Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Ehrekrieger
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Некоторое время я преподавал в одном институте. Там ввели такое вполне официальное название для студентов, которые работают под руководством какого-то профессора: "студент – ассистент профессора". Эта формулировка была даже закреплена мелким внутриинституццким актом и стала неизменяемой.
Однако профессоров, понятно, на всех не хватало. Так что сперва студентов стали прикреплять и к доцентам, а затем - даже и к ассистентам. Отсюда в официальных бумагах появились сперва такие казусы, как: "студент – ассистент профессора доцента Иванова". А затем и "студент – ассистент профессора ассистента Сидорова".
Если же вспомнить, что должность "ассистент" и означает сокращённое "ассистент профессора", то полное имя такому студенту, помогающему преподу-ассистенту, оказывается: "студент – ассистент профессора ассистента профессора".
Ионеско отдыхает, Кафка нервно курит в коридоре...
История первая. 1980 г. Дело было так. В студенчестве мы с приятелем нашли одну конно-спортивную школу, где можно было реально поучиться ездить верхом, а не тупо нарезать круги вокруг манежа. Причем школа эта была бесплатной. Но только для деревенских школьников, городских туда пущать было не велено. Платил за это богатый колхоз, он, как говорится, и музыку заказывал. И мы с приятелем там были единственными городскими парнями, занимались нелегально.
И вот как-то приехали туда деятели с ленинградского телевидения - делать репортаж о замечательной сельской школе верховой езды. Тренер хотел нас сперва услать куда от греха подальше, а потом плюнул и велел просто не высовываться, держаться позади всех. Если же вдруг всё-таки спросят, кто такие и откуда – говорить, что местные механизаторы.
И что вы думаете? Именно нас с заднего плана и выцепили. И спросили перед камерой, кто мы такие. И я, запинаясь и переминаясь в ватнике и треухе, объяснял в телевизор, что я – типа местный механизатор. Хорошо, что мало кто эту передачку видел.
История вторая. 1996 г. После вышеизложенного я зарекся вообще что-либо когда-либо рассказывать журналюгам и иже с ними. Однако - человек предполагает…
Накануне защиты докторской диссертации мне устроили психическую атаку "доброжелатели", подосланные моей бывшей заведующей. Несколько засланных казачков "дружески" поочередно уговаривали снять диссертацию с защиты: мол, всё равно – раз начальство против, то никто и не пропустит, шансов, мол, нет. Я, конечно, всех посылал, но настроение с каждой такой беседой портилось неумолимо.
И вот стою я, как сейчас помню, на углу Первой линии и Среднего, жду трамвая. А ко мне подваливают два разбитных пацана с каким-то непонятным ящиком. И спрашивают, хочу ли я получить подарок. Я отвечаю, что от незнакомых людей подарков не принимаю, и вообще прошу идти своей дорогой. Они не отстают, всё предлагают подарок, требуют ответов на какую-то серию вопросов, которая меня, мол, не затруднит.
После нескольких отказов подряд я сорвался и грубо, громко и матерно объяснил им, какие именно они сейчас от меня получат подарки и куда им надо срочно идти. Они киснут от смеха и отходят, говоря: смотрите, мол, себя вечером в программе…э-э-э- как же она называлась? "Телемаркет", кажется. И забирают свой ящик…
История третья. 1998 г. Как-то в древнепервейшем-наицЫвильнейшем учебном заведении вызывает меня начальство и говорит: сейчас, мол, приедут репортеры из телепрограммы "Зеленый телефон". Будешь им рассказывать о состоянии окружающей среды в Питере, давать народу, который звонит по телефону в студию, ответы (в прямом эфире!) о загрязнении городского воздуха.
Я обомлел и говорю, что специализируюсь на водных объектах, и то исключительно загородных, областных. На что был на полном серьёзе дан гениальный совет: отвечать надо так – да, воздух у нас грязный. Как, впрочем, и вода. Но за городом - вода ничего, всё-таки малость почище, чем в городе. Например… и плавно переходить к своему предмету.
К великому счастью, репортёры тогда не приехали - и этим спасли меня от большого позора.
Сейчас перечитал служебную записку, посланную мною же днём в дирекцию, с рекомендациями, кого из нескольких потенциальных исполнителей лучше привлечь к работе. Писать пришлось наспех, выправить ошибки и опечатки не успел.
Оказывается, один из доводов в пользу рекомендуемого мною кандидата я сформулировал так: "существенным преимуществом является то, что претендент обязуется включить в отчёт пошлые материалы" (вместо "пРошлые").
Вот интересно, возымеет эффект такой веский довод?
В преподы я попал случайно. До этого лет пятнадцать отработал гидробиологом в прикладном НИИ. А потом меня оттуда выгнали. Потому что разошёлся я с начальством во взглядах на докторскую степень. Начальство моё полагало, что доктор наук – это тот, кто ему угодил, нализал на более высокую должность, и теперь ему можно разрешить такую привилегию. А кто не лижет – тому, соответственно, не разрешить. Я же считал (и считаю), что доктор наук – это человек, сумевший написать и защитить диссертацию, соответствующую критериям ВАК, и точка. Ну, естественно, и попал я сразу после защиты под сокращение штатов. Помыкался без работы – да и подался в преподы.
Однако связей с коллегами из НИИ не терял, часто работал с ними. А когда удавалось, ездил и в ближние экспедиции на реки. При этом всегда старался брать с собой хотя бы несколько наиболее продвинутых студентов.
И вот однажды работали мы так летом на реках. Остановились на местном рыбзаводе, разместились в административном здании. В первый же вечер решили с коллегами, как водится, отметить начало полевого сезона. Проверил я, значит, как устроились четверо моих студентов в своей комнате, пожелал им доброй ночи и пошёл на кухню, к двум моим товарищам, к накрытому уже столу – сезон отметить, былое вспомнить. Сидим, отмечаем, вспоминаем. А студентам спать-то совсем не хочется, тем более ночи – белые. А у них много новых дневных впечатлений, вопросы накопились, хочется им меня расспросить, впечатлениями поделиться. Вот и направили к нам делегата. Вызвал он меня, просил к ним заглянуть, поговорить. Ну, я перед мужиками извинился, скоро, мол, вернусь, говорю – дело у меня неотложное. Да и пошёл к студентам.
Через полчасика возвращаюсь за стол, гляжу – а товарищи мои что-то пригорюнились, буйны головы повесили. Отвечают нехотя, односложно, какую-то свою тяжку думу думают. Наконец, один мрачно выговаривает: вот как, дескать, время-то людей меняет... Был ведь человеком. И второй поддакивает: точно, точно, был... когда-то! А теперь - вот ведь во что превратился, тьфу. Ну, я весь в непонятках, спрашиваю: да что случилось-то?
А они мне сурово: мдаа... знатный же из тебя "дедушка" получился, господин преподаватель! Мало ему, что весь день детишек мучил своими поучениями! Так нет – теперь он решил ещё и ночной зачётик устроить!
Как-то, будучи ещё юным аспирантом, выходил я из ЛИТМО с веселой компанией через турникет мимо бдительного вахтера. И один из нас прятал за пазухой трофейный спирт. Но вот беда – на ногах парень стоял нетвердо и в турникете закрутился. Сделал в нём несколько оборотов, с трудом перебирая заплетающимися ножонками, и с грохотом растянулся на полу. Но спирт из-за пазухи не выронил, ручонками держал, к сердцу прижимал – поэтому даже не сгруппировался, когда падал. Так и шмякнулся, как блин, и встать не пытался - боялся нарушить конспирацию. Тут мы его под белы руки подхватили да так и уволокли, провожаемые добрым вахтёрским взглядом... "Нет, ребята, пить вредно".
Поскольку старик Альцгеймер меня уже явно заметил и, приходя, благословил, я себе на всякий случай каждый день отправляю письмо с настройкой на получение утром следующего дня, с таким напоминанием:
"Первым делом выставь из холодильника молоко и сметану".
Это, стало быть, чтобы они успели согреться до выхода из дома к уличным котейкам.
Но старику Альцгеймеру это однообразие вялотекущего маразма показалось пресным, и он чуток добавил движухи. Подстроил так, что я это сообщение по ошибке отправил одному коллеге, приславшему мне накануне деловое письмо. Хорошо хоть, что тот меня переспросил, в чём, собственно, должен заключаться сакральный смысл этого странного действия. А не сразу выставил продукты из своего холодильника в тепло.
Так вышло, что посмотрел я кусок старого и довольно дурного фильма-антиутопии "Побег из Нью-Йорка". Снят ещё в 1981 г. Обычно-то я такие фильмы не жалую, да и у этого осилил только начало. Но интересно вот что. Главный герой там – головорез и бывший диверсант, ветеран некой минувшей войны с СССР (дважды награждённый – как выразились премудрые аффтыры, "за Ленинград и за Сибирь").
И вот попадает он, значицца, в некий изолят на острове Манхэттен, откуда все нормальные люди давно свалили, а вместо них собраны со всей страны всяческие маргиналы, гопники, уголовники и прочие отбросы общества – нечто вроде третьего, отстойного круга "Островной империи" у Стругацких. Сколько-нибудь приличных персонажей там вовсе нет, законов и каких-либо ментов-понтов – тоже нет, саморегулируемый урочий паханат. Царит полнейший мрак, беспредел, всеобщая ненависть и агрессия, хамство и насилие. Все ходят с угрюмыми, тупыми перекошенными рожами, с оружием и готовы в любую минуту друг друга замочить. На улицах – грязь, мразь, быдло, бандиты, наркоманы, алкаши, злобные тупые инородцы в огромном количестве, перманентные драки и убийства.
И вот этот главный герой, сокрушая бОшки и челюсти оппонентов, пробираясь в руинах и напластованиях всяческого дерьма и между делом вспоминая свои диверсантские подвиги, замечает: "Прямо как в Ленинграде".
Ну насчёт Ленинграда – враки. А вот будущий постперестроечный Нью-Петербург выведен прямо-таки с удивительной точностью деталей и изрядным документализмом. Но такой фильм смотреть неинтересно, достаточно просто на улицу выйти. Нет, я, конечно, понимаю, где разработан был сценарий этой нашей чудесной эволюции, но, оказывается, они ещё и вполне правдоподобную киношку про это снимали.
В "контакте" есть позиция "Главное в жизни". Мало кто её использует. Ведь это - всё равно, что ответить готовыми примитивными штампами на вопрос о смысле бытия. Да если бы даже и своими словами... шутка ли, мы ведь тсзть далеко не все сократы...
Однако я, по словам более трезвых очевидцев и соучастников, однажды всё-таки пережил озарение и публично ответил на это вопрос. Выявил главное в жизни. Более того, дал внятную, чеканную, лапидарную формулировку. Жаль только, что сам этого судьбоносного момента вовсе не помню...
Итак, предание гласит, что группа однокурсников после какого-то увеселения, бранясь и спотыкаясь, транспортировала домой моё уже отключившееся, безжизненное тело. Его поддерживали двое наиболее устойчивых участников гулянки, остальные же посильно помогали моему перемещению немудрёными, грубыми советами, матом и дружественными пинками. Я на такие раздражители вовсе никак не реагировал, болтался обвисшей сосиской и волочил ноги... Однако - вдруг пришёл в себя. Изумлённо оглядев своих конвоиров, важно поднял палец и явственно произнёс:
- А вот знаете ли вы, что вааще - ГЛАВНОЕ?
Это было настолько неожиданно и несуразно, что товарищи мои поневоле остановились и оторопело на меня уставились. Выдержав качаловскую паузу, я ещё раз величаво обвёл их осоловелым взором, снова наставительно воздел палец и с пьяной важностью провозгласил:
- ГЛАВНОЕ, БЛИН - ЭТО ЧТОБЫ В МЕНТОВКУ НЕ ЗАБРАЛИ, ВО!
И тут отрубился уже с концами. Однако провозглашённая бессмертная истина не пропала втуне. Нет, она глубоко запала в души внемлющих, крепко запомнилась им и стала общим достоянием нашего курса.
Дома работал за компом, сидя на простеньком стуле. Кошка Дуся стул отжала. Пришлось работать, сидя на табуретке. На стуле спит Дуся. А я, стало быть, на табуреточке рядом пристраиваюсь, малость сбоку, тянусь наискосок к клаве.
Надоело мне это. Купил себе удобное рабочее кресло... Ну, вы поняли. Кошка Дуся кресло отжала в первый же день. Стул рядом не влезет. Маленькая табуретка - с трудом втискивается. На кресле спит Дуся. Могу добавить, что раскинулась она с удобством, пузо вверх, лапы в разные стороны, во сне улыбается. А я, стало быть, на табуреточке рядом ючусь. Теперь совсем уж сбоку. Едва дотягиваюсь наискосок до клавы. И эти строки тоже так пишу. Так-то вот.
Иду кормить уличных животных и заранее знаю, что увижу. Каждый день одно и то же, – день Сурка, лишь незначительно в чём-то меняются масть, размеры, пол фигурантов, а суть и мизансцена – постоянны, растак их. Приближаюсь к месту кормления голубей – ну конечно же, там уже с олигофреническим назгульим завыванием гоняет их, топая, дегенеративная диточка: пустые зенки навыкате, пунцовая щекастая харя с подлым выражением, перекошенная воплем пасть. Вот переключился, с рёвом метнулся за кошкой, которая, завидев меня издалека, шла навстречу, чтобы перехватить что-нибудь себе и своим новорожденным котятам...
Тут же довольно гогочет, умиляясь мерзостью своего тупого высерка, потомственный экс-деревенский дегенерат предыдущего выпуска, – папаша, такой же ибанько, только уже половозорелый, похужавший и возмудевший окончательно. Быдлан: Гы-гы-гы! Быдлёныш: Уиии! Уиии!
Какая, ..., "культурная столица", это теперь какой-то всероссийский калоприёмник-коллектор. Как началось тут у нас всё с кунсткамеры, так к ней же и пришли.
Однажды в общаге подрались два аспиранта. Подчеркиваю – аспиранты. Не первокурсники, не пятикурсники, а именно аспиранты, без пяти минут кандидаты наук, "ученые мужи", тксзть. Причин ссоры не знаю, но известно, что один из них другому накостылял. А потерпевший - не смирился. И решил отомстить. Действовал он хладнокровно и решительно. Пошёл на кухню и поставил там на плиту громадную сковородку. Терпеливо дождался, пока она раскалится докрасна. После чего пошёл к обидчику и со всей дури врезал ему этой раскаленной сковородкой по голове. Того госпитализировали...
Зашёл я сейчас в киоск за телефонную связь заплатить. А там – ууу..., – одни дорогие гости. За прилавком – две гостьи из одних мест, в очереди – в основном, из других, но, в общем, все примерно одинаково дорогие, и все – гости. У нас вообще такой аномально гостеприимный район, что дорогих гостей уже намного больше, чем куда как менее дорогих хозяев.
Разговаривают две разноплеменные гостьи – из очереди (пожилая) и "менеджер по финансовым операциям" (цитирую бейджик) – молодая, эта уже совершенно "без комплексов". Дело у них близится концу. ... – Ну, всё. – Как всё? А где сдача? Я вот с мужем, и ты нам обоим сдачу не дала. – Да. Не дала. – Так дай, слушай. – (помолчав, нехотя). На. – Почему так, слушай, а? – (тихо, устало) Много вас... Не помню всех. – Нет, почему так, слушай, а? Каждый раз у тебя такое со сдачей. – Да. – Разве так можно, а? – (убеждённо, тихо, устало) Можно.
Признаюсь, сущность, предмет и смысл обоих отечественных Великих Половых Праздников мне совершенно не постижимы. Притом есть, однако, нечто такое, что их роднит. Судите сами.
23 февраля 1918 года большевики (кажется, под руководством Дыбенко) конкретно получили по репе от немцев, сдав им Нарву и Псков. (см.: В. И. Ленин " Тяжелый, но необходимый урок", газета "Правда" 25.02.1918 г.)
8 марта - т. наз. день "свободной женщины" - идея, предложенная фрау К. Цеткин на Второй международной конференции социалисток в 1910 г.
Помнится, работал я с коллективом, занятым математическим моделированием экосистем. Один программист меня и спрашивает: а вот ты как своё орудие труда называешь - Он, компьютер, или ОНА, машина? Говорю - нуу... пожалуй, обычно - ОНА. Тот и отвечает: воот, я уж давно заметил, что так оно и бывает. А у девчонок это ОН - комп, мужского рода!
Тут ещё один коллега входит, и программист к нему - с тем же вопросом. Он отвечает: у меня, мол, это - Комп Мужского Рода!
И удивился очень, когда все вдруг показали на него пальцами, переглянулись и хором многозначительно завопили: "ааа!! а-гаааа!!...."
У нас вчера новогодний корпоратив был. Зашли мы в ресторан, расселись по местам, ждём начала банкета, беседуем. Смотрю, соседка по столу что-то виски трёт, слегка морщится – голова болит. Предлагаю ей пенталгин. Достаю облатку, выковыриваю таблетку. Соседка её берёт, глотает, запивает водичкой. Другая коллега за нами с интересом наблюдает. Ехидно улыбается, негромко роняет: - Так… Ну чо, веселье начинается…
Когда-то, в стародавние времена, ходил я на аспирантские курсы по статистике. И был в нашей группе один неплохой, но очень уж доверчивый парень, по имени Паша.
Вот как-то раз проходили мы один статистический метод, позволяющий исследователю с помощью некоторых ухищрений как бы искусственно увеличить объем слишком маленькой выборки. То есть "вытянуть себя из проблемы", как Мюнхгаузен - ухватившись за свой же собственный парик. Или "за петлю на заднике ботинка", как выражаются англичане. Потому и метод этот назван "bootstrap".
Так вот, на лекции Паша отвлекся, упустил логическую цепочку, начал вертеться и расспрашивать соседей, что это за метод такой, совершенно непонятный. И тут мы ему на голубом глазу заявили, что это – т. наз. "метод Бидструпа", поименованный так в честь знаменитого датского карикатуриста и, соответственно, заключающийся в намеренном доведении ситуации до абсурда, как на Бидструповских карикатурах. Поэтому понять его вообще принципиально невозможно, в том-то и вся соль. Бедняга нам поверил, да так и рассказывал на зачОте...
Бреду на днях по берегу Финского залива, наслаждаюсь тишиной, слушаю ласковый, мерный плеск волн. Вдруг слышится приглушенный вопль, за ним ещё один, затем – утробный рёв. Иду дальше – какофония нарастает, крепнет и ширится. Вижу – это на пустынном пляже отдыхают два соотечественника. Знакомая картина: пепелище костра, кругом – пустые бутылки, мусор, объедки. Отдыхающие яростно, матерно перекрикиваются, но нельзя понять, то ли ссорятся они, то ли, наоборот, таким манером дружески беседуют. Над волнами с жалобным, горьким плачем реют потревоженные чайки.
Потихоньку приближаюсь. Ага, ну, вот и взыграла удаль молодецкая – собеседники сцепились и покатились по песку. Рёв сменяется гиканьем, кряхтеньем, слышатся сдавленные матюги, натужное сопенье, громкий треск выпускаемых газов… Чайки мечутся, стонут, на всякий случай взлетают повыше.
Прохожу мимо – борцы уже устали, расцепились, обмякли, осоловело пытаются отдышаться. И тут один из них поднимает мутный взор на плачущую чайку, с покривившимся ликом, заплетаясь языком, обращается к сотоварищу с тирадой: – Фу, б…! Ыххх! Ненавижу! Второй удивлённо вопрошает: – Мнэээ? Нууу…Ачоваще? Следует аргументация: – До чего же противно орут!
Когда ректора нашего вуза ("папега") вдруг назначили командором одного из европейских рыцарских орденов, зашёл об этом разговор в кругу удивлённых преподов. Возмущался, сетовал народ преподский, что вот, мол, куда ж это они там смотрят? Не знают, видимо, что это за лыцарь и за командор такой из 90-х. В ответ на что один из коллег рассудительно заметил, что это как раз нормально. Адекватно. Справедливо даже. Ведь ордена-то эти как раз и формировали свои богатства примерно папеговыми методами.
В отличие от учёбы, сортирное дело в Древнейшем Профессиональном Заведении организовано хорошо. Вот с учёбой - сложнее. По преподскому составу катком проехали чистки, само обучение уничтожено уродливой тестовой системой, суть и содержание подменены формой и показухой. А вот с гальюнами, повторюсь, полный порядок, гальюны хорошие. Правда, многие студенты, особенно из тех мест, где акромя грязной дыры в полу, иной сантехники не ведают, живо эти туалеты к общему знаменателю приводили. Достаточно сказать, что попадать продукцией куда положено и пользоваться сливом было как-то не принято.
Нет, я не то, чтобы против аккуратных туалетов, отнюдь. Помнится, шёл я на собеседование в один институт. Зашёл в туалет, обнаружил там разбитые смрадные унитазы с мощными многодневными напластованиями - и ушёл, не дойдя до цели. По телефону извинился и отказался, ибо нечего в таком вузе делать. В общем, туалеты - это важно, Бисмарк по этому поводу дельно высказался. Но желательно всё-таки, чтобы они притом были не вместо учёбы, а наряду с ней.
Так вот, помнится, в одном из новых туалетов на стене появилось удивительное объявление: "Ведётся видеонаблюдение". Уже сама по себе идея - замечательна. Да и по воплощению масса вопросов возникала: куда эти камеры-то запрятаны? Что в них, соотвеццно, видно наблюдателям? Камеры ихде?! А?! Не видно их.
Вопрос этот широко обсуждался на институтском форуме. Внёс в эту дискуссия свои пять копеек и я. Вот она, моя стихотворная версия, сохранилась: _______
"Она везде - и в зареве пожара, И в темноте, нежданна и близка, То на коне венгерского гусара, А то с ружьем тирольского стрелка." (Н.С. Гумилёв)
Их много, всё покажут разом: Висят из каждого бачка, Торчат над каждым унитазом, Глядят из каждого "очка"!
И если кто курить захочет, И терроризьму разводить - То прямо там его замочат, И будет мокрым он ходить!
Это изумительно, сколько же в последние годы приехало ненавистников кошек, голубей и прочей нашей городской живности. Вот и опять во дворе какой-то полиграфыч подкатил с репризой: "НЕчаво тут голубей кормить!". Любопытствую, почему же это, собственно, нЕчаво. Давится, пыжится, руками машет, глазами вращает и мычит, а сформулировать не может. Но и так наглядно видно, как прямо-таки пузырится и противится весь его геном тому, чтобы кормить просто так кого-то ненужного. Того, кому нельзя будет вскоре перерезать глотку и съесть самому.
Наконец, весомое обоснование у полиграфыча готово: - А чтоб не было их тут, ...!
Хочу сказать, что гораздо лучше было б, кабы не стало тут оккупировавших город полиграфычей. Вместо этого отвечаю: - Эээ! Надо же мыслить стратегически! Это же неприкосновенный запас! Ты не забывай, что весь злобный внешний мир нам люто завидует. Только и мечтает, как бы это ему всё у тебя тут отжать, включая последние харчи. А ты их всех раз, и объегорил! У тебя во дворе - хоп, голуби прикормлены! Будешь ты их жрать всем на зависть и в ус не дуть. ЗдОрово же?
С женщинами я давно уже не спорю. И впредь не собираюсь. И вам не советую. Хватит, поспорил уже однажды. И не просто с женщиной, а со своей же аспиранткой. Красивой голубоглазой блондинкой. И не просто поспорил, а на пиво. Прямо скажу: ничего хорошего из этого не вышло. А ведь как всё заманчиво начиналось...
Она же прямо сама нарывалась. Непреклонно, азартно утверждала какую-то ерунду, которую можно было тут же легко и полностью опровергнуть, едва заглянув в интернет. Требовала при этом материального залога. Хотя бы символического, в виде пива. А то меня, видите ли, надо проучить, чтобы я впредь не говорил ерунды так уверенно. Я и спорить-то при таком раскладе не хотел. Это же было неинтересно. И совершенно не спортивно. Но в итоге решил всё же принять пари. И даже демонстративно выпить потом это пиво. Исключительно в воспитательных целях. И мы поспорили.
Ну и, конечно же, этот дурацкий спор разрешился мгновенно. Стоило нам заглянуть в первый же словарь, как истина восторжествовала. Удивило-то другое. Как справедливо заметил Ломброзо, женщина своего поражения или вины не признаёт никогда, будь это хоть трижды очевидно. А тут, наоборот, проигрыш был аспиранткою легко и безоговорочно признан. Это меня порадовало. А после занятий двинули мы, значит, в магазин, мне за пивом. Благо и идти недалеко, от силы минут пять-десять.
Подходим уже, весело беседуем, я посмеиваюсь, трофейное пиво предвкушаю. И тут меня барышня с невиннейшим видом спрашивает: а помню ли я, собственно, о чём мы поспорили? Ну, я удивился короткой девичьей памяти, напомнил. А она – с ещё более безмятежным выражением: ну и чем дело кончилось? Я слегка оторопел: как же так, мол, дело-то только что было! Проиграла ты мне! Сама признала. Давай уже пошли мне пиво покупать.
Аспирантка же, однако, к кассе не спешит, а на красивом голубом глазу мне отвечает: да? а мне вот запомнилось, что вроде я выиграла... надо же. Я аж задохнулся. А она мило так продолжает: то есть ситуация непонятная какая-то, спорная, да?
Я аж поперхнулся и через силу выдавил: да что же, ёлки-палки, спорного-то в ней? А?! Что происходит ваще? Ты это, того... Пиво давай! А девушка непроницаемо, лучезарно мне улыбается и так же благожелательно продолжает: а раз ситуация у нас выходит такая спорная, надо поступить так, как на экзаменах принято. То есть – любой спорный ответ трактовать в пользу студента. То есть аспирантки. То есть меня. То есть купить мне пиво. А пиво я люблю дорогое. Вооон то хочу...
В общем, кончилось всё тем, что пиво я купил и с женщинами спорить зарёкся. И вам, друзья, не советую.
Про меня такую стародавнюю историю однокурсники рассказывали. Шли мы как-то пьяненькие по Невскому, и внимание мое привлекло объявление "ремонт гармоний". Тут я вдруг обрадовался и говорю: пойду, мол, пусть гармонию наладят, а то что-то маловато её в моей жизни.
Ребята отговаривают, объясняют, что гармония – это инструмент такой музыкальный, в общем, гармошка обычная, так что успокойся, и пойдем дальше пить.
Ух, я и огорчился. Сказал мрачно: это что же получается? Поэты, ученые её веками ищут, а она на самом деле – какая-то гармошка! Тьфу! Опять обман!
В юности я крепко злоупотреблял спиртным. Как и многие мои товарищи и сверстники. И вот вышел мюзикл "Три мушкетёра". Который, на мой взгляд, имеет отношение к удивительному роману Дюма примерно такое же отношение, как, скажем, портвейн креплёный плодово-ягодный "три семёрки" к какому-нибудь Appelation d’origine controlee отличного винтажа. Но блеющий голос "усеков", исполняющий эти песенки, звучал тогда буквально отовсюду, в том числе, как говорится, и из включённого утюга, так что поневоле постепенно забуривался в моцк. Соответственно, все пьяные, дойдя до определённой кондиции отупения, начинали вдруг козлообразно выводить рулады про "пора-пора-порадуемся" или про окровавленного друга, которым ни в коем случае не следует звать мерзавца и лжеца.
Извините, неизбежное предисловие затянулось. Сам же эпизод, ради которого я это написал, может быть изложен намного короче. Прямо-таки телеграфным стилем.
Итак, на одной из пьянок моему приятелю стало худо, и его стало мучительно и долго тошнить. Другой мой собутыльник, одуревший не меньше первого, оглядел это неприятное зрелище мутным, бессмыссленным взглядом, отрешённо уставилcя в пространство и вдруг фальшиво затянул безобразным, вибрирующим козлетоном:
Техническое мышление организовано предельно конкретно, что во многих ситуациях даёт его обладателю большие преимущества. Однако есть у этой медали, как говорится, и другая сторона. В частности, судя по моим наблюдениям, тонкий юмор – не самая сильная сторона среднего "технаря". Никого не хочу обидеть: разумеется, знаю я и немало исключений, да и у нас, естественников, своих недостатков тоже хватает… Речь сейчас не об этом, а о характерном "техногенном" юморе. В этом отношении весьма показательны пьянки, на которых мне периодически приходилось присутствовать в горном институте.
Выглядит это примерно так. Например, рюмки этак после пятой один пожилой профессор шумно критикует другого за то, что тот уже наверняка утратил потенцию. Это вызывает общее воодушевление и жизнерадостный смех. Затем второй профессор, хохоча, отвечает, что он-то как раз в полном порядке, а потенцию, наоборот, утратил первый. Следует дружный долгий хохот. Минуту спустя, немного отдышавшись, первый ловко парирует: да я-то не утратил, а вот ты – точно уже всё... На сей раз всеобщий гомерический гогот длится минуты три. Наконец, изнемогая, задыхаясь от смеха, вяло отмахиваясь рукой, второй еле выдавливает: не-е-е, это у тебя... ха-ха.. у тебя.. ох-ха-ха-ха.. уже не стоИт... ох, не могу... Тут уж все – просто вповалку, ну и т. д.
Кто-то повесил в кухне нашего офиса шуточный плакат. На нём изображена девушка, которая пьёт кофе. И надпись по-английски: мол, пейте ваш кофе, делайте ваши глупости ещё быстрее и ещё энергичнее.
Сидели мы в столовой втроём – пожилой коллега, барышня из соседнего отдела (назову её Леной) и я. И прикидывали, кто это над нами тут подшучивает, можно сказать, даже "троллит". Основное подозрение наше сразу же пало на одного сотрудника, который вообще любит всякие странные бумажки с обидными для нас словами на стены клеить.
И тут, значит, коллега, человек мудрый, многоопытный и выдержанный, начинает вдруг потихоньку распаляться. А юмор у него, как бы это сказать, порой довольно специфический, черноватый. Причём шутит он часто с весьма серьёзным лицом. У Лены же, наоборот, шутки добрые и, в общем, несложные, всякие там вторые и третьи планы она не понимает и не приемлет.
Вот, и начинает, значит, коллега сам себя накручивать, причём сурово так, без тени улыбки, по нарастающей:
- Так, тааак... Вот, значит, и выходит, что этот человек, кто всё это повесил, считает, что мы тут только глупостями занимаемся!?
- Так надо его вызвать и спросить, может быть, ему и не надо тут с нами глупостями-то заниматься?
- И принять к нему самые строгие меры, чтобы неповадно было никому!
(Смотрю, Лена слушает – и напряглась немного, удивляется, чего бы это он так завёлся. А коллега-то всё больше распаляется.)
- И наказать примерно! Строго!! Жестоко!!!
(Видит краем глаза, как у Лены глаза круглеют, и давит дальше)
– Нет, ну вы понимаете..., ну вот если мы ему просто башку отрубим на заднем дворе, вон там, над мусорным баком, в рабочем порядке, – это тоже вариант, конечно. Но это же не возымеет должного воспитательного значения!
(Лена рот открыла, глаза уже круглющие, аж замерла)
Коллега – решительно, свирепо: – Это надо сделать показательно! Перед всем коллективом, торжественно, во дворе, у турника! И потом всем с ним сфотографироваться!!
(Ленка близка к обмороку)
Коллега – яростно, с горящими глазами: – И всем новичкам потом эту фотографию первым делом показывать!!!
(Видя Ленину реакцию, я уже вмешался: да не бойся ты, мол, это шутка).
(Единственная фраза из задуманной мною в советское время, но так и не написанной трагедии на обязательную тогда производственную тему, где молодой положительный передовик-рационализатор в финале карает бракодела)
Был у нас не курсе один парень, худенький, роста – маленького, но выпить любил крепко, как большой. Доза при его комплекции получалась намного большей, чем у собутыльников, и доходил он до кондиции быстро. И притом, пока совсем не отключался, всячески бузил и безобразничал. Отчёта себе уже не отдавал, но бурно проявлял, однако, довольно изощрённую, порой - агрессивную инициативу.
Как-то раз на этой его переходной стадии зашла наша поддатая компания в трамвай. Вагон был даже и по временам моей юности уже старенький – общие деревянные скамейки вдоль бортов, как в метро, и пассажиры сидят на них рядком. И тут нашего отключившегося приятеля понесло. С важным видом, выпятив нижнюю губу, пошёл он вдруг по вагону вдоль пассажирского ряда, как вдоль строя, глядя прямо перед собой. При этом браво отмахивал рукой, тыкал пальцем в каждого из пассажиров и весомо, отрывисто бросал каждому из них краткое определение. Выбор эпитетов у него оказался небогат. Часть граждан почему-то оказались "сосисками", а другая часть, чем-то менее ему симпатичная – "помойками". Всё, третьего не дано.
И вот проходит он, мрачноватый, неторопливый, мимо обалдевших пассажиров – и с отмашкой пальцем в каждого по очереди, решительно рубит: – Так! Ты – сосиска! Ты – помойка! Помойка! Сосиска! Сосиска! Вопросы есть?
И тут один из пассажиров взрывается: – Молодой человек! Да Вы пьяны! Да как вы себя ведёте?! Что себе позволяете?
Однокурсник поворачивается к нему на каблуках, измеряет тяжёлым взглядом и устало, брезгливо роняет: – Так! Ты - ваще параша. Вольно, разойтись!
Уныло Четвёртый бубнил: "бу-бу-бу", Хоть Первый от злости вертелся в гробу, В кремлёвской стене усмехался Второй, Такой же печально известный герой, Стучал себе Третий ботинком по лбу, Но тупо Четвертый твердил: "бу-бу-бу".
