой отец как-то одного знакомого. Они задали друг другу несколько дежурных вопросов о делах, а потом знакомый, которому явно не терпелось, стал эмоционально говорить о предстоящих парламентских выборах. Он сказал:
— Знаешь, Сергей, что я на днях сделал? Я пошёл в предвыборный штаб и заявил кандидату в депутаты, что проголосую за него только в том случае, если он сумеет ответить на один мой вопрос.
— Любопытно, — говорит отец. - А что ты спросил у него?
— Я спросил его, что написал Ованес Туманян в своём знаменитом письме Андранику Озаняну в декабре 1917 года.
Мой отец немного напрягся, однако внешне остался невозмутимым.
— И что ответил кандидат в депутаты?
— Представляешь, Сергей, — негодовал знакомый, — этот недоучка сказал, что не знает об этом письме.
— А потом?
— Потом я в гневе крикнул ему, что в таком случае проголосую за его соперника. А затем хлопнул дверью и ушёл.
Мой отец тоже не знал об этом письме, однако благоразумно решил не показывать виду. Тем более, что возмущённый знакомый уже покраснел и был сильно разгорячён.
И всё бы ничего, но тут, как назло, знакомый продолжил:
— Ну скажи, Сергей, ведь как так можно? Что за безграмотность? Любого на улице спроси — будет знать об этом письме. Ну вот ты, скажем, знаешь, не так ли?
Отец почувствовал себя загнанным в угол. Напористость собеседника не оставляла никаких шансов на то, чтобы притворяться дальше. Мозг работал на бешенных оборотах и пытался найти достойный выход из трудной ситуации. А знакомый в это время горящими глазами смотрел на отца и ждал ответа. Вспоминая этот случай, отец до сих пор удивляется тому, как за доли секунды удалось найти интересный ход:
— Ты меня, конечно, извини, — сказал отец, — но меня с раннего детства учили, что читать чужие письма нехорошо.
Знакомый от неожиданности оторопел. Он смотрел на отца и не знал, что сказать. Наконец, до него дошло и он стал неистово хохотать. Затем пожал отцу руку и воскликнул:
— Вот если бы и он так ответил, я бы непременно пошёл за него голосовать!

Мой отец никогда не ругался матом. И меня учил, что пачкать свой рот не следует. Скажу откровенно — мне это удавалось не всегда.
Однажды я вёз отца на своей машине по каким-то его делам. Ехали по скоростной дороге. Вдруг на нашем пути оказался разворачивающийся в неположенном месте автомобиль из встречного потока. Кое-как избежав столкновения, я выругался с использованием традиционных в таких случаях слов, в которых неприглядным образом фигурирует мать адресата. Это было в первый раз, когда я не сдержался возле отца. Мы немного проехали в неловком молчании, а потом отец, видимо, поняв каким-то родительским чувством то смущение, которое я испытывал, не глядя на меня, произнёс:
— Ты знаешь, все те слова, что ты сказал о том водителе, абсолютно справедливы, и я искренне присоединяюсь к ним.

Когда в советское время зимой моя тёща заходила в кабинет какого-нибудь врача, то первым делом бросала взгляд на вешалку.
С какой целью? Неплохой вопрос для знатоков «Что? Где? Когда?».
А логическая цепочка вот какая: на вешалке пальто, и если оно ветхое, поношенное, то, значит, врач небогатый, а раз небогатый, значит, поступал в медицинский институт без взяток, а раз поступал без взяток, значит — умный.

Моя жена летела в Москву. В самолёте разговорилась с попутчицей. Та оказалась врачом-дерматологом. Она спросила мою жену:
— У вас такая красивая и нежная кожа. Какими средствами для ухода вы пользуетесь?
— Можно сказать, что никакими, — ответила жена. — Я лишь всю жизнь моюсь детским мыслом.
— Детским мылом? Да вы что, не советую вам это. Лучше использовать средства, которые увлажняют, питают, смягчают кожу, делают её красивой и нежной.

Сетевым троллям и хейтерам я обычно не отвечаю. Но однажды изменил своему правилу и решил немного пошалить. Мне захотелось экспериментально узнать, получится ли у меня отвечать провокатору лишь одними своими афоризмами. «Благо, — подумал я, — таковых около тысячи. Выкручусь».
Наше словесное фехтование мой оппонент начал стандартно и непритязательно:
— Аффтар, выпей йаду!
Я ответил:
— Обидно, когда язык — великий и могучий, а текст — безликий и вонючий.
По возникшей паузе я понял, что соперник немного опешил.
— Чувак, я просто не врубаюсь, зачем пипл тебя плюсует.
— Зависть — топливо для злословия.
Этот ответ всплыл легко, хотя и не совсем мне нравился.
— Чему завидовать-то?! Твоим отстойным афоризмам?! Да я пишу в сто раз лучше тебя!
А тут он предоставил мне хорошую возможность, и я ответил:
— У иных людей мозгов — кот наплакал, зато амбиций — слон наложил.
Он взорвался:
— Сам ты безмозглый! Ты в школе-то учился? Или по помойкам лазал?
Я на мгновение растерялся. Но потом нашёл, что ответить:
— Реальный хам приятнее виртуального — ему хоть в морду дать можно.
— Ты мне?! Ха-ха, не смеши мои тапочки. Если б мы были в реале, я б тебя в бараний рог свернул! Уж поверь, для человека, который десять лет в зале пашет, это не проблема.
Он снова неудачно подставился и я использовал возможность:
— Самый опасный сплав — это стальные мышцы плюс чугунная голова.
Здесь у него началась истерика.
— Сдохни на фиг!
Мой ответный укол оказался решающим:
— Ты такой редкий козёл, а в Красной книге не числишься.
Больше он не писал.

Наш дом в Баку находился возле большого красивого парка Нариманова, в самой тенистой части которого, оккупировав несколько скамеек, с утра до вечера бились шахматные любители. Среди них были довольно сильные, и так как турниров, где я мог играть со взрослыми, почти не было, отец решил, что парковые баталии могли бы в какой-то степени решить эту проблему.
И я стал ходить в парк. Поначалу местные «авторитеты» меня пороли, но так как, в отличие от них, я ещё и дома занимался, то вскоре ситуация изменилась, и мальчик для битья превратился в одного из лидеров «общины». Я был единственным ребёнком в компании, потому болельщиков у меня было много. Наиболее преданных помню до сих пор: коротенький, пузатый, с добрыми и грустными, как у кокер-спаниеля, глазами дядя Миша, который всегда ходил в старомодном чесучовом пиджаке и соломенной шляпе; высокий, статный мужчина с громовым голосом, бывший то ли командиром корабля, то ли офицером — во всяком случае обращались к нему не по имени, а исключительно — Капитан; добродушный дядя Гурген, которому я дал прозвище (разумеется, про себя) Ключ, потому что кончик его носа напоминал мне рукоятку ключа от нашей квартиры.
Но при всём уважении к ним, рассказ мой о другом болельщике. О тихом, скромном старичке, который всегда располагался сбоку от меня и просто следил за игрой. Не то что комментариев или реплик — голоса его никто не слышал. Он никогда не играл — просто смотрел. Однажды кто-то попросил:
— Владимир Андреевич, сыграйте, пожалуйста, с мальчиком — очень интересно!
Старичок молча сел напротив меня, взял чёрные, и партия началась. Уже по тому, как он разыграл дебют, я понял, что придётся непросто. Вскоре моим фигурам стало необычно тесно. А ещё через несколько ходов позиция посыпалась, как отсыревшая штукатурка с потолка. Потрясённый, я сдался. И тут за спиной слышу:
— Ничего, малыш, не расстраивайся, всё-таки с Макогоновым играл...

Сын двоюродного брата пошёл в первый класс.
Когда после первого урока прозвенел звонок на перемену, он вскочил с места и побежал к двери.
Учительница его остановила:
— Давид, звонок создан не для тебя, а для меня. Ты не должен вставать, пока я не разрешу.
Объяснив, учительница отпустила его и остальных учеников на перемену.
Через пять минут прозвенел звонок на второй урок.
Все вошли в класс, кроме Давида. Он неспешно прогуливался по коридору и рассматривал портреты на стене.
— А ты чего гуляешь, Давид, звонка не слышал? — окликнула учительница с порога класса.
— Роза Михайловна, вы же сами сказали, что звонок создан не для меня, а для вас.

Жизнь в Армении в середине девяностых годов была весьма непростой: послевоенное положение, отсутствие света и газа, хлеб по карточкам, безработица. Чтобы прокормить семью, тысячи мужчин выезжали на заработки в соседние страны. В их числе был и мой отец.
Однажды вместе с двоюродным братом они поехали в Беларуссию продавать обувь. В город Кричев, где жила тёща брата. Она поселила их у себя, показала окрестности, познакомила с хорошими людьми. А самое главное — помогла с трудоустройством. Точнее, с местом на рынке, где предстояло сбывать обувь. В общем, к моменту начала работы отец с братом полностью освоились и были просто влюблены в Белоруссию и её людей.
И вот стали они торговать на рынке. А в это время в СНГ процветал рэкет. Ну и пришлось нашим «бизнесменам» платить. Рэкетиры проходили по рядам от одной точки к другой и собирали дань. Чёткой ставки не было, каждый платил сколько мог.
Отец с братом платили день, платили второй, а на третий день рекэтир к ним не подошёл. Он взял деньги с соседей, торговавших по правую и левую стороны от «наших» и пошёл по ряду дальше. Брат говорит:
— Что-то мне это не нравится. Он, наверное, обиделся на нас.
— За что? — удивляется отец.
— Похоже, вчера мы ему мало заплатили. Сейчас узнаю.
С этими словами брат отца нагоняет рэкетира и они с ним о чём-то говорят. Через минуту возвращается.
— Ну что? — спрашивает отец.
— Золотой человек! — восхищённо говорит брат. — Он знал, что мы сегодня мало заработали и отказался брать деньги. Даже рэкетиры в этой стране хорошие!

Забавную историю вычитал в одном англоязычном журнале.
Пятилетний мальчик случайно проглатывает монету и, боясь, что от этого умрёт, начинает истерически плакать. Родители и так и сяк — не могут успокоить. Вдруг у отца появляется идея. Он незаметно прячет в руке такую же монету, а затем делает вид, что вынимает её из уха ребёнка. Мальчик счастлив и ошарашен. В мгновение ока он выхватывает монету из рук отца, глотает её и весело требует:
— Папа, сделай это ещё раз!

В бытность мою в Сингапуре прочитал в газете статью-расследование о Даршане Сингхе, местном государственном палаче. В ней говорилось, что на протяжении десятилетий он был единственным, кто приводил в исполнение смертные приговоры, отправив за это время в лучший мир более 850 человек. За каждую казнь вешатель получал четыреста сингапурских долларов. В статье указывалось, что Сингх, как бы парадоксально это ни звучало, был весьма добрым человеком, и всегда находил слова утешения для тех, кого собирался казнить. Благодаря этому никто из осуждённых никогда не паниковал и принимал свою участь спокойно.
Но меня в статье поразили не эти моменты. Было удивительным то, что Сингх был единственным палачом по той простой причине, что ему не могли найти замену. Он много раз порывался уйти на пенсию, но каждый раз государство уговаривало его не оставлять свою работу, эту мрачную юдоль скорби. Однажды двое молодых коллег Сингха по пенитенциарной системе решили научиться у него технике повешения. Он обучил их всей теории, но когда дело дошло до реальной казни, у них задрожали руки и они попросту бежали, попутно уволившись из системы. И именно этот момент — то есть нежелание сингапурцев брать грех на душу — меня очень потряс и восхитил. Трудно представить себе какую-нибудь другую страну, где в течение десятилетий ни один человек не согласился бы стать государственным палачом за весьма существенную плату. Факт, много говорящий о сингапурцах, которые всего за сорок лет превратили свою отсталую страну третьего мира в страну с одним из самых высоких уровней жизни.

Себя я помню с четырёх лет. До этого — почти полная «темнота». Наверное, это оттого, что в четыре года случилось значимое событие — отец научил меня читать. Прадед Аршак, увидев, как я бегло читаю газету, не на шутку встревожился и предложил показать меня врачам, считая, что в развитии ребёнка не всё в порядке. Когда домой приходили гости, то я был обречён на следующее: меня сажали на стул, вручали номер «Правды» или «Известий» и предлагали зачитать текст выступления Генерального секретаря ЦК КПСС. А так как на дворе стоял 1976 год, а мальчиком я был бровастым, то публику это зрелище немало веселило, а маму, папу и бабушку приводило в умилённый восторг.
Воспитательницы в детском саду тоже не теряли времени даром, и когда им хотелось перевести дух, они усаживали детишек на длинную, как советская очередь за колбасой, скамейку, а меня, устроив на стульчик напротив, просили почитать сказку.
Шестилетний возраст запомнился сильным эмоциональным переживанием. Однажды вечером, когда мы всей семьёй легли спать, я, полежав немного с открытыми глазами, вдруг начал горько плакать. Подскочившей ко мне в испуге бабушке Маргарите я признался:
— Мне жалко себя, когда я умру.
Меня сейчас удивляет не то, что ген смерти (так это называет в «Тучке» Анатолий Приставкин) проснулся столь рано, а то, как дорогой и любимой бабушке удалось одним-единственным предложением на несколько лет отвлечь меня от «арзамасских ужастиков»:
— Цавт танем, умирают старые люди, а ты не старый, поэтому не умрёшь.
Бабушкина логика показалась мне столь безупречной, что я счастливо и немедленно уснул.

Моя прабабушка Зара родилась в один год с Лениным, а умерла в один год с Микояном, прожив, таким образом, 108 лет. Была очень красивой даже в этом возрасте. До последнего не носила очков, ездила в метро, нянчила праправнуков, помнила дни рождения всех родственников. Ходила по Баку в стариной армянской одежде, — это был характерный зангезурский архалух красно-зелёного цвета и сложный головной убор, который прикрывал подбородок и рот; лоб повязывался лентой с закреплёнными на ней серебряными монетами, — чем неизменно притягивала к себе восхищённые взгляды прохожих.
Любимой и основной едой прабабушки были сваренные вкрутую яйца. В день обычно — шесть-семь штук. Запивала, как правило, бокалом вина, а если вина не было — стаканчиком рассола.
А вы говорите, холестерин.

Мой первые два выезда за пределы родного города состоялись в 1984 и 1985 годах. Это были два небольших городка двух небольших республик одной большой страны — литовский Паневежис и армянский Кировакан. В первом проходил всесоюзный шахматный фестиваль, где я выполнил норму первого разряда, а во втором — всесоюзный чемпионат «Спартака» среди юношей — серьёзный круговой турнир, в котором мне надавали немало оплеух и принудили к тому, что главной задачей было не занять последнее место, с чем я и блестяще справился, став предпредпоследним. А первым стал одиннадцатилетний ленинградский мальчик Гата Камский. С ним и его отцом Рустамом я жил в одном номере и, разумеется, не догадывался о том, что всего лишь через несколько лет худенький мальчуган в роговых очках, с кем я весело общался на турнире и у кого был очень строгий папа — кандидат в мастера по боксу, — станет звездой мировых шахмат. (Встретившись через 28 лет в Ханты-Мансийске, мы с Гатой с удовольствием вспоминали эту нашу детскую дружбу в Кировакане.)
Удручающий результат, показанный в Кировакане, а главное — отвратительное качество игры дали повод отцу и тренеру Александру Ивановичу Шакарову усомниться в моём шахматном будущем. Игра была сухой, бесцветной. Светлые мысли, словно объявив бойкот моей бедной голове, обходили её на далёком расстоянии. Казалось, я достиг своего природного максимума и не способен был более расти. Отец прямо предложил бросить шахматы и сконцентрироваться на учёбе. Это меня так расстроило, что я проплакал весь день и не прикоснулся к еде. На следующее утро отец пошёл к Александру Ивановичу и, объяснив ситуацию, попросил найти какой-нибудь выход из положения. Александр Иванович немного подумал, вынул из книжного шкафа старенькую книгу грязно-синего цвета и, вручая её отцу, сказал:
— Пусть проштудирует от и до. Думаю, поможет.
И он не ошибся. Волшебная книга, которую я с трепетом изучил от корки до корки, сдвинула меня с мёртвой точки. В первенстве Азербайджана среди кадетов (до шестнадцати лет) 1986 года я уверенно занял первое место и попал на юношеский чемпионат СССР.
Когда я выиграл партию последнего тура и мы с отцом поздним холодным вечером пешком возвращались домой, он, будучи не в силах сдерживать свои эмоции, выкрикивал на всю улицу:
— Мой сын выиграл! Мой сын стал чемпионом!
И хотя безжалостный ветер моментально проглатывал его слова, мне было неловко перед редкими прохожими, и я, сжимая руку отца, просил:
— Пап, пап, не надо, стыдно ведь, — плохо представляя, как много этот день значил для него.
Да, чуть не забыл, книга называлась «300 избранных партий Алёхина».

В Сингапуре занимался с мальчиком. Приходил раз в неделю к нему домой. Служанка каждый раз интересовалась:
— Вы желаете воду?
Я всегда соглашался.
Вскоре служанку уволили. На её месте появилась новая.
— Вы желаете кофе или чай? — спросила она в первый день.
Я немного смутился.
— Чай, — говорю, — желаю, спасибо.
Умилённый, я продолжил занятие.
На следующей неделе она спросила:
— Вы желаете воду?
Её научили правильно задавать вопрос.

У сингапурцев плохое зрение и они едва ли не поголовно носят очки. Долгое время я связывал это с чрезмерной компьютеризацией страны, с нагрузками в учебных заведениях, с увлечением электронными гаджетами и пр. Но потом один знакомый врач объяснил, что проблема немного иная. Дело в том, что в Сингапуре, второй в мире стране по плотности населения, чрезмерно большое количество зданий (в том числе небоскрёбов), и поэтому люди здесь практически не имеют возможности смотреть вдаль. Зрительное поле для глаз ограниченно, в результате чего развивается близорукость.

Во французском посольстве в Ереване меня будут помнить долго.
Несколько лет назад мне нужно было получить визу в Норвегию, но так как норвежского посольства в Армении нет, добро на въезд в шенгенскую зону должны были дать французские дипломаты.
И вот я собрал нужные документы и пошёл в посольство. А надо сказать, что собирал я их очень тщательно, так как о поездке в Норвегию мечтал давно и не хотел, чтобы из-за какой-то пустячной справки мне отказали. Пришёл за полчаса до назначенного времени, сел на скамейку, ещё раз тщательно проверил все документы и, наконец, удовлетворённый вошёл в двери посольства.
Там всё как положено: камеры наблюдения, металлоискатели, полицейские. У меня отобрали мобильник, дали карточку и отправили к окошку, где должны были принимать документы. А перед окошком — стеклянная дверь. Тяну её на себя, вхожу. Сдаю офицеру паспорт и собранные бумажки. Он их изучает, удовлетворённо кивает и говорит, чтобы я пришёл через неделю.
Не помня себя от радости, благодарю офицера и собираюсь уйти. Тяну дверь на себя, чтобы выйти — не открывается. Ещё раз тяну — не открывается. Вижу, рядом с дверью кнопка. Нажимаю её, толкаю дверь — открывается. Уф, свобода! Но не успеваю сделать и двадцати шагов, как подбегает полицейский-француз, смотрит на меня ошалевшими глазами и что-то орёт. А в руке поводок. А на другом конце поводка мечется большая овчарка. О, боже! Несмотря на охвативший меня ужас, успеваю поймать себя на мысли, что покрасневшее лицо полицейского чем-то напоминает мне большую клизму. Всем своим видом показываю, что французского не понимаю и вообще не знаю, что от меня хотят. К орущей «клизме» подбегает девушка — армянка — и спрашивает, зачем я нажал на кнопку. Говорю ей как есть, что дверь, мол, хотел открыть. Она переводит мои слова жандарму. Тот багровеет ещё больше и отпускает новую порцию страшных криков. Вопросительно перевожу взгляд на переводчицу. Она опускает глаза и деликатно молчит. Затем смущённо начинает объяснять мне, что той кнопкой двери не открывают. Что это не домофон какой-нибудь, а пожарная сигнализация. И что я сорвал очень важное заседание.
К тому времени всё посольство высыпало на улицу. Важные шишки в дорогих костюмах зло посматривали на меня и что-то говорили на французском. Я понимал, что они не ботинки мои начищенные хвалят. Подошла старенькая уборщица и стала меня успокаивать и говорить, что такое могло случиться с любым. Не бери, мол, в голову. Хотелось её расцеловать.
С убитым настроением я вышел из посольства. Наверное, Марий на развалинах Карфагена чувствовал себя веселее. К стыду примешивалось понимание того, что визы мне теперь не видать.
Дома рассказываю о происшедшем жене. Она меня успокаивает, что, мол, это французы виноваты, ведь могли бы, как это обычно делается, закрыть эту дурацкую кнопку стеклом, чтобы никто случайно не нажал.
От этих слов мне стало ещё больше стыдно, но я решил нести свой крест до конца:
— Так кнопка и была под стеклом, а я его открыл.
Посмеялись, конечно, от души.
А через неделю я получил визу. Очевидно, что если в документах и были неполадки, то демократичные французы не хотели, чтобы отказ в визе я связывал с пожарной сигнализацией.

Левон Аронян, которого CNN в 2016 году назвала шахматным Дэвидом Бекхэмом, в Армении является одним из самых узнаваемых и любимых спортсменов.
Как-то раз он поймал такси, чтобы поехать к своему другу. Сел на заднее сиденье, посадил на колени любимую собаку по кличке Пончик и открыл окно. На главном проспекте автомобиль попал в пробку. Движение почти остановилось и все машины ехали, что называется, через час по чайной ложке. Из медленно проезжавших мимо автомобилей многие замечали Левона и громко его приветствовали, махали руками. Спустя некоторое время пробка рассосалась, и поехали в нормальном режиме. И тут, молчавший до сих пор водитель спрашивает Левона:
— Брат, а чем прославилась твоя собака, что её все знают?

Непростое восхождение на знаменитую норвежскую 604-метровую скалу Прекестулен занимает около двух часов. Почти четырёхкилометровая извилистая каменистая тропа — единственная. С одной её стороны — вереница поднимающихся туристов, с другой — спускающихся. С высоты птичьего полёта это, наверное, напоминает две колонны мигрирующих муравьёв.
Кого только здесь не увидишь: это и японские бабушки с дедушками с фотоаппаратами на шеях, и американцы в пёстрых шортах и мешковатых футболках, и разодетые по последней моде итальянцы. Разношерстнее, кажется, не бывает.
И вот, передвигаясь среди этих столь разных людей, я вдруг подумал: не важно, кто ты — русский или китаец, ребёнок или старик, миллионер или бедняк, — ты должен пройти эти четыре километра по одной и той же тропе с другими. Без эскалаторов и лифтов, без велосипедов и автомобилей, без вертолётов и аэростатов. Скала уравняла всех. И, глядя на уставших, взмыленных, раскрасневшихся попутчиков, которые тем не менее улыбались, я подумал, что, возможно, эта мысль пришла не только ко мне, и что все движущиеся в этих колоннах люди, быть может, бессознательно, но тоже догадывались об этом. А когда на длинном пути я стал свидетелем многочисленных случаев падений, ушибов, переломов, и того, как буквально каждый из «скалолазов» пытался помочь — один йодом и бинтом, другой водой, третий предложением донести рюкзак, — я понял, что скала не только уравняла всех, но и сделала ближе.
Это было хотя и простое, но чудесное открытие. Это был интересный урок, преподанный мне скалой.

Гроссмейстер В., с кем я работал в одной школе, однажды попросил у меня в долг пятьдесят долларов, обещая вернуть через неделю. «Не торопись, — сказал я, протягивая деньги, — возвратишь, когда сможешь».
Через два-три дня я заметил, что В. изменился в поведении. Он старался «не замечать» меня, а когда мы всё же пересекались, здоровался подчёркнуто сухо. Спустя ещё несколько дней он при встрече демонстративно отворачивал голову. Не понимая, что происходит, я гадал, чем же мог обидеть коллегу. Но тщетно.
Наконец, до меня дошёл замысел В. Он хотел, чтобы я обиделся на то, что он «обиделся», и не просил бы вернуть свои деньги назад. Ему было неведомо, что я, живя по принципу «дал в долг — забудь, а взял — помни», не стал бы этого делать. Но циничная уловка В. сильно рассердила меня, и когда мы в очередной раз столкнулись, и он отвернулся, я его одёрнул:
— Мне жаль, что одолжив тебе пятьдесят долларов, я испортил наши отношения, и поэтому сейчас ты вернёшь эти деньги.
В. вздрогнул от неожиданности.
— Да, да, конечно, — засуетился он, доставая из кармана бумажник, — извини, что задержал.
Со следующего дня В. был приветлив, как прежде.

В ноябре 2019 года мы с Левоном Ароняном поехали в Калькутту, где он участвовал в очередном этапе Grand Chess Tour. Турнир был по быстрым шахматам и блицу, поэтому длился всего пять дней.
Улетали мы из Индии разными путями. У Левона был маршрут Калькутта — Доха — Берлин, а у меня Калькутта — Дели — Москва — Ереван.
В самолёте на пути в Москву рядом со мной сидел толстый индус. Как только мы взлетели, он на английском спросил:
— По каким делам были в Индии?
— Шахматный турнир, — ответил я.
Индус сочувственно взглянул на меня и сказал:
— Странно. Я всегда думал, что эта гадость пристаёт только к женщинам.
Я от неожиданности вздрогнул.
— Во-первых, это не гадость, — сказал я раздражённо, — а во-вторых, даже если это и так, неправильно говорить, что это женское дело.
Я отвернулся к иллюминатору, давая понять, что разговор окончен.
Прошло где-то десять минут.
— А как прошёл турнир? Успешно? — вдруг участливо спросил индус.
Я уже немного успокоился и, повернувшись к нему лицом, ответил:
— Не очень хорошо.
Он понимающе покачал головой и спросил:
— А в Индии есть хорошие специалисты?
— Конечно, ответил я, — Вишванатан Ананд, например. Он долгое время был лучшим в мире.
Индус странно посмотрел на меня.
— Кто? Наш знаменитый шахматист?
— Ну да, — ответил я.
— А что, он ещё и медициной занимается?
— В смысле? — удивился я. — Причём тут медицина?
— Ну вы же сами сказали, что Ананд был лучшим специалистом в мире по болезням груди.
— Я сказал?
— Ну да. Вы также сказали, что приехали в Индию, чтобы лечить свою грудь.
— Какую ещё грудь? — почти крикнул я.
Индус испуганно отпрянул от меня.
И почти одновременно с этим меня осенило. Я догадался, что когда армянин с индусом говорят на английском языке, могут произойти всякие сюрпризы. Выяснилось, что весь наш с попутчиком разговор вёлся о разных вещах. Mои первые слова «шахматный турнир» (на английском — chess tournament) индус расслышал как «лечение груди» (chest treatment).
Мы с ним долго смеялись.
— Хорошо, что вы не больны, — радостно кричал индус, — это очень хорошо! А шахматы я люблю!

За три года до конца тысячелетия я со своим учеником Варужаном Акопяном поехал на фестиваль в Канны. Но не на кинематографический, а на шахматный. Впрочем, проходил наш турнир в том самом дворце фестивалей.
Конечно же, шахматных впечатлений от поездки осталось немало, но рассказывать о них не буду, так как они представляют сугубо камерный интерес. Был даже один шашечный эпизод — я имел удовольствие наблюдать за сеансом одновременной игры легендарного Тона Сейбрандса.
А из нешахматных событий мне в память врезался случай, который вроде бы и не особо примечательный или важный, но всё же весьма запоминающийся.
В аэропорту Марселя нас встретил родственник Варужана, респектабельный француз армянского разлива. Ну, или, наоборот, армянин французского разлива. В общем, местный армянин. Было ему на вид лет под шестьдесят и внешне он чем-то напоминал Пласидо Доминго.
Мы сели к нему в машину и поехали в Экс-ан-Прованс, город, в котором он жил и владел небольшой гостиницей. Он предложил нам отдохнуть несколько часов, а затем продолжить путь в Канны. Приехав, мы устроились на уютной гостиничной террасе. Родственник Варужана распорядился, и официанты — парень с девушкой — принесли еду. После вкусного обеда нам подали традиционный французский десерт в виде сырных нарезок, что для нас было зрелищем довольно необычным. А уже в самом конце официанты вынесли из кухни праздничный круглый торт и, положив его на соседний столик, принялись разрезать. Поделив торт на несколько равных кусочков в форме секторов круга, они подали в белоснежных стильных тарелках каждому из нас по аппетитному «клину».
И тут началось. Мирно беседовавший с нами родственник вдруг изменился в лице, покраснел и стал что-то возбуждённо говорить официантам на французском. Не понимая ни слова, мы с Варужаном тем не менее сообразили, что хозяин их основательно ругает. Отчитав молодых людей, он жестом велел им уйти. Хозяин был заметно расстроен. Через минуту он, однако, успокоился и мы снова принялись беседовать как ни в чём не бывало.
Но любопытство распирало меня. Я говорил, а мысли были в другом месте. Я строил разные версии насчёт произошедшего, но никак не мог понять, что вызвало столь внезапный гнев владельца гостиницы. Спросить я стеснялся, но и молчать было трудно. И вот когда через некоторое время мы снова сели в машину и «Пласидо Доминго» повёз нас в Канны, я не выдержал. Набравшись храбрости и приняв максимально безразличный вид, я как бы невзначай спросил, что его так расстроило за обедом.
А когда узнал причину, был просто шокирован. Ведь я делал самые разные предположения — это и грязь на тарелках, и недостаточно большие куски торта, и неулыбчивость официантов, но все они немедленно рушились, так как ничего подобного я не заметил, — однако об истиной причине недовольства я бы не догадался и через сто лет.
Оказалось, что по этикету тарелка с куском торта должна быть подана на стол клиенту так, чтобы острый конец торта был направлен на него. Делается это для того, чтобы клиенту не пришлось вертеть тарелку, так как самым естественным и удобным местом для первого погружения ложки в кусок торта является именно острый конец.
Вот такая французская изысканность.

Мой приятель из Владивостока как-то говорит:
— Ашот, вот скажи мне, пожалуйста, почему армяне в разговоре постоянно клянутся отцом?
Приятель был прав — эта странная привычка всегда меня раздражала. Но я решил немного повеселиться.
— С чего ты взял? Нет такого явления.
— Да как же нет? Я часто это слышу.
— Нет такого. Отцом клянусь!

Покрышки на своём автомобиле мой друг уже много лет меняет в одном и том же месте. Мастерская располагается при небольшом магазине шин. Непосредственно шиномонтажом занимается пожилой мастер, а магазином заведует его сын.
Каждой осенью, когда друг приезжает менять летнюю резину на зимнюю, мастер во время работы говорит:
— Твои летние покрышки очень хороши, но зимние никуда не годятся. Пора бы новые купить.
— Ничего, — говорит друг, — вот покатаюсь ещё сезон, а в следующем году куплю новые.
Весной приезжает к тому же мастеру. Тот, меняя теперь уже зимние шины на летние, говорит:
— Твои зимние покрышки очень хороши, но летние никуда не годятся. Пора бы новые купить.

Когда с момента нашей с женой совместной жизни прошло более трёх лет, а ребёнка всё не было, мы решили вплотную заняться этой проблемой, для чего Эвелина стала лечиться в Московском научном центре акушерства и гинекологии. Длительный процесс требовал от нас как большого терпения, так и немалых финансовых затрат. К осени 2003 года явного прогресса не было и врачи оптимистичных прогнозов не давали.
Как раз в это время меня пригласили сыграть в Ашдоде, шестом по величине городе Израиля, расположенном на побережье Средиземного моря. Эвелина давно мечтала побывать в Израиле, и поэтому мы решили поехать вместе. Из Москвы вылетали в составе небольшой, но колоритной группы шахматистов. Среди них были гроссмейстеры Ратмир Холмов, Валерий Чехов, математик Роман Либерзон, журналист Евгений Бебчук, ныне, увы, покойный. Несмотря на большую разницу в возрасте, мы с Евгением Александровичем сразу подружились и много общались во время поездки. Будучи многолетним главным редактором «Московского комсомольца», другом почти всех советских чемпионов мира — от Ботвинника до Каспарова, — он знал огромное количество интереснейших историй, о которых не прочитаешь ни в одной книге.
Турнир я отыграл довольно скромно, но всем остальным был доволен. Нас отлично приняли, возили на экскурсии. Покупались не только в Средиземном море, но и в один из дней в Мёртвом. Но самым главным стала поездка в Иерусалим и посещение храма Гроба Господня. У Голгофы мы с Эвелиной встали на колени и, не сговариваясь, молились об одном.
А по приезде в Москву выяснилось, что наши молитвы чудесным образом были услышаны. Тест на беременность оказался положительным! Врачи удивлённо разводили руками и говорили, что такого не должно было произойти и что ещё как минимум год надо было лечиться. Приятно было услышать из уст лечащего врача, что случилось самое обыкновенное чудо.
Вскоре родилась дочка, которую мы назвали Кити, в честь героини романа «Анна Каренина».

Гроссмейстер Арман Пашикян тренировал женскую сборную Узбекистана по шахматам. Однажды на занятии он решил показать ученицам несколько моих партий и композиций. В критические моменты предлагал им самостоятельно найти верное решение. Как правило, это были неочевидные тактические удары или какие-то оригинальные манёвры. В одной из позиций необходимо было осуществить жертву ладьи и сразу за ней — ферзя. Подопечные не справлялись. Тогда Арман сказал:
— Партию играет Наданян. У него неординарный стиль игры, а значит, надо искать что-то необычное. Не бойтесь ставить фигуры под удар. Рассматривайте ходы, которые выглядят хуже всех.
После этих слов решение сразу было найдено.
Арман расставил другую позицию. Ещё более сложную. Там кроме жертв надо было найти малоприметный тихий ход.
— Не забывайте, что это Наданян, — предупредил тренер.
Одна из учениц, смышлённая одиннадцатилетняя девочка, спросила:
— Значит, надо смотреть тупые ходы?

Друг рассказывает.
Садится он в такси, едет. Разговорились с водителем. В какой-то момент друг спрашивает:
— Слушай, у тебя очень знакомое лицо. Ты, случайно, не в Черёмушках живёшь?
— Нет, — говорит таксист, — ты, наверное, путаешь меня с моим братом. Он на меня ЕЩЁ БОЛЬШЕ похож.

В автобусе невольно подслушал диалог пожилых супругов, сидящих впереди меня.
Жена говорит:
— Олег уже более сорока лет преподаёт в институте. Что за радость ему так долго сидеть на столь низкооплачиваемой работе?!
Муж отвечает:
— Взятки берёт.
— Серьёзно? Вот уж не ожидала. И как его не ловят на протяжении стольких лет?
— Взятки даёт.

Как-то мы с другом оказались в гостях у одного провинциального функционера. Тот жил в небольшом собственном доме. Первым делом стал показывать свой фруктовый сад.
— Это оливковое дерево из Греции, — с гордостью говорил хозяин, похлопывая по стволу. — Красавец, не так ли?
Вскоре мы прошли в дом, где для нас уже был накрыт стол.
— Угощайтесь, — призывал глава дома. — Шикарная баранина, мне её из Дагестана привезли.
После обеда хозяин предложил устроиться в креслах, чтобы за журнальным столиком попить чаю.
— Китайский чайник династии Мин, — со значением произнёс он, разливая напиток в чашки. — Шестнадцатый век.
Выпив без остатка вкусный зелёный чай, мы собрались играть в нарды. В этот момент хозяина позвали, и он вышел. Мой друг с благоговейным трепетом взял в руки антикварный чайник и стал его рассматривать. Он осторожно вертел его в руках и изучал узоры. Затем открыл крышку и, держа чайник перед собой, заглянул внутрь. Сидя напротив друга, я в этот момент заметил на внешнем дне фарфорового чайника какие-то буквы. Подавшись вперёд, я теперь уже отчётливо разглядел надпись. Это была заводская маркировка «Made in China».

В сингапурских школах работает много иностранных учителей. Один из них — экспатриант из восточной Европы — был моим соседом. Будучи человеком словоохотливым и откровенным, он очень любил поговорить. Не скрывал, что иногда мелко мошенничал. И даже гордился этим.
Любимым трюком учителя был следующий: он садился в такси, доезжал до нужного места, а когда наступала очередь расплачиваться (в среднем 6-7 долларов), протягивал купюру в 1000 сингапурских долларов. Разумеется, ни у одного водителя не оказывалось сдачи. Дело иногда доходило чуть ли не до драки, но в итоге учителю всегда удавалось выйти сухим из воды. То есть непобитым. А главное, с неразмененной волшебной купюрой.
Однажды учитель решил и в парикмахерскую сходить бесплатно. Он зашёл в небольшой салон, постригся и по окончании протянул свою любимую купюру. Парикмахер и глазом не моргнул. Он взял деньги и сказал, что сейчас разменяет их в банке по соседству и даст сдачу. И вышел. Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать. Учитель стал немного волноваться. Наконец парикмахер вернулся. В руках у него был тяжёлый мешок. Он опустил его у ног учителя. Сказав, что это сдача, парикмахер прошёл к своему креслу, сел в него и как ни в чём ни бывало стал читать свежий номер газеты «The Straits Times».
Дрожащими руками учитель открыл мешок. В нём были монеты. Много монет. И все одного достоинства — 10 центов. Надо отдать должное парикмахеру — он был явно мужиком сообразительным, и заблаговременно выпотрошил монеты из банковских упаковок. Теперь они лежали в мешке, словно тыквенные семечки.
Следующие три часа учитель потратил на пересчёт. Хорошо, что с собой имелась спортивная сумка, куда он закидывал уже пересчитанные монеты. Находившиеся в парикмахерской люди прыскали от смеха.
Закончив считать, красный от злости и досады учитель взвалил на плечи сумку, где было 990 долларов, а точнее 99000 центов и вышел вон. Он плёлся в банк и проклинал всё на свете.
Однако уже к вечеру настроение учителя поправилось. Он со смехом рассказывал о случившемся и говорил, что ему ещё крупно повезло. Я недоумевал, в чём заключалось везение.
— Ну как же, — объяснял учитель, — ведь парикмахер оказался лохом. Ведь он мог разменять купюру на монеты не в десять центов, а в один!

Не знаю, откуда это пошло, но армяне любят давать своим детям необычные имена. Сплошь и рядом можно встретить Гамлетов, Офелий, Лаэртов и других шекспировских персонажей. Помнится, в одном из интервью Гарик Мартиросян вспоминал, что видел в Армении телепередачу, где в студии, помимо ведущего, было двое гостей. Обоих звали Фердинанд. «Во всей России, — удивлялся Мартиросян, — не найдётся ни одного Фердинанда, а тут сразу два в одной передаче!».
Да что там Фердинанд — я был знаком с человеком, которого звали Чапаев.
Но то, что рассказал мне шурин, просто феерично. Встретил он как-то одного своего знакомого, который является работником патрульно-постовой службы Одинцовского УМВД. Тот говорит: «Виталий, странные у вас, армян, иногда встречаются имена!» И далее пэпээсник рассказал забавный случай. Во время патрулирования он и его напарник увидели на просёлочной дороге двух мужчин, которые, жестикулируя, что-то громко обсуждали. Патрульные решили на всякий случай их проверить. Остановились. Напарник вышел из машины и попросил у мужчин документы. Те предъявили. Он открыл армянские паспорта и стал их изучать. Потом вдруг развернулся и, корчась от беззвучного смеха, пошёл обратно к машине. Сев в неё, дал волю эмоциям. Отсмеявшись, передал документы нашему пэпээснику и сказал:
— Взгляни, кому мы помешали дискутировать!
Тот взял паспорта и стал читать. Одного из мужчин звали Пушкин, другого — Некрасов.

Нью-Йорк опен 1998 года стал триумфальным для армянских шахматистов, которые в главном турнире заняли первые три места среди 60 гросмейстеров. Закрытие турнира было весёлым. Дама, объявлявшая результаты, торжественно выкрикивала в микрофон:
— В турнире «А» первое место занял Минасян! Второе — Лпутян! Третье — Акопян! Четвёртое место в турнирах «А» и «Б» заняли соответственно Епишян и Наданян! — и когда в зале послышался смех, продолжила, — Ой, простите, я имела ввиду Епишин, но как он оказался в этой компании?!

В одно время я увлекался минералогией. Заразил этим и своих малолетних тогда детей. По воскресеньям я ездил с ними куда-нибудь за город, и мы лазили по всяким возвышенностям, спускались в овраги, ища интересные камешки. В основном это были куски горных пород, вулканические камни и очень редко — минералы. Весь процесс мы называли «охотой на камни». Иногда она была безуспешной, и тогда мы, словно неудачливые рыбаки, которые покупают рыбу, чтобы не прийти домой с пустыми руками, тоже приобретали что-нибудь на блошином рынке. Всё самое интересное из найденного или купленного мы дома раскладывали на книжных полках.
Однажды к нам пришёл сосед. Заметив нашу коллекцию, он подошёл к полкам и стал с интересом рассматривать «экспонаты». Потом взял один из них в руки и спросил:
— А это что — золото?
— Нет, это халькопирит, — ответил мой восьмилетний сын, — его ещё называют золотом дураков.

У Александра Сергеевича Пушкина в романе «Евгений Онегин» есть такие строки: «Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не люблю».
А я, наоборот, великий и могучий больше люблю без грамматических ошибок. Когда писал книгу «Мои шахматы», то неоднократно с перфекционистским занудством проверял текст на наличие ошибок. Но одну не заметил. Прозевали её и редакторы с корректорами. В конце книги был список под названием «10 сильнейших гроссмейстеров, которых выиграл». Был пропущен предлог «у». Первым ошибку заметил один из тех гроссмейстеров, чьё имя было в списке. Он спросил:
— Надеюсь, на твоей полке с выигранными гроссмейстерами мне выделено почётное место?

Исполнил я как-то просьбу сына и подарил ему на день рождения цыплёнка. Другие полученные в этот день подарки Виген уже не замечал и радостно забавлялся живой игрушкой.
Прошло несколько дней. Эйфория у Вигена постепенно спадала. А ещё через неделю случилось то, что случается со всеми игрушками — она надоела. Взять цыплёнка под опеку пришлось нам с женой. Не выбрасывать же.
Необычного питомца назвали Цыпой. Звучит, конечно, неоригинально, зато естественно и удобно. Кормили самой лучшей и свежей едой. Помимо круп, это были творог, овощи и рубленная зелень, которую Цыпа любила больше всего.
Жила она в просторной коробке из-под телевизора, которую мы поместили в лоджии. Иногда отпускали Цыпу погулять по квартире, но как только она начинала «помечать» территорию, немедленно отправляли в коробку. Раз в неделю птицу мы купали.
Это может показаться странным, но Цыпа была весьма умной и легко поддавалась дрессировке. Как только я начинал рубить зелень, Цыпа, услышав звук ножа, хлопала крыльями и пыталась вылететь из коробки. Или когда я отпускал Цыпу погулять, а сам лежал на диване и наблюдал за ней, то стоило мне позвать её, прихлопывая ладонью по полу, как она стремглав мчалась к руке и позволяла себя гладить.
Так прошло три месяца.
Всё бы ничего, но Цыпа неумолимо увеличивалась в размерах, превращаясь в курицу. Держать её в двухкомнатной квартире становилось всё сложнее. И в первую очередь для самой птицы, росшей без солнца, травы, сородичей. И хотя мы очень привязались к своей курочке, решили её куда-нибудь пристроить. Отдать, как говорится, в хорошие руки.
Я вспомнил о приятеле, который жил в собственном доме с участком и как раз держал несколько десятков кур. Позвонил ему и предложил взять Цыпу. Разумеется, на условиях её неприкосновенности. Приятель согласился.
Через полчаса я подъехал к его дому. В голове предательски и навязчиво стучало: «мы в ответе за тех...». Но в тот момент я не сомневался, что птице так будет лучше.
Мы вышли в абрикосовый сад и отпустили Цыпу к пасущимся курам. Впервые в жизни она увидела созданий, подобных себе. Перепачканные в грязи, шумные и суетливые «дикари» окружили её и, казалось, с интересом изучали. Так рассматривают вошедшего в школьный класс «новенького». Белоснежная чистая Цыпа выделялась на их фоне своим благородством и спокойствием. Аристократизм Цыпы, однако, поразил не всех. Единственный в компании индюк, который среди кур казался огромным подъёмным краном, приблизился к Ципе и клюнул её в голову. Я аж вскрикнул. Мой приятель немедленно подбежал к индюку и пнул его.
Оставив Цыпу, я поехал домой со смешанным чувством жалости и беспокойства.
Через три дня «родительский» инстинкт возобладал над вежливостью. Я позвонил приятелю и напросился в гости. Он понял моё состояние и первым делом мы пошли в сад. У меня колотилось сердце. Как и три дня назад в саду паслись куры. Я стал глазами искать Цыпу. Не найдя, я позвал её. Через несколько мгновений, выскочив откуда-то из-за деревьев, ко мне со всех ног мчалась грязная серая курица. Моё сердце сжалось — это была Цыпа. Я подхватил её на руки и стал гладить. Наверное, выглядел я нелепо, но мне было всё равно.
Вскоре у приятеля заболели куры и их пришлось зарезать. Но Цыпу он, как и обещал, не тронул. Он вынес её в ближайшее поле и отпустил.
А через несколько дней я увидел сон, который словно подтверждал, что все мы вышли из гоголевской «Шинели». Мне приснилось, будто у Давташенского моста и далеко подальше стала показываться по ночам курица, ищущая рубленную зелень...
Я проснулся и перевернулся на другой бок. Но заснуть больше не мог.

Как-то в Сингапуре хотел купить авиабилеты в Армению. Обслуживающая меня девушка не знала такой страны. Попросила написать на бумаге. Я так и сделал: «Армения (Ереван)».
Через несколько минут девушка сообщает, что обойдётся мне поездка примерно в 4-5 тысяч американских долларов.
— Вы, наверное, что-то путаете, — говорю я, — обычная цена 1-1,5 тысячи.
— Нет, всё правильно. Только до Боготы билет стоит 3,5 тысячи. А потом ещё лететь в Армению.
— Богота? Это же Колумбия!
— Ну да.
— А зачем мне Колумбия?
— Извините, но все рейсы в Армению — только через Боготу.
— Девушка, вы когда-нибудь карту видели? Колумбия — это Южная Америка, а мне надо в Армению.
— Я вас понимаю, но без Боготы никак нельзя.
Я не знал, смеяться мне или плакать. Мы в недоумении смотрели друг на друга. И тут до меня дошло. Я вспомнил, что в Колумбии есть маленький город Армения. Всё мигом прояснилось.

Зашёл в зоомагазин чтобы купить корм для кота. Продавец, верзила-парень, спрашивает:
— Вам помочь?
— Мне нужен «Киткат», — говорю я.
— Шоколадный батончик? — спросил верзила и загоготал. Пока он трясся, я понял, что оговорился. Но решил не мешать продавцу. Смотрел на него и думал: «Какое тонкое чувство юмора, какое изысканное понимание того, над чем смеяться, а над чем — нет».
И пока я изумлялся, мальчик лет семи, изучавший рядом с нами хомячков в клетке, укоризненным тоном обратился к продавцу:
— Дядя, он имел в виду «Китикет».
Вот уж и в самом деле — ум от возраста не зависит.

Один мой родственник, участник Афганской войны 1979—1989, в конце девяностых годов поселился с семьёй в Москве. Для того, чтобы воспользоваться ветеранскими льготами, он обратился в соответствующие службы. Там ему оперативно помогли, причём без всякой канители и бюрократической возни. Просто заведовал всем очень хороший человек.
И этому человеку в знак благодарности мой родственник решил подарить бутылку армянского коньяка. Жена его, однако, считала, что вместо коньяка лучше подарить модную в то время кожаную борсетку, аргументируя это тем, что человек, возможно, не употребляет спиртное, а сумочка всегда пригодится.
А надо сказать, что родственник мой — человек патриархальный и весьма упрямый. Поэтому, выслушав жену, он купил коньяк.
— Нет такого человека, — сказал он, — который бы отказался пить армянский коньяк.
И вот, купив напиток, они поехали к «хорошему человеку». Вошли в учреждение и стали подниматься на второй этаж. И тут мой родственник неосторожным движением стукнул об гранитный подступенок целлофановый пакет с бутылкой коньяка, и та разбилась.
— Вот видишь, — сказала жена в сердцах, — не послушал ты меня, и выбросили деньги на ветер. Теперь идём покупать борсетку.
— Нет, — возразил муж, — мы купим ещё один коньяк.
— Ещё один?
— Да. И не пытайся спорить. Пошли.
Делать нечего: слово мужа — закон. Пошли они снова в магазин, купили тот же коньяк и возвратились в учреждение. По лестнице мой родственник поднимался тщательно и осторожно, как ребёнок, который только учится ходить. А пакет с заветной бутылкой был плотно прижат к груди. Благополучно добравшись до второго этажа, супруги сели в приёмной и стали ждать своей очереди. Сиденья кресел, на которые они устроились, были откидными, как в кинотеатрах. Слева от мужа сидела жена, а место справа было свободным. Опустив сиденье соседнего кресла в горизонтальное положение, мой родственник положил пакет с бутылкой на него. Но то ли вес у бутылки был небольшим, то ли ещё что-то произошло, но через мгновение сиденье резко приняло вертикальное положение и бутылка полетела на пол в аккурат через отверстие между сиденьем и спинкой. Раздался характерный звук разбившегося стекла.
Возникла напряжённая пауза. Лицо моего родственника от гнева пылало красным пламенем.
— Да ёкарный ж ты бабай, — громко и смачно чертыхнулся он и безнадёжно шлёпнул себя по коленям, — да что ж это творится такое?!
Потом встал, повелевающе махнул рукой и скомандовал:
— Пошли, едрёна мать, покупать борсетку!

Шахматы, конечно, интеллигентная игра. Но некоторые могут усомниться в этом, узнав, что в теории дебютов есть вариант, который носит название «Задница обезьяны». История такова. В семидесятых годах прошлого века английский мастер Найджел Пова придумал оригинальную идею, которая выглядела настолько экстравагантно, что когда он показал её своему одноклубнику Кеннету Коутсу, тот воскликнул: «Если это идея приживётся, то я — задница обезьяны!» Идея прижилась.

В Спортивно-концертном комплексе имени Карена Демирчяна, одном из крупнейших сооруженией Еревана, в сентябре 1996 года должна была состояться Всемирная шахматная олимпиада. Страна-хозяйка имела право выставить две команды, и Федерация шахмат Армении решила, что помимо главной сборной выступит и молодёжная. Но был также шанс, что сыграет и третий состав. Это могло произойти тогда, если бы на олимпиаду приехало нечётное количество команд. На такой случай сформировали и третью сборную, куда вошли следующие по силе шесть шахматистов. В их числе был и я. Мне также доверили быть капитаном этой сборной.
И вот для нас начались тягостные и в то же время приятные дни, часы и даже минуты ожидания чуда. Это была лотерея с 50-процентными шансами на удачу. Чёт или нечет — вот в чём вопрос.
Наступило 15 сентября 1996 года — день начала 32-й шахматной олимпиады. Ещё с ночи наша шестёрка — Егиазарян, Галдунц, Матикозян, Чибухчян, Григорян и я — находилась в пресс-центре и следила за текущим количеством команд. Это были незабываемые ощущения. Радость сменялась на горечь, и наоборот. И хотя до последнего момента всё могло измениться как в лучшую, так и худшую сторону, никто из нас не мог спокойно идти домой и спать, чтобы перед началом первого тура прийти в игровой зал и узнать о своей судьбе.
За тридцать минут до начала тура оргкомитет закрыл список, чтобы провести жеребьёвку. Окончательный итог — 110 команд. Чётное число. Несчастливое. Чувство опустошённости, которое мы в тот момент испытали, должно быть, сродни тому, которое бывает у игроков в рулетку, поставивших все деньги на красное, а получивших в итоге чёрное.
Первый тур олимпиады начался. Оставшись за бортом, мы с грустью провожали большой красивый корабль, уходивший в плавание без нас. Исторический шанс улетучился.
Но случилось чудо. Опоздав к первому туру, в Ереван прилетела ещё одна команда! Наверное, излишне говорить о том, что это известие ввергло нас в состояние эйфории. Сев с новоприбывшими в одну «шлюпку», мы бросились догонять уходящий «корабль».
А окончательно поверили в реальность происходящего лишь после того, как, жадно отсканировав шестью парами глаз распечатку с жеребьёвкой второго тура, мгновенно отыскали в ней нужную команду — Армения-3!
Из-за неучастия в первом туре у нас было ноль очков, но разве это имело значение?! На радостях мы в своём стартовом матче разгромили команду Бахрейна со счётом 4:0. Затем, правда, темп сбавили. Но в числе поверженных команд оказались совсем не слабые сборные Италии, Дании, Киргизии, Финляндии, Бразилии, Японии. В итоге Армения-3 набрала тридцать очков и заняла достойное сорок второе место в мире, опередив, к слову, Армению-2.

Был я как-то в гостях у одного своего приятеля. Посидели, пообщались, а потом он достал из антресоли шахматы, сдул с них пыль и предложил мне сразиться. Сели играть на диване. В самый разгар партии из соседней комнаты вышла четырёхлетняя дочь приятеля. Она подошла к доске и с удивлением в глазах стала смотреть на передвижения наших фигур. Потом вдруг размашистым движением руки смахнула с доски все фигуры, топнула ногой и заявила:
— Мне не нлавитса эта дулацкая игла!
Шок был настолько сильным, что мы с приятелем остолбенели. Потом его лицо побагровело и было видно, что он подбирает подходящие слова, чтобы выплеснуть гнев. Девочка, воспользовавшись заминкой, важно поправила на голове огромные розовые банты и неспешно удалилась в ту же комнату, откуда появилась минуту назад.
Приятель от увиденного сменил гнев на милость, оттаял, и мы с ним посмеялись. А потом я рассказал ему историю о том, как один любитель шахмат троллил своих соперников. Он обучил свою собаку тайной команде, при которой она во время партии якобы нечаянно лапой смахивала с доски все фигуры. Разумеется, происходило это в тот момент, когда любитель получал проигранную позицию.
— Надеюсь, ты не думаешь, что я тоже специально обучил дочку? — спросил мой приятель.
— Конечно, не думаю, — ответил я, — ведь когда дочка смахнула фигуры, твоя позиция была лучше.

Однажды во вьетнамском городке Вунгтау, когда вечером в гостиничном номере я скинул у кровати тапочки и собрался лечь, у самых ног вдруг появился огромный таракан. Я не промахнулся и удовлетворённый лёг спать.
Видимо, вьетнамскому богу это не понравилось, и утром, когда я выходил из ванной, он заставил меня растянуться на мокром скользком полу так, что я с сильным ушибом кисти оказался в больнице.
Врач к моей руке даже не притронулся. Он что-то сказал медсестре, и та, уложив меня на кушетку, стала измерять давление и пульс.
Потом он спросил, откуда я приехал. Узнав, что из Армении, коверкая слова, начал петь «Миллион алых роз». Несмотря на дикую боль в руке, я с вежливой улыбкой выслушал доктора до конца. Допев, он взял с меня сорок долларов и отпустил.
Это была самая высокая цена, когда-либо заплаченная мною за концертное выступление.

Весной 1996 года я придумал идею в защите Грюнфельда — 1.d4 Кf6 2.c4 g6 3.Кc3 d5 4.c:d5 К:d5 5.Ка4, — которая с подачи голландского ежегодника «New In Chess» вскоре получила в теории дебютов название «Вариант Наданяна», а на обложке 45-го тома этого издания было выведено: «Революция в защите Грюнфельда».
Реакция шахматистов на новинку была разной: одни, сразу взяв на вооружение, стали применять её в своих партиях — как, например, гроссмейстер Виктор Корчной, — другие посвящали ей аналитические статьи — как, к примеру, теоретик Игорь Зайцев, написавший, что это «выходит за рамки простой новинки, и в определённой мере это вызов устоям игры, попытка нащупать какие-то новые свойства в двухмерном шахматном пространстве», — третьи были ею шокированы — как, скажем, мастер Сергей Перун, предположивший, что «ещё лет двадцать назад за такие ходы могли бы посоветовать сходить к психиатру», — а четвёртые просто ругали — как, в частности, гроссмейстер Смбат Лпутян, вынесший вердикт, что «так играть в шахматы нельзя».
Каково же было моё удивление, когда через четыре года, просматривая свежие турниры, я наткнулся на партию Лпутян — Широв (Италия, 2000), в которой Смбат применил мой вариант, признав таким образом — хотя и косвенно — его целесообразность.

Первое серьёзное приключение в моей жизни случилось в шесть месяцев. Мама в тот день гладила на кухне и время от времени подходила к моей колыбели в спальне — проверить, всё ли в порядке. В один из таких визитов она застала меня задыхающимся. Тут же схватив на руки, увидела рядом с подушкой резиновый обрывок и всё поняла: я умудрился оторвать у соски круглую металлическую заклёпку, и та, в отместку застряв в горле, почти полностью перекрыла дыхание. Мама в слезах кинулась к двери. Выскочив в подъезд, она стала звать на помощь. Первой на крики выбежала соседка по площадке тётя Фатьма, старенькая азербайджанка. Мгновенно оценив ситуацию, она просунула мне в рот мизинец, зацепила ногтем железяку и чудесным образом её извлекла. Меня спасло то, что кругляшка в одном месте была повреждена, образуя миллиметровый заусенец, который и послужил зацепкой.
Соску-убийцу оставили на память, и она уже много десятилетий хранится в папином портсигаре как музейная реликвия.

2013 год. Рейс Москва — Екатеринбург. Где-то ближе к посадке самолёт попадает в сильную зону турбулентности. Трясёт так, что все пассажиры вцепились в подлокотники. Чтобы меня не подбросило, обвиваю ступнями опоры кресла. Даже стюардессы в своих станциях сидят бледные. Все напряжённо молчат. И только самолёт зловеще дребезжит и как будто вот-вот развалится.
Наконец кошмар кончается и самолёт благополучно садится. Отходящие от оцепенения пассажиры неспешно поднимаются и начинают доставать сумки из багажных полок. Все по-прежнему молчат. И тут высокий худой мужчина из последних рядов разряжает обстановку:
— Эх, в программу «Время» не попали!

Fine city — именно так часто называют Сингапур. Тут игра слов: fine в переводе с английского — это не только «отлично», но и «штраф». Выбросил мусор в неположенном месте — плати, съел бутерброд в транспорте — плати, плюнул на асфальт — плати. И это не какие-то там копейки, а сотни долларов. Сурово, конечно, но зато кругом чистота и порядок.
Однако при всём при том в Сингапуре к людям не относятся как к материалу для штрафов и наказаний. Например, весьма серьёзную подготовку проходят контролёры в транспорте, которые, помимо прочего, должны уметь отличать настоящего «зайца» от человека, который просто забыл купить билет. Гуманно, не правда ли?
Так что прозвище Fine city Сингапуру дано очень точное, и при всём обилии штрафов, людей там просто так не обижают — всё функционирует на отлично.

Самоубийства людей редко бывают полезными. Конечно, если речь не идёт о случаях героизма на войне, когда боец взрывает себя гранатой, чтобы уничтожить вместе с собой окруживших его врагов. В животном мире, однако, имеются удивительные примеры самопожертвования. Разумеется, происходит это не осознанно, а инстинктивно. Ген самоубийства в этих организмах заложен природой и служит цели продолжения рода. Но этот факт вовсе не преуменьшает подвижнический дух поведения братьев наших меньших.
Нерест лососей — один из самых ярких примеров самопожертвования. Эти рыбы, как известно, живут в океанах, но нерестятся в реках, возвращаясь на места своего рождения. Нерестовые реки им нужны из-за пресной воды, так как икринки могут развиваться только в ней. Сразу после нереста самки лососей, обессиленные от тяжёлой миграции, погибают. Интересно, что они могли бы и выжить, если бы после откладывания икринок, начали полноценно кормиться. Однако нерестовые реки, эти «роддома» для рыб, довольно холодны и скудны, поэтому взрослые лососи инстинктивно приберегают корм для своей молоди. Они фактически объявляют голодовку, чтобы не стать конкурентами для своего потомства.
Ещё более поразительное самопожертвование практикуется у пустынных пауков из рода стегодифус. Отложив яйца, самка прогрызает в коконе отверстие, через которое потомство выходит наружу, но сама выбраться оттуда уже не может, и её тело будет служить кормом для новорождённых паучат. И это вовсе не несчастный случай. Учёные выяснили, что уже в процессе откладывания яиц, кишечник паучихи начинает преобразовываться в кашицу и несчастная (а может, и счастливая) по факту запускает в этот момент сложный механизм самоубийства, готовя себя в качестве будущего обеда для своих детей.
Такой вот альтруизм. Если, конечно, можно этот термин применить к рыбам и паукам.

Восемнадцатая буква армянского алфавита произносится «гх». Это довольно непростой звук для тех, у кого родной язык русский. Когда я только переехал в Армению, этот звук и мне плохо давался. Вернее, звук я произносил, но путал, в какой ситуации нужно говорить «гх», в какой — «г», а в какой — «х». Если произнести неправильно, то слово может приобрести совершенно другое значение.
Как-то с друзьями мы пошли в ресторан. Когда к нашему столику подошла официантка, один заказал жареного цыплёнка, другой — говяжий кебаб, а я решил взять шашлык из ягнятины. Но из-за ошибочного использования буквы «гх» ни официантка, ни мои друзья меня не поняли. Более того, они были шокированы. Ведь заказал я не что иное, как... пиковый шашлык. Такого никто из них не слышал, чтобы из карточной масти делали шашлык.
— Пиковый шашлык? Вы уверены? — спросила официантка.
— Ну да, — ответил я, — что-то не так?
— Может ты курицу хочешь? — попытался помочь один из друзей.
— Да нет же, — возмутился я, — мне нужен обыкновенный пиковый шашлык!
Все в недоумении смотрели друг на друга. А понять и в самом деле непросто. Это то же самое, если на русском вместо хлеба попросить Глеба.
— Мне очень жаль, — растерянно сказала официантка, — но я не могу понять, что вы заказываете.
Когда стало очевидно, что ситуация тупиковая, я прибег к помощи междометий.
— Ну что здесь непонятного? Бе-е-е... — заблеял я.
Тут, конечно, до всех дошло. Больше всех смеялась официантка. Потом раскрасневшаяся сказала:
— Извините, пожалуйста, что не сразу поняла.
— Ничего страшного, — сказал я, — мне однажды в Италии хрюкать пришлось — так что не впервой.

В 1990 году я вместе с пятью другими армянскими шахматистами поехал на турнир в Ялту. В первый же день, когда мы гуляли по набережной, к нам подошла женщина лет пятидесяти и предложила... сняться в кино. Посчитав, что нас разыгрывают, мы, отшучиваясь, стали уходить. Но женщина настаивала:
— Ребята, это не шутка. Мы снимаем фильм по роману Сабатини «Одиссея капитана Блада». На роль испанских пиратов нам нужны молодые люди восточной внешности. Вы нам как раз подходите.
Это звучало правдоподобно, и двое из нас согласились — я и Арсен Егиазарян. Женщина пообещала в десять утра прислать к нашей гостинице микроавтобус. Прощаясь, наказала ни в коем случае не бриться.
Пожертвовав ради такого дела очком, мы не явились на первый тур и с нетерпением стали ждать машину. И она приехала! По дороге нам рассказали, что фильм серьёзный, и что снимает его «Мосфильм» совместно с французами. По сценарию от нас требуется одно — приставать на корабле к девушкам лёгкого поведения. Радости нашей не было предела: мало того, что в фильме предлагают сняться, ещё и роль отличную дают!
На киностудии первым делом отвели в костюмерную, где облачили в старинные костюмы и дали в руки по топору. Затем Арсена увели в гримёрную, а меня отпустили, посчитав, видимо, что я и без грима достаточно страшен. Через длинный полуосвещённый коридор я вышел в просторный светлый зал и стал дожидаться Арсена.
Через некоторое время в полумраке коридора появился силуэт. По мере того, как он приближался, я всё отчётливее различал контуры невысокой длинноволосой девушки, которая приветливо махала рукой. «Девушка лёгкого поведения!» — радостно подумал я. Когда незнакомка вошла в зал и я увидел её лицо, то был не в силах сдержать смех, потому что передо мной стоял Арсен. На лысеющую голову моего друга надели огромный парик, который в комбинации с характерным армянским носом придавал Арсену незабываемый комический вид.
Вскоре подъехал режиссёр. Новоявленные пираты ему понравились, и он попросил нас подъехать для съёмок завтра. Причина — сильные волны на море. Нам заплатили по семь рублей за съёмочный день и отпустили.
Гарантий того, что на следующий день море будет спокойнее, не было, поэтому мы решили не получать второй ноль без игры и вместо киностудии поехали в турнирный зал. Однако получилось как в пословице о двух зайцах — из-за первого поражения мы и турнир свой испортили, и шанс оставить скромный след в кино упустили.

Когда мы с женой приехали в Сингапур, нашей дочери был год, а когда покинули его — шесть лет. Причём покинули не втроём, а вчетвером — к нам примкнул шестимесячный сын. И если родившийся в Сингапуре Виген не знал о нём ничего, то Кити, проведшая на острове всю свою сознательную жизнь, помнила его хорошо.
Как-то в Ереване, она увидела машину, которая её очень поразила. Это при том, что, живя в Сингапуре, встречала, помимо обычных мусоровозов, бетономешалок, самосвалов, и более экзотические машины — например, двухэтажные автобусы, технику для обрезки высоких деревьев, болиды Формулы-1 (на Гран-при Сингапура 2008 года). А однажды ночью под окнами нашей квартиры даже прогрохотала длинная вереница танков.
Так вот, в Армении дочь впервые увидела снегоуборочную машину.

Мой шурин ездил в Ессентуки для санаторно-курортного лечения. Любимой его процедурой был гидромассаж, во время которого лежишь в специальной ванне, а медсестра при помощи напорной струи воды проходит по всем проблемным зонам тела. Это тонизирует мышцы, улучшает кровообращение, оказывает благотворное влияние на нервную и иммунную системы. Короче, полезная и приятная штука.
Когда мой шурин — кавказский мужчина — после окончания первой процедуры вылез из ванны, то увидел, что она в волосах.
— Извините, — сказал он медсестре, — я, кажется, засорил ваш резервуар.
Медсестра, немолодая весёлая женщина, махнула рукой:
— Да бросьте, ерунда это всё. Вот приходил ко мне один пациент, так у него волосяной покров был — мама не горюй! Я его как увидела, говорю: «Ложитесь в ванну, будем мыть вашу бурку».
Медсестра была словоохотливой и каждый раз вспоминала забавные истории из своей практики. Вот один из её монологов:
— Это я сейчас в гидромассаже, а раньше трудилась в грязелечебнице. Чего там только не повидала! Однажды пришёл высокий красивый мужчина. Серьёзный такой, солидный. Направили его ко мне на ректальное грязелечение. С простатой неполадки. Я ему говорю: «Раздевайтесь и примите коленно-локтевое положение». А он стоит и не двигается. Стесняется. Видать, не представлял, что за процедура его ждала. Короче, уломала я его, раздела, и поставила в нужную позу на кушетку. А он весь напряжён, как студент на экзамене. «Не стесняйтесь, — говорю, — расслабьтесь, я же врач». Ну и ввожу в него тампонатором Здравомыслова ректальный грязевой тампон. И тут мужчина как вскочет! Схватил трусы, брюки, рубашку и, одеваясь на ходу, выскочил вон из процедурной. Я его потом через два дня снова увидела. Вышла из кабинета, чтобы пригласить пациента, смотрю — мой красавец идёт по коридору. Солодковые ванны принимал, наверное. Увидел меня и метнулся к дальней стороне коридора. А потом бочком так, прижавшись к стеночке и не сводя с меня глаз, прошмыгнул мимо и затруси́л прочь, иногда оглядываясь назад. Больше я его не видела. А может и видела, кто знает?! У меня ведь память на лица плохая. Пришёл как-то пациент и говорит: «Здравствуйте! Вы меня помните?» А я ему: «Не помню, но всё равно проходите». Он вошёл, разделся и принял коленно-локтевое положение. И тут я говорю: «А-а-а, так это вы!»
Монолог периодически перебивался смехом моего шурина. А медсестра продолжала:
— Так что, милок, повезло тебе крупно, что встретил меня не в грязелечебнице, а на гидромассаже, а то бы не хохотал ты сейчас, а бегал от меня прочь.

Один провинциальный тренер был очень большого мнения о своих педагогических способностях. И считал, что взращённые им ученики являются образцовыми. Его любимчиком был А. Т., трудолюбивый и усидчивый парень, который, однако, не блистал талантом.
Как-то вышеупомянутый тренер подошёл к группе молодых шахматистов и говорит:
— Вы должны брать пример с А. Т. Посмотрите, какая у него величавая осанка, как он уверен и хладнокровен. Видели ли вы когда-нибудь, чтобы в плохой позиции он нервничал, чтобы дрогнул хоть один мускул на его лице? Нет! Он всегда спокоен, как удав.
Один из юношей, талантливый и дерзкий О. Д. не выдержал:
— Он спокоен, потому что не понимает, что у него позиция плохая. А как только понимает — сдаётся.

В середине двухтысячных я был завсегдатаем одного веб-форума на известном литературном сайте. Доминировали там два форумчанина: А. и Ю. Это были своего рода «смотрящие». Избежать разгрома с их стороны не могло ни одно графоманское произведение, ни один текст с грамматическими ошибками, ни одно хамское высказывание на форуме. Чисто словесными методами в нокаут отправлялись все фашисты, расисты и прочая шелупонь. Порядок да и только. Оба «зубра» в совершенстве владели русским, были остры на язык, а упражняться с ними в «изящной словесности» — и вовсе было гиблым делом.
Вначале я только читал форум, потом стал потихоньку и писать. С корифеями проблем не возникало. Они как бы не замечали меня, а я их.
Но однажды случился контакт. И какой! Я заметил, что А. в своём тексте допустил грамматическую ошибку. И очень жирную, хотя и не бросавшуюся в глаза. Он в своём посте написал слово «вобщем», которого в русском языке нет. Я вежливо, хотя и с ехидцей, указал на ошибку, сказав, что правильно писать «в общем» и что, мол, негоже человеку, поучающему других, допускать такие ошибки. Поняв, что дал маху, А. попытался любой ценой спасти лицо. Поднялся шум и гам. И мы, короче, поругались.
Через некоторое время наши отношения наладились. Однажды, узнав, что я шахматист, А. попросил мой имейл, а потом написал письмо. Выяснилось, что он страстный любитель шахмат. Вскоре решили поговорить по «Скайпу». Какого же было моё удивление, когда во время видеосвязи я увидел, что А. вовсе не такой уж и молодой, как мне казалось. Ему было за семьдесят (как, впрочем, и Ю.), и он был гораздо старше моего отца.
Большая разница в возрасте нас не смутила, и мы стали дружить. Онлайн. Писали друг другу письма, отправляли фотографии, делились каждой новостью. Тот литературный форум мы по инерции посещали ещё некоторое время, а потом окончательно ушли оттуда.
Наша замечательная дружба длилась пятнадцать лет, вплоть до смерти А. Это была дружба двух людей очень разного возраста, которые никогда не встречались вне Интернета. К сожалению, я не могу раскрыть имени А., так как не получал от него разрешения. На том самом форуме об этом пытались разузнать многие, но тщетно: открытый с друзьями А. старательно оберегал свою личную жизнь от незнакомцев.
О судьбе Ю. — второго «старика-разбойника» — мне ничего не известно, но надеюсь, что он жив и здоров.

Один мой ученик занял первое место в небольшом малозначимом турнире. Свою последнюю партию закончил позже всех. После партии он вышел из шахматного клуба, собираясь купить в соседнем киоске воды и затем вернуться на закрытие турнира. Он, однако, не знал, что никаких официальных мероприятий по закрытию турнира организаторы не планировали. Через пять минут ученик возвратился и, увидев, что сторож начинает закрывать двери клуба, удивлённо спросил:
— А церемонии закрытия не будет?
Сторож в ответ:
— Да какие там церемонии?! Просто закрываю, и всё.

Забрал сына со школы. Он меня по дороге спрашивает:
— Пап, ты знаешь что такое Туманный альбион?
— Лондон, — говорю.
— А Белокаменная?
— Москва.
— Страна восходящего солнца?
— Япония.
— Молодец, папа! Это мы на литературе сегодня проходили.
— Город на Неве тоже проходили?
— Нет.
— А знаешь, какой это город?
— Ереван, что ли?
— Ереван?
— Ну да. Здесь же все на «Ниве́» любят ездить.

У меня в саду в компании с армянским абрикосом растут: японская мушмула, американская голубика, камчатская жимолость, шведская княженика, ленкоранская альбиция и адыгейский чай.
Людям бы такая толерантность.

Один мой знакомый женился. Через некоторое время спрашиваю его:
— Ну, как вы с женой?
— Как Цельсий с Фаренгейтом, — отвечает он.
— В смысле?
— Расходимся во всём.

23 июня 2010 года в американской газете «San Diego Reader» была опубликована статья Патрика Догерти о молодом виде спорта — шахбоксе, где в нечётных раундах соперники играют в быстрые шахматы, а в чётных — боксируют. Победа достигается либо нокаутом, либо матом (или просрочкой шахматного времени). Если нет ни нокаута, ни мата, то учитывается победа по очкам в боксёрских раундах. Если и там ничья, победа присуждается игравшему чёрными фигурами.
Догерти пишет: «Подумайте только — вы находитесь на ринге, боксируете, пытаясь вогнать нос вашего противника в его мозг. С вас льётся пот, адреналин зашкаливает, вы действуете и реагируете без раздумий. А затем — бац! — звучит гонг, на ринг выносят шахматный стол и два стула, вы садитесь, ваше сердце колотится о грудную клетку, адреналин всё ещё на пределе, и вам надо понять, играть ли гамбит Грюнфельда или не мелочиться и применить вариант Наданяна».

В Советском Союзе говорили: «Курица не птица, Болгария не заграница». Подбадривая жену в родильном доме, случайно обогатил поговорку: «Роддом не больница».

Жена попросила меня, чтобы в качестве «группы поддержки» я пошёл с ней к стоматологу. Пока она была в кабинете врача, я ждал в приёмной. На столе лежали журналы. Взял один из них и стал листать. Наткнулся на интервью с врачом-дерматологом. На фотографии он позирует в белом халате, а на запястьях видны... татуировки. Когда мы с женой вышли из клиники, рассказал ей о татуированном дерматологе. «Ты знаешь, — сказала жена, — у меня тоже случился небольшой когнитивный диссонанс. У стоматолога не хватало двух зубов, а те, что имелись, были кривыми».

На кассе в магазине заметно подвыпивший мужчина бросает на тарелочку пятитысячную купюру и говорит:
— Мне сигареты!
— Какие именно? — спрашивает кассирша.
— Любые! — отвечает мужчина, широким великодушным жестом взмахивая рукой в сторону полок с пачками.
— «Честерфилд» подойдёт?
— Нет.
— Может, «Бонд»?
— Ни в коем случае.
— «Ротманс»?
— Не-а, — пьяно мотает головой покупатель.
— Так какие вы хотите сигареты? — раздражается кассирша.
Мужчина снова широко взмахивает рукой и торжественно произносит:
— Любые!

В 1993 году японский писатель Ватару Цуруми написал скандальную книгу «Полное руководство по самоубийству», которая привела к значительному росту числа суицидов в стране. Я заинтересовался биографией автора и был уверен в том, что, написав свой учебник, он и сам закончил жизнь самоубийством. Выяснилось, однако, что Цуруми не только не сделал этого, но и написал в 1996 году книгу под названием «Руководство по перестройке личности».
Как тут не вспомнить реплику секретарши Верочки из фильма «Служебный роман», адресованную Самохвалову: «Гад какой!»

Встаю я как-то на весы, смотрю — набрал лишние килограммы.
Говорю жене:
— Представляешь, вешу уже 99,9 кг.
Жена в ответ:
— Золотой ты мой!

Память — загадочная штука: я играю вслепую одновременно с тремя шахматистами, легко воспроизвожу партии двадцатилетней давности, но никак не могу запомнить номер своего мобильного телефона.

Мой тренер по шахматам Александр Шакаров научил меня многому. Он был для меня кумиром, и я подражал ему в самых разных вещах. Например, перенял у него необычный трюк, используемый во время чтения шахматных книг. Как известно, они содержат в себе множество диаграмм, и когда требуется обдумать позицию за чёрных, то очень удобно переворачивать книгу вверх ногами, чтобы позиция на диаграмме представала со стороны чёрных. И хотя фигуры и пешки на диаграммах тоже переворачиваются вверх ногами, это всё равно удобнее, чем смотреть на позицию со стороны белых, но искать ход за чёрных.
На заре моей тренерской деятельности я вёл небольшую секцию для детей в Доме культуры. Как-то пришла туда в конце рабочего дня одна мамаша с сыном. Хотела записать его на шахматы. Администратор направил их ко мне. Они вошли, и я попросил их подождать десять минут, чтобы докончить урок. Предложил им стулья; они сели, а я продолжил занятие. Ну и по обыкновению переворачиваю то и дело книгу вверх ногами. Когда урок закончился и я подозвал новенького к шахматной доске, чтобы проверить его, мамаша сказала, что они торопятся и подойдут в другой раз. Они вышли, а я через некоторое время закрыл кабинет, спустился вниз и собрался уходить домой. На выходе из здания меня окликнул администратор. Я придержал дверь, он подошёл, и мы вышли на улицу. А затем он рассказал, как, выйдя от меня, женщина ему пожаловалась:
— Я, конечно, слышала, что шахматисты немного со странностями, но чтобы читать книгу вверх ногами?!

В замечательном документальном фильме «Рихтер непокорённый» Святослав Рихтер рассказывал, что за ним регулярно следили работники КГБ. Однажды в автобусе он почувствовал, что стоящий перед ним мужчина является одним из них. Решив его проучить, Рихтер спросил:
— Вы на следующей остановке выходите?
— Да, — ответил агент.
— А я не выхожу!
Кагэбэшник вышел с обиженным видом.
Отдалённо похожая история случилась однажды и со мной. Стоящий рядом со мной в троллейбусе парень несколько раз подозрительно наваливался на меня, делая вид, что происходит это из-за торможения. Поняв, что это карманник, я выразительно посмотрел на него и спросил:
— Вы выйдете возле полицейского участка?
Вопрос был явно с намёком, так как до участка было целых четыре остановки.
— Нет, нет — взволнованно ответил мой попутчик и заметно побледнел.
— А я, пожалуй, выйду, — сказал я, перекладывая бумажник из кармана брюк во внутренний карман пиджака.
На следующей остановке парень торопливо выскочил из троллейбуса и опрометью удалился прочь.

Так называемые вызывные светофоры на пешеходных переходах с каждым годом находят всё большее применение и используются повсеместно. Но есть любопытные моменты в работе этого устройства, которые известны не всем. Так, в 2013 году однин журналист Би-би-си выяснил, что светофоры на переходах в Британии оборудованы таким образом, что нажатие кнопки ничего не меняет. То есть когда не подозревающие подвоха пешеходы жмут на кнопку, зелёный свет для них включается не по причине нажатия, а потому что светофор изначально запрограммирован на переключение через определённый промежуток времени. При этом после нажатия кнопки на табло высвечивается надпись «Ждите», и всё выглядит таким образом, как будто механизм запущен самим пешеходом. Далее в статье шёл анализ того, для чего это делается, какова роль психологии во всём этом, и каким образом подобная кнопка-плацебо сближает людей. Но речь сейчас не об этом. Просто подумалось, что сколько ещё подобных «приманок» расставлено вокруг нас, о которых мы и не подозреваем. Подумалось, что какими бы благими намерениями ни оправдывались эти «кнопки», в их сути лежит обман, и что как легко на самом деле всеми нами манипулировать.

Сын попросил меня рассказать о советской школе. В памяти, как в калейдоскопе, замелькали образы: парты с откидными крышками, промокашки, игры в этикетки на подоконниках, буфет, где продавали коржики, октябрятские значки, пионерские галстуки… И тут я вдруг вспомнил о странной привычке советских школьников жевать кончики этих галстуков. Более того, я отчётливо вспомнил их... вкус! Этот солоноватый вкус красно-оранжевой ткани из ацетатного шёлка.
Подумалось, что человеческая память — воистину чудеснейшая штука, раз в состоянии добывать из своих недр такие необычные «ископаемые». Что даже самая забытая, казалось бы, информация на самом деле никуда не исчезает, а словно архивируется где-то на задворках мозга и ждёт своего часа, чтобы в один прекрасный день джинном из бутылки вырваться наружу.

Тибор Каройи — мой хороший друг из Венгрии. Мы с ним общаемся на русском языке, который он любит, но владеет им не очень хорошо.
Однажды во время беседы в чате я послал ему известные строчки американского писателя армянского происхождения Уильяма Сарояна: «Хотел бы я видеть, найдётся ли на свете сила, которая бы уничтожила этот народ, это маленькое племя незначительных людей, чьи войны все окончены и проиграны, чьи строения разрушены, чья литература не прочитана, музыка не услышана и чьи молитвы оставлены без ответа. Вперёд, уничтожайте армянский народ! Посмотрите, удастся ли вам это сделать. Гоните их в пустыню без хлеба и воды, сожгите их дома и церкви. А потом посмотрите, не будут ли они вновь смеяться, петь и молиться, и когда двое из них встретятся где-нибудь на земле, посмотрите, не создадут ли они новую Армению!».
Не уловив горестного сарказма автора, потрясённый Тибор спросил:
— Какая сволочь это написала?

Хотел я как-то купить небольшой земельный участок. Вышел на одного брокера, который взялся помочь. Мы договорились встретиться возле супермаркета на окраине города. Когда я подъехал на своей машине, он предложил оставить её возле супермаркета и пересесть к нему, так как необходимо было по грунтовой дороге забираться на возвышенность, а туда мой седан с низкой подвеской мог и не доехать. Я сел в «Рендж-Ровер» брокера, и мы поехали. «Хорошая машина! — похвалил я по дороге его внедорожник. — Впервые на ней еду». Вскоре мы, немного не доехав до нужного места, остановились, так как даже его «джип» дальше бы не проехал. Мы вышли из автомобиля, и брокер сказал, что оставшиеся сто метров нужно пройти пешком. И мы стали взбираться по каменистому крутому подъёму. Мой попутчик был весьма грузным и тяжело дышал. Одышка безжалостно душила его. Я то и дело замедлял ход, чтобы он не отставал. Когда мы добрались, брокер шумно отдышался, вытер со лба пот, а потом выдал самый что ни на есть афоризм:
— Хорошей машиной должна быть не та, в которой сидим мы, а та, которая сидит в нас.

В 1998 году я играл в опен-турнире в Линаресе. Купил как-то продукты. В числе прочих — рыбные консервы. Вечером заходит в номер совсем ещё юный Левон Аронян. Берёт в руки банку консервов и, заметив на эмблеме фирмы-производителя крошечного котёнка, с хохотом начинает утверждать, что это — питание для кошек. И хотя озорник прекрасно знал, что это не так, тем не менее подтрунивал надо мной в течение всего турнира.
— Ну как, «Вискас» ел сегодня?
Или:
— В магазине ещё осталось питание для кошек? — И заливался так, что я невольно присоединялся к нему.
Прошло шесть лет. У меня родилась дочка. Встречаю Левона. Он:
— Поздравляю, Ашот! Как девочку назвал?
— Кити.
— Я же говорил, что это был «Вискас»!

Проиграл я как-то своему ученику. Прихожу домой, жена говорит:
— Не расстраивайся. Проигрыш ученику — это выигрыш!
Наш восьмилетний сын, не поднимая головы от уроков, многозначительно тянет:
— М-да... Мало нам было одного афориста в доме.

Дело было во времена Союза. Местком поручил моему отцу собрать членские взносы со всех сотрудников парикмахерской, где он работал. Со списком в руках отец пошёл собирать «дань». Очередь дошла до Раисы Гришиной, дамского мастера. Отец смотрит в список и не видит её фамилии.
— Рая, — спрашивает он, — а почему твоей фамилии в списке нет?
— Лютая я теперь, вот почему.
— Я тоже временами лютый, и что?
Рая засмеялась и говорит:
— Серёжа, ты не понял. Я ведь недавно замуж вышла, и моя фамилия теперь Лютая!

Каждый раз, когда я беру в руки пешку и двигаю её на одну клетку вперёд, меня начинает мучить совесть: а тем ли я делом занимаюсь при росте 190 см и весе 100 кг?

Дочке Кити два года.
— Папа, зачем ты берёшь мои игрушки? Ты пока большой, когда станешь маленьким, тогда возьмёшь.

В последнем туре шахматного турнира в польском городе Ченстохова в 1992 году я играл с мастером В.Б. Партия была очень важной — кто выигрывал, становился победителем соревнования и обладателем приличного по тем временам приза в 500 долларов. У меня были чёрные, однако уже в дебюте удалось перехватить инициативу и получить большой перевес. Партию я в итоге уверенно выиграл. Расстроенный В.Б. неохотно протянул руку, затем, ни слова не говоря, вышел из зала и с этих пор демонстративно перестал меня замечать, хотя в предыдущие дни мы с ним по-дружески общались, так как других русскоязычных шахматистов на турнире почти не было. Такое игнорирование продолжалось и на последующих наших совместных турнирах.
И вот через два года мы с В.Б. в очередной раз участвовали в одном соревновании, на этот раз в венгерском Сегеде. Прошло пять туров, а мы, как и прежде, не здоровались и не общались. За несколько часов до начала шестого тура я спустился на лифте в гостиничный холл, чтобы узнать результаты жеребьёвки. Обычно лист вывешивали на стену у лифта. В этот раз, однако, на стене ничего не было. Только я хотел сесть обратно в кабину, как слышу:
— Ашот, дружище, привет!
Обернулся, а это В.Б. Он подошёл, и мы поздоровались за руку как ни в чём не бывало.
— Ты меня, скотину, извини, — говорит В.Б., — сам не знаю, какая меня тогда муха укусила.
— Да брось ты, — говорю, — никаких проблем. Ты не знаешь, почему нет жеребьёвки?
— Нет, не в курсе. Слушай, а может, отметим нашу встречу? Тут недалеко есть хороший кабачок. Посидим, пообщаемся.
— У нас же игра сегодня.
— Не переживай, — говорит В.Б., — сейчас такая жара стоит, что немного вспотеешь — и всё улетучится. Доверься опытному выпивале.
Уговорил меня В.Б. и мы пошли «отмечать». К алкоголю я всегда относился прохладно, и может, поэтому с непривычки крепкое местное вино быстро ударило в голову. Сижу пьяный и думаю, как же я играть-то буду через полчаса. А почти трезвый В.Б. успокаивает:
— Погоди чуток, вот скоро вспотеешь — и будешь как огурчик.
А потеть у меня чего-то не получается. Сижу злой. И никак не потею.
В общем, пошли мы в таком виде на игру.
Захожу в турнирный зал, смотрю жеребьёвку, и тут — батюшки! — играю с В.Б.!
Только тут до меня дошла хитроумная комбинация мстителя. Ах ты, куропаткин сын, думаю, вот куда подевалась жеребьёвка.
Партию я довольно быстро проиграл.
— Да ладно, Ашот, не бери в голову, — подбадривал В.Б., — зато посидели хорошо, пообщались.

Моей дочери предложили раз в неделю преподавать шахматы в одном частном детском саду. Поначалу малышам было интересно, но спустя неколько недель, когда занятия стали усложняться, они перестали слушать. А в один из дней распоясались так, что урок стал превращаться в базар. Дочь прикрикнула:
— Ну что за поведение такое! Что за детский сад вы здесь устроили!

Выигранный мною в январе 1997 года турнир в грузинском городке Пасанаури без преувеличения можно назвать экстремальным. В гостинице, где жили шахматисты, не было отопления, а мороз стоял такой, что мама не горюй. Приходилось спать в тёплых вещах и укрываться несколькими одеялами. Во время тура участники не снимали с себя верхнюю одежду и шапки.
И я так и не понял, играл ли лучше других или просто был морозоустойчивее.

Тёща моя армянка, но внешне похожа на русскую. Много лет живёт в Москве. Однажды мы с женой забежали к ней на работу. Когда ушли, одна из сотрудниц удивилась:
— Мариночка, у тебя что, зять из чёрных?!

В последнее время в новостях то и дело мелькают сообщения о том, что где-то демонтировали памятник Александру Пушкину. В связи с этим хочется в очередной раз восхититься строками поэта: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...»

Видное место в обсценной лексике занимает широко известное слово, которое начинается на «п» и заканчивается на «ц». Не «подлец», другое. Оно в своём роде уникально, ведь кроме него любое другое нецензурное слово вполне можно заменить пристойным синонимом. У нашего шестибуквенного существительного имеются два основных значения, и у обоих нет такого же яркого и точного заменителя.
В первом значении можно перепробовать много синонимов — конец, финиш, катастрофа, смерть, хана, труба, кирдык, — но ни один из них не может передать всю колоритность, сочность и содержательность нашего уникального ненормативного слова.
А со вторым значением вообще беда. Согласно словарям, это «нечто, что не поддаётся никакому описанию, никакому сравнению; нечто из ряда вон выходящее, неимоверное, исключительное по силе или степени проявления». Почти как в известной сказке: «Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что».
Или взять три жалких эвфемизма: песец, писец и пипец. Песец — это милый хищный зверёк, и ничего больше. Писец — это писарь, переписчик. А от пренеприятного третьего слова — «пипец» — просто выворачивает. Сразу возникает ассоциация с пипеткой. Хотя слово «пипетка» само по себе в сто раз экспрессивнее убогого словечка «пипец».
В общем, получается, что популярное нецензурное существительное мужского рода с ярко выраженным женским началом затыкает за пояс все его легальные аналоги. И это как раз та самая ситуация, которую можно охарактеризовать одним единственным словом. Тем самым словом, которое начинается на «п» и заканчивается на «ц».

Бесконечно долго можно смотреть на три вещи: на огонь, на воду и на руки пианистов. У некоторых они настолько своеобразны и узнаваемы, что, не видя лица, понимаешь, кто играет. Вот изящно взлетают, а затем ястребом падают на клавиатуру руки Григория Соколова. Вот длинные, плоские, как шпатели для языка, пальцы Владимира Горовица, которые, словно бы, полностью накрывают собой пятнадцатисантиметровые белые клавиши. А вот откуда-то из-под штульрамы осторожно высовываются и начинают мелкими шажками бегать по клавиатуре «паучки» Гленна Гульда.
Руки шахматистов тоже очень интересны и способны многое рассказать об их «носителях». Василий Смыслов, когда был доволен позицией, «ввинчивал» фигуры в доску. Тигран Петросян передвигал фигуры вкрадчиво и неторопливо, словно подчёркивая таинственность своих ходов. А Борис Гельфанд, обдумывая ход, часто берёт в руки какую-нибудь побитую фигуру и начинает ловко вращать её пальцами, и та податливо совершает головокружительные обороты, словно гимнаст на перекладине.
Кстати, в фильмах о шахматах именно по пальцам можно отличить актёров, умеющих играть на самом деле, от актёров, которым лишь перед съёмками показали, как ходят фигуры. У этих псевдошахматистов пальцы лишены характерной пластики и выглядят деревянными. Такими «корягами» в блиц уж точно не поиграешь.
В общем, стоит некоторым пианистам и шахматистам только пальцем шевельнуть, как они сразу же становятся узнаваемыми.

Второго марта 1998 года я сидел дома и анализировал какую-то позицию. Пришёл Камо, муж сестры. Большой любитель шахмат и мой верный болельщик.
— К чему готовимся? — спросил он.
— Да ни к чему, просто.
— А что, турниров нет?
— Есть, но только далеко. Вон ребята в Нью-Йорк собираются на днях.
— Ну и ты езжай.
— Грешно смеяться над больными людьми, — ответил я репликой из знаменитого кинофильма. — Знаешь сколько это стоит?!
— Слушай, — оживился Камо, — у меня к тебе деловое предложение. Ты мне помоги с визой, а я возьму на себя финансовые расходы. Идёт?!
Я позвонил человеку, который занимался визами для шахматистов, и спросил, не поздно ли оформляться. Оказалось, что не поздно, в посольство собираются как раз завтра.
Быстро еду в Дом шахмат к президенту федерации Ванику Захаряну. Захожу в кабинет и объясняю: так, мол, и так, появился спонсор. Муж сестры. Любит шахматы, Америку тоже. Хочет с нами. Можно?
Ваник Суренович — человек твёрдый и властный, но сердце у него доброе. Поняв, как мне хочется ехать, он спросил:
— Вернётся?
— Головой ручаюсь, — обрадованно закивал я.
— Хорошо. Оформим как руководителя делегации.
Уф! Второй этап позади. Я поблагодарил Ваника Суреновича и сбежал по лестнице вниз, где меня ждал Камо.
Оставалась третья, решающая стадия — виза.
На следующий день семеро шахматистов вошли в американское посольство. Впереди них, грузно переступая с ноги на ногу, шёл почти двухметровый, невероятно широкий в обхвате, смахивающий скорее на руководителя делегации штангистов, чем шахматистов, великан Камо. Картина была столь впечатляющая, что всем немедленно выдали визы!
Вот так двенадцатого марта мы оказались в Нью-Йорке. До начала турнира оставалось два дня, поэтому мы немедленно принялись «осваивать» Америку, тем более что играть предстояло по две партии в день и времени в дальнейшем могло не быть. Таймс-сквер, театры на Бродвее, здание ООН, статуя Свободы, Брайтон-Бич... Не верилось, что всё это наяву, ведь всего лишь десять дней назад я сидел в холодной квартире ереванской «панельки» и даже не мечтал о таком. Поселились в гостинице-небоскрёбе «Нью-Йоркер», что на Манхэттене, рядом со знаменитой ареной «Мэдисон-сквер-гарден». В этой же гостинице предстояло играть.
Заряженный положительными эмоциями, я с нетерпением ждал начала турнира. За последнее полугодие мой рейтинг упал, поэтому мог участвовать только в турнире «Б», где, будучи одним из эло-фаворитов, имел реальные шансы на первое место, за которое полагался внушительный приз в восемь тысяч долларов.
Бойко взявшись за дело, я выиграл первые пять партий. В том числе у двух гроссмейстеров. Всё шло как по маслу. Уверенный в окончательной победе, я, гуляя мимо витрин магазинов, приценивался к ноутбукам — недоступной мечте последних лет.
Но фортуна решила, что с меня хватит. Имея 6,5 из 7, я в предпоследнем туре белыми проиграл важную партию мастеру из Сербии. Обидным было то, что, отказавшись в дебюте от предложенной ничьей, переиграл соперника и несложным ходом пешкой мог сразу выиграть партию, а с ней и турнир.
В девятом туре сыграл вничью, и набранных семи очков хватило лишь для четвёртого места. Выиграл 750 долларов, что в то время никак не тянуло на ноутбук.
Хорошего, как говорится, понемножку.