Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Ehrekrieger
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Однажды попал я в больницу, на травматологическое отделение. Палата у нас подобралась весёлая, дружная, но совершенно, как говорится, безбашенная. Со скукой мы боролись, как могли, и были развлечения наши, надо сказать, крайне примитивными, убогими и дикими. Например, одна из дежурных шуток – незаметно прокрасться в сестринскую и по громкой связи вызвать кого-то из соседей на процедуру в клизменную. Или же просто нехорошо обозвать. Вот счастья-то у всех было… В общем, палату нашу, дурную, беспокойную и неистощимую на нелепые выходки, главврач несколько недолюбливал.
И вот привезли к нам новенького – молодого парня, попавшего под трамвай. Пацан оказался везунчиком – его протащило под этакой махиной с добрый десяток метров, а он отделался синяками, царапинами да порванной одеждой. Так что вскоре его, соответственно, и выписали. Однако первое время, пока ещё подозревали скрытые внутренние травмы – вовсю обследовали (времена были ещё советские) и на всякий случай часто держали под капельницей. Да, и ещё нам далее понадобится тот факт, что паренёк этот отличался довольно впечатляющими размерами своего "мужского достоинства".
Теперь – сам ключевой эпизод. Лёжа под очередной капельницей, парень не на шутку захотел по малой нужде. Ну, и стал просить у нас для этого какую-нибудь ёмкость. У одного из болящих нашлась пустая трёхлитровая банка. Парню помогли аккуратно подняться – так, чтобы не вытащить из вены иглу. Тут он, значит, вытащил хозяйство, заправил его в банку и с облегчением начал отливать.
В этот момент резко распахивается дверь – прибывают с обходом главврач и вся его свита. И замирают они на пороге от невиданного зрелища. Лицом к двери стоит со пущенными трусами парень. На физиономии его – самое что ни на есть безразличное, даже туповатое выражение. Правая рука поднята, в её сгиб воткнута игла, через которую в организм вливается содержимое капельницы. Левая же рука, наоборот, опущена и держит здоровенную банку, в которую засунут его неслабых размеров детородный орган – то есть тут жидкость из организма, наоборот, выливается, и вся эта восхитительная система выглядит проточной. И довершают эту чудо-картину несколько великовозрастных недоумков, стоящих вокруг полукольцом, показывающих на всё это безобразие пальцами, пихающихся локтями и глупо ржущих.
Главврач нахмурился, крякнул, помолчал, а потом мрачно заявил сопровождающим: – И ничего удивительного. В этой палате вообще одни мудаки лежат!
Горный институт - заведение строгих правил. Тут вам не хухры-мухры, понимаешь. Народ, в основном, удручающе серьёзен. Улыбаться без особого на то веского повода не принято. Следует выглядеть хмуровато, многозначительно и, при общении с равными или подчиненными, даже источать некоторую потенциальную агрессивность (при разговоре с вышестоящими картина разительно меняется...). Здороваться принято молча, стискивая друг другу руки с угрюмым, несколько отрешённым выражением лица. О таком легкомысленном явлении, как смех, я и не говорю...
Стоим мы как-то раз с моими аспирантами у входа в наш корпус. Беседуем, шутим и даже смеемся. А с крыльца спускается группа пожилых преподавателей. Посмотрели на нас, как на нечто странное, и тут один из них говорит: "во дают, утро ещё, а они - уже пьяные...".
Помню я свою первую лекцию по токсикологии. Я на неё так спешил, что сорвался с подножки маршрутного такси и при этом ступенькой здорово ободрал ногу. Уж до вуза доехал, а кровь все не унимается. Пришлось брать с собой на лекцию бутылочку спирта и марлю. Выглядело это так. Пробубнив минут пять и чувствуя, что кровотечение продолжается, я извинялся, заходил за доску, задирал штанину, смачивал спиртом кусок марли и тампонировал рану. При этом студенты слышали только характерное бульканье, а по аудитории распространялся сильный запах спирта. После чего я невозмутимо выходил к слушателям и продолжал лекцию, чтобы вскоре, однако, опять нырнуть за доску...
Наконец, один мальчик встал и вежливо сказал мне, что они, конечно, всё понимают... но нельзя ли мне всё-таки перенести столь обильные возлияния на послелекционное время?
Открытое письмо администрации хостинга uCoz от админа сайта, принудительно переехавшего к ним с Народа.ру
Уважаемая администрация uCoz!
После перевода моего сайта на Ваш хостинг, сделанного Вами без моего ведома и согласия, но, безусловно, исключительно ради моего удобства, на сайте появился Ваш огромный рекламный баннер. Хотелось бы обратить Ваше внимание, что он нуждается в некоторой доработке, поскольку иногда, при использовании большого монитора, при определённой настройке экрана всё-таки кое-где изредка можно увидеть самую кромку моего заслонённого им сайта. Боюсь, что эта досадная недоделка может несколько испортить посетителям моего сайта острое наслаждение от изучения Вашей замечательной рекламы, а также расточительно лишает Вашу уважаемую компанию нескольких квадратных миллиметров потенциально полезной рекламной площади.
Благодарный пользователь, без спроса переведённый Вами к Вам с зохаванного Вами Народа.ру.
Пару лет тому назад, в последний год моего преподавания, разговорился я как-то со студентами. И вдруг один из них меня спрашивает: а застал ли я Отечественную войну? Я думал - дразнят они бедного препода, мне же пока и пятидесяти нет. Ан нет, смотрит парень серьёзно, без улыбки, ждёт ответа. Я ему и отвечаю: мол, первую-то Отечественную уже плохо помню, был тогда крайне молод, а вторую - ту, конечно, очинно даже хорошо запомнил, во всех, какгрицца, мелочах и подробностях. И опять - ни тени улыбки, выслушали, слегка покивали головами. Значит, ничего такого особенного и удивительного для них не прозвучало, всё ясно и банально, ответ принят.
Размышляя над произошедшим, пошёл я в библиотеку. А у входа там - бабуля-вахтёр. И вдруг говорит она мне: "А кудайта ты, милок, собрался? Заворачивай давай! Туда аспирантам низзя!"
Вот так я за какие-то пять минут без малейших усилий превратился из седого ветерана всех отечественных войн в юного аспиранта. Всё относительно.
Вредная бабка, которая пакостит моим подопечным подвальным котам и гоняет их со своей любимой делянки на газоне возле нашего дома: - От твоих котов только вред, гадят в садик мой! А от него простым людЯм радость! Вижу из окна летом: то и дело парни какие-то мимо садика моего пройти равнодушно прям не могут. Остановятся, присядут, на цветы мои полюбуются, даже в земле там чего-то под ними пороются – и дальше пошли довольные по своим делам.
Был у нас на военной кафедре такой старый пень, подполковник Д. Он уже давно числился в отставке, но по-прежнему таскался на военную кафедру дрючить студентов. Сказать, что это был тупой и вредный старикашка – не сказать ничего. Мы, к сожалению, давно уже забыли многих хороших и умных преподавателей, но Д. – не забудем никогда. В конце XX века он вещал нам на лекциях, своеобразно окая, гыкая, завывая и эмоционально акцентируя на ровном месте: «во время войны все ваши компьютеры и калькуляторы расплавятся, а арифмометр останется!» И впрямь доставал из заветного шкафа допотопные металлические арифмометры, раздавал нам и заставлял считать именно на них. Давал расчетку на 8 часов (специально с этой целью подменялся с коллегами и добивался такого расписания, чтобы все пары у него шли именно подряд). В конце последнего, 8-го часа куда-то выходил. Возвращался ровно через минуту после окончания последней пары и торжествующе орал: «а я не уверен, что вы уложились в данный мною 8-часовой срок, может, вы на целую минуту опоздали - ведь меня же тут не было! Значит, придётся всё переделывать, через неделю всё начнём сначала!». И действительно, начинали сначала…
Так вот, на сборах он всем бригадам давал два варианта задания по определению дирекционных углов и прочей всячины, используя два же стандартных ориентира: первый - громоотвод на трубе соседнего заводишки, второй – крестик на одном из бетонных столбов забора, нарисованный коричневой масляной краской. Из года в год он использовал только эти любимые ориентиры, прикипел к ним не на шутку.
Уезжая домой после весело проведённых 3-х месяцев, мы заделали ему такую штуку. Наши альпинисты залезли на трубу и спилили громоотвод. А другая группа методично нарисовала припасенной заранее коричневой же масляной краской по одинаковому крестику на каждом столбе всего забора, точно как в сказке про Али-Бабу и 40 разбойников.
Кто-то из знакомых преподавателей эту историю рассказал... В обшарпанном, грязном вузовском туалете однажды волею судьбы оказался их ректор. Сидит он, значит, на унитазе орлом, а дверь кабинки держит протянутой рукой - даже шпингалета на ней не оказалось. А тут студент снаружи кааак подбежит! Кааак дверь рванёт! Она и распахнулась. Ректор чуть не слетел с насеста, балансирует, тянет руку-то, пальчиками шевелит - хочет снова дверь ухватить и затвориться.
А студент от такого зрелища остолбенел малость, автоматически эту протянутую руку пожал, затем развернулся и ушёл.
Была у меня в кураторской группе студентка одна, первокурсница. Хорошая такая девчонка, умненькая, красивая очень, незлая – в общем, всё при ней. Но – с некоторыми странностями. Так сказать, богемного склада. В общем, не всегда и не во всём предсказуемая…
Как-то раз подходит она ко мне по личному делу. Хочет поговорить, попросить совета или помощи в решении одной проблемы. А у меня был короткий перерыв между лекциями, хотелось успеть кофе попить. Ну, я и предложил вести разговор по дороге в институтское кафе: так успеем и дело её обсудить, и перекусить.
Встали мы в очередь, беседуем тихонько. Подходит наш черед. Спрашиваю: что, мол, вам брать – кофе или чай?
И тут она поворачивается ко мне. И окидывает вдруг удивительным взглядом, который я помню вот как сейчас. В нём причудливо смешались отрешённость, какая-то странная истома, недоумение и даже заметное раздражение. И отвечает она мне на это медленно так, слегка врастяжку: "Слу-у-ушай, не грузи меня проблемами, а? Выбери сам. Ты – мужик, тебе и решения принимать".
У меня тут интересный разговор по мобильному телефону состоялся. Мне - звонок. Плачуший пацанский голос: - Па-паааа.... Ыыыы... Меня в милицию забраа-лиии... Нужно срочно денег дать, чтобы отпустии-лиии... - Сынок, пошёл на... - Сам пошёл на...!!! - Аяяй, сынок, отцу - и такие слова.
Понадобилось недавно заведующему кафедрой что-то срочно сказать мне во время моей лекции. Он пришёл к аудитории, тихо постучался, приоткрыл дверь, дождался, пока я закончу формулировку, и жестом попросил к нему выйти. Я извинился перед студентами, выглянул за дверь, мы кратко переговорили, и я продолжил лекцию. Казалось бы, ну и что? Это же банальность, как может быть иначе?
Да, после Университета и я так же считал. А потом убедился, что иначе быть всё-таки может. Волею судеб оказался я однажды преподом в одном удивительном, громко распиаренном вузе, за гламуром и «шиком» которого прячется унылая пустота потёмкинской деревни. И оказалось, что учение тут – не основной, самоценный процесс, а маскировочное театральное действо, призванное прикрыть более "существенные" дела. Студенты и преподаватели – не главные действующие лица, а статисты, ряженые, второстепенный, бутафорский элемент интерьера...
Вот торжественно ведут по коридорам депутацию вчерашних и нынешних братков, "благодетелей и меценатов". Начальство бесцеремонно распахивает дверь в аудиторию, продолжая громко вещать, вламывается, шумно заводя дорогих (во всех смыслах слова) гостей. Вваливается толпа субъектов с характерной внешностью – без каких-либо "комплексов", не отягощённых излишним интеллектом. На узких лбах – крупными, кривыми печатными буквами начертаны максимум три класса образования...
И тут преподаватель должен мгновенно прервать лекцию (?!), вытянуться в струнку сам, заставить и студентов вскочить по стойке смирно (??!!), промаршировать к заезжим насосам и придурковато отрапортовать им – кто он есть таков, что тут, собственно, делает, кому и какую лекцию читает (???!!!). Человек несведущий такому не поверит, как не поверил бы и я сам. Однако, чистая правда...
Как-то раз такое шумное вторжение произошло и во время моей лекции. Следуя инструкции, я подошёл к драгоценным посетителям и громко выдал: "Лекцию ведёт преподаватель номер... (назвал число, выбитое на бирке - чип-карте, которую каждый из нас обязан был носить на груди)! Специальность - номер такой-то!! Срок контракта - 5 лет!!!"
Заезжие братки остались тогда довольны представлением. Видно, повеяло чем-то родным и знакомым...
Заведующая той лабораторией, в которую я в юности попал сразу после Университета, страдала (а точнее, вовсю наслаждалась) энергетическим вампиризмом и манией величия. Поочерёдно затаскивала сотрудников в свой кабинет и подолгу что-то проникновенно вещала, заглядывая в глаза. Доводила этим своих неустойчивых, нервных тёток до дурноты и окончательного обалдения. Уйти не давала - успеете поработать, а вот послушайте-ка, что я скажу.
Не избежал её гастрономического внимания и я. Но вы сами понимаете - работяга-аспирант, да ещё советский, загнанный и измученный недосыпом, да вырванный вдруг из гонки и усаженный на мягкий стул, да подвергнутый вкрадчивым, монотонным речам... Через пару минут я громко захрапел и чуть не свалился со стула. Был разбужен визгом возмущённого начальства - как же это так, тут такие важные руководящие установки даются, а я, гад, заснул! Непочтительность!! Вольнодумство! Что я ваще себе позволяю, как я мог!?
Пародируя её задушевные вампирические интонации и изо всех сил стараясь не заржать, пояснил, что у меня прикрытые глаза - это же ж наоборот, верный признак глубочайшей сосредоточенности! Ну как у Шерлока Холмса при титанической работе мозга, когда он обдумывал особо сложные задачи. Просто я предельно сконцентрировался!
Был исторгнут и от дальнейших вамп-сеансов освобождён, как некачественное сырьё.
Признаться, у меня девочки с пирсингом вызывают некоторое опасение, инстинктивную какую-то тревогу. Вот и на последней полевой практике случай был... Проходили мы с одной группой на лодках под низким мостом. Шли по довольно высокой воде. Соответственно, трижды проинструктировал всех, что нужно будет перед вхождением под мост непременно лечь на дно лодок. На всякий случай - ещё и охватив головы руками. И ни в коем случае без команды не подниматься. Зная сообразительность некоторых студентов, на подходе специально остановил колонну. И повторил всё это ещё раз - очень медленно и громко. Все покивали, легли на дно, и мы поочерёдно двинулись под мост.
И тут вдруг одна девочка – вечно с мечтательным, отрешённым выражением лица, вся густо испирсингованная - медленно, с пустым взором зомби, поднялась, как Дракула из гроба. И тут же, естественно, приняла лбом стальную балку моста. Гул раздался на всю реку. Странная девочка с обильным пирсингом откинулась обратно на дно лодки, в исходную позу - навзничь, руки по швам - и снова замерла. Я думал, что сотрясение мозга ей гарантировано. Однако обошлось...
Вспомнил: а ведь однажды со мной уже была подобная история. Я тогда был ещё не преподом, а молодым научным сотрудником-гидробиологом и работал в экспедиции, на Пронском водохранилище в Рязанской губернии. Шли мы как-то на съёмку на моторной лодке, на приличной скорости. И вот прямо по курсу из тумана выступил низкий мост. И тут я вдруг вспомнил: новенькую девушку-лаборантку мы с коллегой забыли предупредить, что при прохождении под мостом нужно будет пригнуться! Более того, сидит она далеко от нас, на носу лодки, безмятежно, к приближающемуся мосту спиной, и даже о нём не подозревает. Мы давай ей кричать, а она из-за шума мотора ничего не слышит. И вот-вот уже стукнется об этот самый мост затылком!
Действовать надо было быстро и решительно. Всё, что я успел сделать - это схватить алюминиевую кастрюлю, в которой обычно промывал пробы. В неуклюжем прыжке нахлобучить её девушке на голову - вместо шлема. И, удерживая за кастрюльные ручки, повергнуть барышню на дно лодки, навалившись сверху.
Вместо благодарности меня ждали довольно тягостные объяснения...
Это произошло на кафедре электрических машин в одном из мореходных училищ. В восьмидесятых годах, при Черненко. Когда этот деятель пришёл к власти, повсеместно начали усиливать идеологическую борьбу. Вот и в эту мореходку тоже прислали "политического комиссара". Какого-то там инструктора райкома или горкома, шут их знает. Проверять степень идеологизированности вопросов из экзаменационных билетов. И тот высказал преподавателям претензии: почему в билетах не освещена мудрая политика партии, ее руководящая роль? Ему говорят: дык, это же электричество! А он: ну и что? Вот дайте сюда билеты, я вас сейчас научу, как нужно подходить к делу. Та-а-ак, что тут у нас? Закон Ома? Фигня какая-то… Ну, ладно, теперь будет – "Закон Ома в свете решений XXV съезда КПСС" и т. д. …
И всё это – с самой убийственной серьёзностью. "Идеологизация" науки бодро продолжается в том же духе. Преподаватели переглядываются, кто – обескураженно, кто – наоборот, ехидно и даже злорадно, но притом все помалкивают. Наконец, на очередном вопросе проверяющего "А это что тут такое – "канализация электрической энергии"?" – зав. каф. не выдерживает и злобно отвечает: "А это куда электрики серят!!!"
Пришлось мне немного поработать на Ладоге. Институт держал там свое судно – средний черноморский сейнер, СЧС. «Портом приписки» его была Новая Ладога, и большинство рейсов совершалось по соседству, в Волховской губе. Иногда, правда, судно уходило далеко в Ладогу, изредка добиралось даже до самых северных шхер. Команда почему-то называла СЧС непременно «пароходом» и упорно требовала того же от научных сотрудников. Команда эта вообще была весьма примечательной.
Как известно, многие моряки сильно пьют. Но сказать так про команду этого самого «парохода» – значит не сказать вообще ничего. Зарплата у мужиков была смехотворной, однако все они судорожно держались за своё рабочее место. Это были голодные девяностые годы, время дефицита, карточек на спиртное и всеобщего натурального товарообмена – пардон, бартера. После того, как в рейсе улов измерялся и взвешивался «научниками», рыба поступала в собственность экипажа. Механизм её превращения в вожделенный напиток был отлажен чётко и действовал безукоризненно. Возвращающееся судно уже ждали на пирсе и на берегу многочисленные легковушки с заранее раскрытыми багажниками. И сразу по причаливанию рыба бойко менялась на громадные количества водки и спирта…
Пила команда неправдоподобно – до абсурда, невероятия, многодневного выпадения из реальности. В таком невыразимом состоянии люди постоянно жили, симулировали работу, на ходу засыпали, где и когда придется. Капитан не отставал от подчиненных и люто пил с ними наравне. Говорить о каком-либо его авторитете было бы просто смешно. Команда, а частенько – и само судно были совершенно не управляемыми. Мой приятель рассказывал, как однажды в шторм рулевой в очередной раз отключился прямо в рубке. Команда перепилась до беспамятства ещё раньше. Без руля и ветрил носился этот Летучий Голландец по ревущей штормовой Ладоге, сам по себе взбирался на гребни волн и скатывался в разверзшиеся пропасти. В рубке летал и с грохотом бился о стены спящий мертвым сном рулевой. А в кубриках катались и колотились телами в переборки бесчувственные рыбаки со своим адмиралом…
Ладожские штормы, как вы, возможно, знаете, весьма коварны. Мало того, что они налетают внезапно и бешено. Но на Ладоге ещё и волна особенная, скверная: амплитуда у нее большая, а длина – маленькая. Волны идут частым высоким гребнем, за одним крутым валом тут же встает другой. Судно не скользит по водяным склонам, а зарывается в валы и падает с вершин почти отвесно. На Ладоге запретили даже использовать длинные морские баржи – бывало, они просто ломались пополам, когда нос и корма оказывались на высоких пиках соседних волн. В общем, маневрировать в штормовой Ладоге – большое искусство. И как выходил из всех этих передряг наш Летучий Голландец, вообще лишенный управления – это совершенно непонятно и уму непостижимо.
Но история, которая мне сейчас вспомнилась, со штормом не связана. Вышло так, что «пароходу» понадобилось зайти в устье реки Волхова и пристать к небольшой деревянной пристани. Команда была, разумеется, по своему обыкновению сильнейшим образом пьяна, но на ногах более или менее держалась. Однако, вопреки обыкновению, на сей-то раз требовалось не рулить абы куда в безбрежной Ладоге, а маневрировать точно и расчетливо. Широко и бессмысленно улыбаясь, рулевой залихватски долбанул судно бортом о пристань и сбавил обороты. Брошенную с борта чалку на пристани поймали и быстро намотали на швартовую тумбу… Но тут рулевой вдруг неожиданно врубил «полный вперед». И рванувшийся «пароход», туго натянув швартовы, с корнем оторвал пристань от берега! Поскольку чалиться к ней сразу стало неинтересно, швартовы отдали, а отодранную пристань предоставили её собственной судьбе. Так она и поплыла потихоньку в Ладогу, плавно покачиваясь на спокойных волнах седого Волхова, – вместе со стоявшими на ней несколькими «Жигулятами» и «Москвичом»…
Команда же озадачилась тем, куда бы таки причалить. И тут внимание озерных волков привлек двухпалубный пассажирский корабль, стоявший у соседней пристани. Он был велик и занимал её полностью, встать рядом с ним было бы совершенно невозможно. Однако капитану с рулевым пришла в буйны головы блестящая мысль: причалить к кораблю и уже через него всем сойти на берег! Сказано – и тут же сделано. Пароход снова бурно вспенил воду и, вихляясь по широкой синусоиде, на предельной скорости рванул к белоснежному красавцу. Не знаю, что подумала команда «пассажира», только что наблюдавшая скорую и страшную расправу с мирной пристанью. Ребята забегали по верхней палубе, отчаянно матерясь и жестикулируя. Возможно, они решили, что их собираются взять на абордаж…
Заложив крутой вираж, рулевой наш, видимо, затевал причалить к «пассажиру» на всех оборотах, с шиком и виртуозной точностью. Вместо этого он с ужасающим грохотом бортанул двухпалубник так, что корпуса судов содрогнулись до основания, их и наша команды повалились с ног, и раздались громовой рёв и мат. От удара нас отбросило от высокого белого борта, как мяч, и, не снижая скорости, СЧС отвалил от помятого и ободранного им «пассажира». Но могла ли такая мелочь, как неудачная попытка причаливания, остановить нашего рулевого! Как атакующая акула, «пароход» быстро выполнил крутой поворот и, не сбрасывая скорости, снова лихо взял курс на этот пижонский двухпалубник, непонятно чего такого о себе мнящий.
И тут с верхней палубы «пассажира» высунулись два матроса, держащих на весу над водой здоровенный запасной якорь! А их капитан, изрыгая мат, проревел в рупор, что при попытке подойти к борту на нас оный якорь немедленно сбросят, и что пройдет он через весь наш корпус насквозь, как сквозь масло, учитывая большую разницу высот. И вы знаете, это вдруг подействовало, несмотря на то, что никто из нашей команды вообще, казалось бы, не был способен что-либо воспринимать и хотя бы немного соображать…
Нехотя, под хоровые проклятия и комментарии в адрес этой жлобской команды педерастического «пассажира», наш Голландец сбавил обороты, дал задний ход и медленно, вихляясь и спотыкаясь, пополз обратно – в бескрайнее Ладожское озеро. На родные просторы. Туда, где нет ни дурацких, кое-как прикрепленных пристаней, ни снобов, которым взападло дружески подставить борт своему, казалось бы, собрату – рыболовному сейнеру, ни дурацких запасных якорей, которыми нехорошие люди могут вот так вот, ни за что, ни про что вдруг дать по голове честному моряку…
Деревенские жители лишены сантиментов и предрассудков. Недаром в чернорабочий, рядовой состав "чёрных СС" велено было набирать именно их. Ну, если вот ты, к примеру, принял у коровы роды, растишь коровьего малыша, даёшь ему имя, кормишь, лечишь, разговариваешь с ним, а в один прекрасный день запросто перерезаешь ему горло и съедаешь, и проделываешь ты такое регулярно, и так же веками поступали многие поколения твоих предков – это же просто не может не отразиться на твоём мировосприятии и, как бы это сказать, кодексе поведения. Наверно, объективно глядя, нельзя их за это осуждать. Но держаться от них, честно говоря, хочется подальше. Хотя не так-то это просто. У меня вот район изначально заселён был преимущественно такими людьми. И могу сказать, что до сих пор в окрестных домах бездомных кошек не подкармливает никто. Травят – да, регулярно, а воды или еды им в подвал поставить – это хренушки.
Ну, да это присказка была. А теперь – сама история. Пришёл я как-то в гости к приятелю. А к жене его тем временем родственник деревенский в гости приехал. Маленький такой мужичок, тщедушный, себе на уме, с хитрой, насмешливой ухмылкой. Супруги-то приятеля моего дома не было, вот и сели мы втроём выпить-поговорить. Ну и, слово за слово, зашла речь о кошках. Что и неудивительно: и у меня, и у приятеля дома – по любимому коту было, и любой разговор наш всегда, рано или поздно, но этой шерстяной публики обязательно касался. Тут и мужичок деревенский тоже решил свои пять копеек в разговор вставить. Сутулясь, давясь каким-то мелкотравчатым смехом и щеря свои черноватые неровные зубы, рассказал он нам, как повесил недавно кота своего на берёзе, потому что нехрен, блин, пользы от него не было, стареть он стал и мышей плохо ловил. Удавил кота и закопал неподалёку. А кот ожил, выбрался из-под земли, но вот к нему больше почему-то не подходит. Видимо, что-то не понравилось ему, странно даже – так закончил весёлый наш рассказчик и пуще прежнего забулькал, захихикал, сгибаясь мелко, трясясь от смеха.
Воцарилось молчание. Потом мы с приятелем переглянулись, и спрашиваю я деревенского гостя ласково: что же это, по его мнению, коту так не понравилось? Ведь он с котом так хорошо обошёлся? И сельский весельчак поддакивает, ржёт-заливается – ага, мол, очень хорошо, и что тому, неблагодарному, не понравилось, неясно, аххахахаха.
Тут приятель мой отрешённым таким голосом, без интонаций, и говорит: так это, мол, легко выяснить. И я ему в тон: ну да... вот сейчас сам всё и узнаешь. И – приятелю: Вован, есть верёвка? Он – для такого дела найдём. И верёвку найдём, и стремянку. Потолки тут высокие, дореволюционный дом-то. Крюк от люстры выдержит, пациент лёгкий... Погодите.
И уходит. А гость хоть ещё посмеивается, но озираться начинает с некоторой тревогой во взоре. А Вован уже и стремянку несёт, и бухту верёвки, основной, десятимиллиметровой. Тут уж весельчак не на шутку забеспокоился, с лица сбледнул. Вскочил со стульчика – мужики, мужики, вы чего это? А я ему в нос коротким прямым – обратно задвинул: сиди, сука. Щас сам всё узнаешь, хорошо твоему коту было или как. Юшку пустил юморист, задёргался. А Вован на стремянку уже к крюку лезет, верёвку подать меня просит. И клиент тихо подвывает, исподлобья на нас затравленно смотрит и вот-вот описается.
Но тут жена Вованова пришла. На этом спектакль и закончился. Я живо вспомнил о срочных делах и откланялся. Приятель говорит, что гость дорогой почему-то быстро обратно в деревню уехал. А супруга Вовану ещё долго потом плешь проедала и всё эту историю припоминала. Меня же и вовсе почему-то в гости с тех пор не приглашают.
Когда Союз нерушимый ещё не окончательно развалили, но уже изрядно его расшатали, успел я побывать в Узбекистане. Ташкент, Самарканд, Бухара. Жаль, Белую Хиву так и не увидел... Привёз домой в Ленинград несколько красивых подарочных пиал с надписью на русском языке "Память о Бухаре".
Одну из них решил подарить своему приятелю и постоянному собутыльнику - большому ценителю не только Зелёного змея, но и хорошего зелёного чая. Приятель такому подарку обрадовался, но, изучив надпись, не удержался от критики. Мол, что на память о себе пиалу дарю - это хорошо. Но зачем я себя с большой буквы-то прописал? Мания величия одолела, что ли?
Мог бы, говорит, написать и проще: бухарю на память от бухаря.
Старинная история про Техноложку. Рассказчик, пожилой уже, вполне достойный и уважаемый человек, заявил, что сам был всему этому свидетелем. Итак, однажды, в стародавние советские времена, поспорил там один студент с преподавателем на бутылку коньяка, что спишет на его экзамене. Причём спишет в любых, самых неблагоприятных условиях. И никоим образом «препод» этот помешать ему не сможет. Ну, ударили по рукам. На экзамене препод сел прямо напротив студента и давай прямо-таки есть его глазами. А тот и не смотрит на чистый лист перед собой - сидит себе, спокойный, как слон. А время идет. И вдруг... в аудитории гаснет свет. Но препод - не промах: хвать студента за обе руки! Так они и просидели какое-то время, держась за ручки. А когда свет наконец вспыхнул, на столе перед студентом оказался лист с готовым ответом! Препод аж с лица сбледнул, но проигранное пари - признал, куда ж тут деваться.
И вот один из очевидцев (рассказчик) вышел из аудитории, где экзамен шёл, и однокурсникам хвастается, какое чудо видел. Понятно, все дивятся. А один из однокурсников - ухмыляется: кому, мол, рассказываешь-то? Кто, по-твоему, ответ написал, затем пробки вывернул, а потом под партами с этим готовым ответом ползал?
"Сегодня видел, как при посадке в автобус, бабка устроила скандал, что она первая. Внимание: в совершенно пустой автобус садилось четыре человека." http://bezdna.su/?id=86021
Это отнюдь не предел возможного. Году этак в 2005-м, как сейчас помню, стоял я на конечной остановке 32-й маршрутки неподалёку от общаги горного на Наличке, ждал посадки. Я там был вообще один (ОДИН), подчёркиваю. Даже маршрутки ещё не было. Так вдруг, откуда ни возьмись, прибежала приземистая толстая бабища, явно с весьма небольшим стажем горожанки, с ребёнком за руку и опять беременная. И с ходу, с разбегу бортанув меня огромной жопой, притиснулась ровно впереди меня! И так встала. Когда я отошёл в сторону, манёвр она повторила. На третий раз, сдавая на меня уже задом, стукнулась жопищей о колено, выставленное мною углом. Заорала так, будто это я ей сам с разбегу пенделя прописал. Есть, есть женщины в русских селеньях... ну, теперь и в городах.
Был у моего брата в военном училище курсовой офицер по прозвищу «Тормоз». И так он всех замучил, что послали ему курсанты бандеролью подарки ко дню рождения: велосипедный тормоз и книгу Ф. М. Достоевского «Идиот». Подарки имениннику не понравились. Свои претензии он выразил перед строем:
- Велосипеда у меня, товарищи курсанты, нет. А книга, наоборот, уже есть одна.
Запомнилась мне давняя телетрансляция второго, что ли, съезда Советов народных депутатов СССР. Году этак в 1991-м. Вернее, не вся трансляция (этого я ниасилил), а занятный её эпизод – попытка первого применения электронной системы голосования, вместо обычного подсчёта поднятых рук.
Готовились к этому новшеству серьёзно. В зале был заранее установлен большой дисплей для вывода результатов. Депутатам торжественно раздали особые устройства для голосования и к ним – личные карты. Внешне эти голосовательные приборы напоминали пульты дистанционного управления телевизором, только были намного крупнее и примитивнее. Имелись там три большущие кнопки – для ответов "За", "Против" и "Воздержался". И ещё была прорезь для вставления личной карты депутата - чтобы, значит, перед голосованием сунуть её туда и зарегистрироваться. Собственно, и всё.
Раздали депутатам даже какой-то "мануал" – особые письменные указания по нажатию этих кнопок. Затем инструктировали их устно, довольно долго, с многократными повторами, так, что смотреть и слушать это весьма надоело. В частности, твердили, что для регистрации карточку надо вставить непременно лицевой стороной к себе. Наконец, приступили к тренировке – пробному голосованию.
И оно захлебнулось, не начавшись, ещё на стадии регистрации. Зарегистрироваться смогла лишь ничтожная часть избранников. Помню, как они собирались кружками вокруг наиболее инициативных собратьев, озабоченно тыкавших карточкой в чудо-машинку. Величественное это было зрелище, даже величавое, державное. Нахмуренные лбы, торжественное, важное, глубокомысленное выражение лиц, неповторимая серьёзность. Неторопливый обмен солидными, вескими репликами. Степенный такой, вальяжный мозговой штурм…
Повторная попытка дала результаты столь же печальные. Доля успешно зарегистрированных снова оказалась несущественной. До голосования опять так и не дошли.
И тут взял слово какой-то депутат из глубинки. Возмущённо заявил, что ему подсунули бракованную карточку. В инструкции указано, что вставлять её надо лицевой стороной к себе. А у него на карточке лицевой стороны и вовсе нет! Одна сторона – белая, на другой – какая-то ерунда написана, а лицевой – нет!
В итоге голосовали они по старинке – считали поднятые руки.
Как-то раз в далёкие застойные времена прилетели знакомые геологи в Казахстан. Выгрузились и стали лагерем в степи возле аэропорта, чтобы ждать транспорт. Наступает, значит, чёрная южная ночь, в десяти шагах от костра уж ничего не видно, темень просто кромешная. Сидят ребята у огня, ужинают, выпивают, на гитаре играют, песни поют.
А ещё с вечера плотно прибилась к ним какая-то местная казашка, грязная и страшная, как смертный грех. И вскоре начала она отчаянно приставать к мужикам с совершенно недвусмысленными намерениями. Вскоре достала всех, особенно допекла одного юного геолога, наиболее ей полюбившегося.
Кто знает, может быть, месяца через два-три дикой жизни её навязчивые предложения и были бы рассмотрены более благосклонно. Но сейчас, когда ребята – только что из дома, шансов у неё, ясное дело, не было никаких. О чём ей сперва в деликатной, а затем и в резкой форме заявили. Однако бабёнка оказалась упорная, и чем дальше её посылали, тем решительнее она действовала.
Наконец, основной объект её домогательств тяжко вздохнул и решительно сказал: "Ну, ладно, пошли". Зашёл в палатку. Вытащил из ящика здоровенную докторскую колбасу (помните, такой почти метровый батон), спрятал под штормовку. Позволил даме чуть не волоком увлечь себя в ночную тьму. Вытащил метровую, толстенную докторскую колбасу и молча вложил ей в руки.
Гостья взвыла и стремительно, с неправдоподобной скоростью, зигзагами кинулась во мрак ночи, оглашая степь воплями ужаса. Больше её в экспедиции не видели.
Из любопытства зарегистрировался я в "Гайдпарке" - "социальной сети для зрелых людей", как она рекламируется. Резонов к тому было несколько. Например, ожидал я там обнаружить более продуманные, внятно сформулированные суждения. Рассчитывал найти вежливое, корректное общение. Наконец, просто сокучился по более или менее правильной речи, которая всё-таки в большей степени свойственна людям, получившим добротное советское образование и прочитавшим много хороших книг.
Для затравки выступил с небольшой заметкой о наболевшем - о методичном разрушении образования, о стратегии планомерного сознательного обыдления общества. Хотя и предполагал, что заметку эту матёрые гайдпаркеры в общем потоке сообщений просто не заметят.
Щаззз.
К вечеру под заметкой красовалось более трёхсот отзывов. Значительную долю написанного зрелыми людьми составляла матерщина, остальное - конструктивная критика. И знали бы вы, сколько нового, удивительного я о себе узнал. Причём оказалось, что личность я - крайне противоречивая, ловко совмещающая самые, казалось бы, несоединимые пороки.
Выяснилось, к примеру, что я - недобитый коммуняка. При этом, однако, разваливший Советский Союз и успешно продавший родину жидам, чуркам и дерьмократам.
Как бывший препод, я оказался также единолично повинным в обвальном народном обыдлении, которого, впрочем, на самом-то деле нет и которое придумали в угоду пиндосам такие вот, как я, враги реформ.
Было установлено, что я - вшивый интеллигент, но при этом и быдлобандит.
Вскрылось также, что я ещё и профессиональный полицай - несомненно, лично и регулярно избивавший и физически мучивший студентов - и в то же время своим попустительством доведший их до полной распущенности и безграмотности. В том, что дети многих комментаторов дики и неблагополучны, усмотрелась также моя прямая и личная вина, но это не помешало мне проявиться и отвратительным клеветником на нашу замечательную молодёжь.
Бурный поток этот не стихал несколько дней. К вечеру третьих суток на мои хрупкие плечи легла вся невыносимая тяжесть ответственности за грехи, совершённые человечеством в прошлом и предуготовляемые на будущее. Проникнувшись всей мерзостью своих беспримерных злодеяний, я горестно удалил свой аккаунт и удалился, "сгорбившись, бормоча и жестикулируя".
После полученного о гайдпарковчан достояного отпора в социальные сети для НЕзрелых людей я теперь и соваться-то побоюсь. Придётся, видимо, как-то прозябать остаток жизни в оффлайне...
Был с нами на университетских военных сборах один студент. Ярко выраженный дегенерат. В течение 5 лет учебы был последним по успеваемости, вечно ныл, униженно просил у всех списать, шестерил. А на сборах выяснилось, что он служил в армии и ему положена ефрейторская лычка. И его поставили отделенным. О, как его раздуло! Единственное обращение к своим бойцам у него было "эй, ты!".
А сборы у нас длинные были - 3 месяца. Тем не менее, они всё-таки подошли концу. Наступил вечер предпоследнего дня. Вывели нас на вечернюю прогулку, как положено, с песней. А взводная песня у нас была на известный мотив из "генералов песчаных карьеров" ("В жару и в зной идёт четвертый взвод... и т. д."). И вдруг прозвучал новый припев: "когда получим мы по две звезды, дадим ефрейтору.. (по шее)". И тут Степашка вдруг загрустил, крепко задумался. И назавтра утром, в столовой, из его уст мы услышали робкое: "передайте, ПОЖАЛУЙСТА, хлеб...". Повисла звенящая тишина, да и раскололась всеобщим громовым смехом. Оторжавшись, ребята из его отделения Степашке доступно пояснили, что это ему не поможет - погоди, мол, вот выведут нас за КПП... И он в ужасе побежал к замполиту, растеряв последние остатки понта.
В общем, отцы-командиры отпустили его на волю часа на два раньше нас, и припустил он мелкой трусцой на станцию, чтобы поспеть к ближайшей электричке, провожаемый "теплыми, дружественными взглядами" однокурсников.
Вспомнилось вдруг. Довелось мне в 90-х годах побеседовать с одним из многочисленных менеджеров, мутной пеной поднявшихся с грязного дна на волне "перестройки". Надо ли говорить, что был он, как всё всплывшее быдло, наглым, распущенным и вальяжным.
- Знаете ли вы, что такое "реализация"? - спросил он меня со своей гнусной, пренебрежительной ухмылкой вчерашнего гопника. - Знаю - ответил я. - Это - осуществление. А то, что подразумеваете под этим словом вы, называется "втюхать".
Сейчас 23 часа. Слышу на улице грохот и мат. Выглядываю в окно. Отрадная картина: мой новый сосед, дорогой гость города и страны, осваивается - выбивает металлическую пепельницу о перила балкона. Содержимое хабарницы летит вниз, на головы прохожим. Но до чего же всё-таки у нас народ нетолерантный. Нет бы порадоваться, что дорогой гость вовсю социализируется, а они - в крик и матюги.
Вот и недавно так же некрасиво вышло. Сосед этот пакет с мусором своим на лестницу выбросил. Стало быть, доверяет нам вынести его, это же так здорово. А соседи недовольны, на ручку двери ему этот мешок повесили. Когда дорогой гость этот ночи напролёт гуляет с земляками, музыку зажигательную слушает, вместе с ними жизнерадостно кричит, лихо танцует, громко поёт и пьёт увеселительные напитки - унылые жители дома снова капризничают. Всё им, понимаешь, не так. Домофон он сломал, чтобы бесчисленным землякам удобнее в гости ходить было - так наши опять же в претензии... Ну что за люди, просто экстремисты какие-то!
Нет, правильно в газетах пишут и по телевизору говорят: толерантнее надо, толерантнее. А то к нам ещё, страшно даже подумать, никто и ехать не захочет. Что тогда делать-то будем?
На младших курсах я частенько косил и забивал, предпочитая тусить в конно-спортивной школе. Там происходило много нетривиальных, любопытных событий. Так, время от времени нас отправляли на какие-либо киносъёмки, в основном – кого-то верхом разгонять, куда-то не пущать, заушать шашками и нагайками, короче говоря, изображать всяческих неприятных врагов трудового народа. И вот однажды послали нас своим ходом километров этак за 25, на очередные съёмки в Зеленогорск. Кавалькада – человек 8-10 всадников, и карета, в которой расположились тренер и старший конюх. Времени в пути они даром не теряли, бурно отмечать начали сразу же, едва наша кавалькада выехала из манежа. За долгий путь весьма в этом преуспели. Бойцы это были закалённые, но и груз приняли непомерный, так что на подступах к месту съёмок зелёный змей их всё же заборол и усыпил.
Мы, всадники, тоже по дороге несколько того, этого, погусарствовали, но в сёдлах держались крепко и соображали более или менее отчётливо. Однако же режиссерскую диспозицию уловили с трудом и нашли довольно-таки дурацкой. По его задумке, некий граф садится в карету и уезжает прочь, а вслед за ним справа по двое заезжают в колонну отрицательные офицеры. И таким вот странным порядком удаляются – в закат, в эмиграцию или фиг его там знает куда, но куда-то вдаль. Форму нам раздали на редкость эклектичную – разномастную, фрагментами от самых разных родов войск и эпох. Ну, видимо, чем богаты. Меня, юного первокурсника, вообще полковником нарядили. Да и ладно, в закат – так в закат, полковником – так полковником, главное, чтобы деньги не забыли выплатить.
И вот уже снимается дубль первый. Граф шествует к карете. Форейтор, грум или ещё какая-то шестёрка с поклоном открывает ему дверцу. И тут из чрева кареты навстречу графу вдруг высовывается злобная, сонная, красная морда забытого там тренера, облепленная соломой. А человек он был нецеремонный, грубый донской казак, дядька решительный и угрюмый, особливо ежели неожиданно разбуженный с сильного бодуна. И вот задает он графу хриплым голосом прямой и конкретный вопрос: "Ты кто, б...?!" На что обалдевший граф, недоумевая, прилежно отвечает, что он, собственно, граф. И тут тренер громко, отчётливо резюмирует: "ну и пошёл ты нах...!" И яростно, громко захлопывает каретную дверцу перед самым графским носом. Кони шарахаются, карета трогается прочь, и нам ничего другого не остается, как вслед за ней тоже попарно двинуться в закат мимо вконец охреневшего сиятельства.
А самое-то интересное, что помощнику режиссера эта импровизация даже понравилась. Он восторженно заявил нам, что очень убедительно всё это получилось: экспрессивно, лапидарно, выразительно была передана самая суть революции.
На исходе 1975 года в Лаосе произошёл военный переворот. В результате королю Савангу Ватхана пришлось отречься от престола, а Лаос под чутким руководством Большого Брата бодро отправился путём социализма. Лично для меня это дело обернулось благом. Поскольку, ежели бы социалистически настроенные военно-политические силы в Лаосе ("Патет Лао") не наплевали на Вьентьянское соглашение и не захватили власть, у меня в 1980 году могли бы, пожалуй, случиться некоторые проблемы.
Дело было так. После переворота в университет на наш курс попали двое молодых лаосцев. У одного из них папа ещё недавно был крупным слоновладельцем, у второго – военным, капитаном какой-то неясной, чуть ли не карательной службы. Парни, особо не напрягаясь, учились себе в Сорбонне, бурно предавались соблазнам парижской жизни, а в перерывах постигали физику. После известных событий жизнь их изменилась – обоих выдернули из милой их сердцу среды и засунули к нам на... биофак, на кафедру БИОФИЗИКИ (!). Судьбами их распорядился какой-то величайшего ума человек. Разница между физикой и биофизикой – не меньше, чем между Ленинградом и Парижем, и метоморфозы эти напрочь отбили у ребят последние остатки мотивации. Проще говоря, на учёбу они забили сразу и окончательно. Да и то сказать, что они понимали-то на лекциях, с русским языком им пришлось знакомиться прямо здесь, во время учёбы.
На летней учебно-полевой практике мы с приятелем и оба лаосца оказались в одной комнате общаги. Как сейчас помню, номер у этой комнаты был девятый. Ребята оказались весёлые и компанейские, не дураки и выпить, и погулять, и поискать приключений. Занятные они были парни. Как-то раз один из них, помню, вдруг расплылся в улыбке, увидев в журнале "Огонёк" фотографию нехорошего империалиста с винтовкой М-16. Оказалось, что узнал он любимую винтовку – сам с такой же в 1975 году защищал Вьентьян от коммунистов из Патет Лао... надо сказать, что мы с ними как-то быстро сдружились, обычно держались вместе, и в сложных жизненных ситуациях не раз гремел наш пьяный, яростный боевой клич "А ну, девятая, не выдавай!"
И вот как-то раз, во время очередной пьянки, вздумалось мне вдруг нарисовать карикатуру на незабвенного Леонида Ильича. Вышел он у меня красавцем – тут тебе и брови кустами, и ордена изо всех мест, и глупое лицо, и циничные комменты. Все мы от души поржали, а потом я спьяну прикрепил это произведение к двери в нашу "девятку". Причём прикрепил с наружной стороны двери, чтобы и все остальные могли всласть постебаться.
А через некоторое время кто-то из нас, малость протрезвев, вдруг замечает, что карикатура-то – исчезла. И по мере осознания этого факта он нас начинает как-то всё больше напрягать. Потому что год на дворе стоит, напомню, 1980-й, и за анекдоты про Леонида Ильича вполне себе можно и сесть – не говоря уже о смачных карикатурах в публичном месте.
И верно. Через некоторое время заходит к нам в комнату парторг курса, важный, тупой и сволочной мужик, намного старше нас, с говорящей фамилией Чуркин. И важно вещает нам с приятелем, что карикатуру нашу безобразную он конфисковал, вражескую вылазку пресёк, а по возвращении с практики будут у нас большие неприятности, вследствие которых прекратим мы осквернять собою университет, а вместо этого подключимся к сугубо практически работам по строительству коммунизма где-нибудь в Заполярье или, скажем. на Дальнем Востоке. С чем и убирается восвояси.
Ну, мы его тут, конечно, поматерили - заочно, друг перед другом хорохорясь, но на самом-то деле, зная этого говнюка, понимали, что ситуация для нас складывается не шибко весёлая. И перспективы обрисовываются так себе, довольно-таки неважные. В общем, было о чём призадуматься.
Вскоре вернулись откуда-то наши лаосские кореша. Выслушали нас внимательно. Будучи далеки от советских реалий и поневоле ставшие от таких поворотов в своей судьбе полными пофигистами, нисколечко, в отличие от нас, не растерялись. Сын капитана нехорошо улыбнулся. А маленький тощий Санга Пхуон, сын слоновладельца, большой знаток и любитель тайского бокса, хмуро бросил нам "go" и первым деловито направился в коридор.
Описание дальнейших событий займёт гораздо больше времени, чем заняли они сами. Всё происходило просто стремительно. Как-то ловко крутанувшись вокруг своей оси, маленький Санга стремительным ударом ноги сходу вышиб Чуркинскую дверь. Войдя, мы обнаружили в комнате Чуркина. Он сидел на койке и с обычным для него важным видом читал газету "Правда". Не успел он поднять на нас изумлённый взор, как Санга снова закрутился волчком и со свистом заехал хозяину ногой в лоб. Коммунист Чуркин молча упал с койки, растянулся на полу и замер прежде, чем на него спланировала и накрыла его выроненная газета "Правда". Санга тем временем деловито вытряхнул содержимое его тумбочки на пол, поднял карикатуру на товарища Брежнева, молча сунул её мне и спокойно вышел вон. Мы последовали за ним. Расселись в нашей комнате за столом. Развели по стаканам белую, дружно подняли их. Чокнулись. И тут Санга впервые улыбнулся и с чудовищным акцентом произнёс:
Был сейчас в аптеке. Наблюдал маленькую, но очень характерную сценку.
У окошка разговаривает с продавцом старик-пенсионер, опущенный нашим очаровательным государством просто до потери личности: нищий, рваный, с полубезумным взором, полуоторванным карманом и заплатами. Видно, что не пьющий и когда-то вполне достойный, просто доведённый всем этим блядством до ручки. За ним – отец лет сорока с сыном-младшеклассником, сзади – я.
Старик роняет пятирублёвую монету – и не замечает этого. У пацана загораются глаза, на лице появляется не лукавая даже, а прямо-таки подлая ухмылка. Он заговорщически, с восторгом шепчет отцу: "пааа-пааа!", косит глаза на монету. Отец нагибается, поднимает монету и и молча подаёт её старику, тот благодарит. А я наблюдаю за лицом мальчика. О, его выражение надо было видеть. С каким же презрением, с брезгливым удивлением смотрел он на отца-"лоха"...
Была у нас соседка по даче, немощная старушка. Известна она была тем, что нашла чрезвычайно эффективное оружие против деревенских пацанов, нагло и безнаказанно объедавших с её грядок клубнику. Запасла она как-то ведро с фекалиями из нужника и большую малярную кисть. Вооружившись таким образом, устроила с вечера засаду в сенях. Когда злоумышленники нахально расселись по грядкам, она неожиданно вылетела на крыльцо, стала обмакивать кисть в ведро и щедро опрыскивать его содержимым шпану, торжествующе крича: "гОвнами их! гОвнами!". Враг бежал в страхе, дерьме и позоре, после чего старушку с её клубникой оставили в покое.
Училась нами в аспирантуре одна милая барышня, назову её Ирой. Занималась пресноводным зоопланктоном. Подолгу считала его под микроскопом в специальной камере. Проблема в том, что при этом глаз нельзя отрывать от окуляра микроскопа ни на секунду, пока вся проба не будет просмотрена. Иначе тут же собьёшься, сосчитанные водные козявки перемешаются с ещё не считанными, и начинай всё сначала. Так что – ни глазу дать отдохнуть, ни покурить, ни поесть, ни ещё куда сходить, сиди и считай непрерывно. Иногда – по многу часов подряд. Коллеги уж работу закончили, отправились веселиться, или просто по домам пошли, а ты знай сиди и считай, считай, считай… Неполезное это занятие. Способствует развитию неврозов и разных других расстройств, которые у Иры и не замедлили развиться.
Что-либо считать – постепенно стало смыслом и способом её жизни. Она считала трещины на асфальте, встречных прохожих, машины... Как-то раз спустились мы компанией в метро, сели в вагон. Стоим, беседуем. Одна Ира в разговоре не участвует, что-то тихо бормочет, зыркает глазами на соседей… Мы уж понимаем: опять что-то считает. Глядим, сосредоточенно обходит стоящего рядом офицера, внимательно его осматривает, выбирается в тыл. Нагибается, уставившись ему в задницу, и так замирает. Военный давно уж искоса, настороженно следит за её действиями, а тут резко оборачивается и сурово спрашивает, чего ей, собственно, надо. Ира же, не разгибаясь, смущённо отвечает ему: извините, мол, надо мне Ваши пуговицы на шинели сосчитать, я уж почти закончила, а тут, оказывается, их ещё сзади внизу много…
Помнится, ехать с нами в Кавголово кататься на лыжах – наотрез отказалась. Нет, говорит, ребята, это для меня слишком быстро. Я, мол, ёлки считать не успеваю…
Конец у этой истории хороший. Ира защитила свою диссертацию и ёлки считать перестала.
На работе зашёл в туалет, вымыл руки и лицо. Полотенце забыл. Ну и ладно, подумаешь, оторвал туалетной бумаги да и вытер физиономию. Кусочек бумаги прилип ко лбу, я и не заметил.
В коридоре сотрудница, старая знакомая, останавливает, со вздохом снимает с меня этот клочок, качает головой, говорит жалостливо, с укоризной:
"Пока одна я знаю, что у тебя вместо головы... А ты хочешь, чтобы все поняли?"
Как-то раз заявился вдруг ко мне неизвестный студент с уже готовой, престраннейшей "курсовой работой", как он сам её назвал. И потребовал её тут же принять и зачесть. Я из любопытства пролистал эту рукопись - бессвязный бред на нескольких листках, исписанных крупными каракулями. На вопрос мой, кто давал ему задание на эту курсовую, парень невозмутимо ответил, что никто. Сам он себе тему придумал - и сам же её реализовал.
Я помолчал, дивясь разнообразным превратностям преподской жизни, да и говорю: знаете, у меня единственный вопрос к Вам - почему я? Вот почему именно мне Вы этот манускрипт решили принести-то? Чем я перед судьбой так провинился?
Тут паренёк оглядел меня неодобрительно, если не брезгливо, и тоскливо так протянул: "так больше же некому... остальные-то ещё хуже..."
Моего руководителя дипломной работы, когда он поступал в вуз, спросили на экзамене: а для кого, по его мнению, Пушкин писал свои стихи - для дворян или для крестьян?
Чуя подвох и каверзу, он долго мялся и оттягивал ответ. Но деться ему было некуда, и он всё-таки нехотя вымолвил, что, к сожалению, наверно, всё-таки для дворян - поскольку крестьяне и читать-то не очень умели.
Ответ оказался неверным, что плачевно сказалось на оценке. Оказалось, что Пушкин, задумывая свои стихи, гениально предвидел грядущую Великую октябрьскую революцию, благодаря которой крестьяне станут грамотными и и смогут наконец-то прочитать его стихи. На этого потребителя своей поэзии он и ориентировался.
В 1996 г., в возрасте 36 лет, защитил я докторскую диссертацию, вопреки воле моего непосредственного начальства. Ещё бы – как можно такому молодому претендовать на докторскую степень, не будучи ни сыном начальника, ни блюдолизом, ни нуворишем. Соответственно, буквально через несколько дней после успешной защиты попал я под сокращение штатов.
Стал, значит, работу искать. Ноги снашивал до основания - а не берут никуда, только в пирамиды зазывают. Ну, девяносто шестой - все помнят, что это за времена были. Куда ни ткнусь - везде сочувствуют, вежливо отказывают и сами тоже ждут сокращения штатов.
И вот порекомендовали мне знакомые одну платную контору по трудоустройству. Мол, их знакомому там быстро хорошую работу подыскали, за буквально символическую плату. Прихожу я туда, рассказываю свою историю. Слушают внимательно, ахают, вопросы задают. Ну, говорят, молодому свежезащитившемуся-то доктору мы сейчас живенько кучу вариантов найдём. Взяли у меня адрес, обещали немедлено приступить к анализу ситуации и предупредили: вариантов наверняка будет очень много, поэтому пришлют подборку не письмом, а бандеролью, а то и, глядишь, здоровенной посылкой.
И надолго исчезли: не звонят, посылок не шлют... Наконец, звонок. Извиняются, с какой-то странной интонацией сообщают, что все варианты, которые удалось найти, таки поместились именно в письмо, которое мне и высылается.
Письмо это оказалось тонюсеньким. Внутри конверта нашёл я единственный листок. Это была подробная инструкция, как мне можно побыстрее пробраться за границу, чтобы вступить в иностранный легион.
Конец восьмидесятых. Развал и бескормица вовсю набрают силу, но Союз пока ещё как бы жив, КПСС ещё вроде бы руководит и направляет, панимашь.
В последний, кажется, раз наша лаборатория получает снаряжение для полевых работ. Стою у кладовки, заваленной оборудованием, задумчиво бухтую - наматываю на руку толстую, так называемую "основную" верёвку. Мимо по коридору идёт парторг института. Ехидно оглядывает меня, моток верёвки, подленьким голосом спрашивает: "что, думаешь, пора?"
Я ему без какой-либо паузы задушевно так отвечаю: "да ладно, чего уж, погуляй пока... ещё команды не было".
Годах этак в 70-х обратился вдруг ко мне на эскалаторе метро поддатый немолодой работяга. Несколько раз выматерившись для разминки, сообщил, что перевидал он за свою жизнь сотни начальников, и все как один были говном. Теперь уж я и сам в его возрасте, и должен сказать, что да, редко, более того - прямо-таки крайне редко становится начальником хороший человек. Ну, и ладно, сам-то я в начальство никогда не стремился. Более того, всячески этого избегал. Но однажды всё же чуть не вляпался.
В молодости работал в рыбохозяйственном институте. Лабораторией нашей руководила омерзительнейшая бабища, здоровенная и разнузданная. И от природы-то наглая, но доведённая своими бесстыжими холуями до совсем уже крайней степени самодовольства и охренения. И вот началась в стране такая компания - снимать пенсионеров с руководящих должностей. А была она уже крепко пенсионного возраста, очень тряслась за своё место и всех маниакально подозревала в подсиживании.
И придумала она со страху хитрый план - фиктивно замениться неким местоблюстителем, кем-то помоложе, использовать его как марионетку, а самой по-прежнему куражиться, всех гонять и, самое-то главное, лично контролировать тсзть финансовые потоки. А там дальше видно будет... Меня она очень не любила - ну никак не вписывался я в её холуйское окружение. Но по формальным признакам - на такое вроде больше всех подходил. Так что пересилила она себя, вызвала меня в свой кабинет, и произошёл у нас такой короткий разговор:
- Володя! Вот Вы говорите, что административная работа Вас не интересует. Так вот. Если вдруг... Если, я сказала!!! (теряя самоконтроль, багровея, глядя с ненавистью). Ну если.... (с трудом овладевая собой) вдруг! Вдруг! Сделают Вам предложение... Ну это... В общем... (через силу) Ну возглавить лабораторию вместо меня! То Вы не отказывайтесь! Поняли? Не-от-ка-зы-вай-тесь! Так надо! И не бойтесь - я буду говорить Вам, что надо делать. Не оставлю без совета. Ясно? Не откажетесь?
- Ну, хорошо... Не откажусь.
- (Багровея, задыхаясь, срываясь на крик) ЧТООО??!!! Как это не откажешься??!! Агааа!! Подсидеть меня решил??!!! ААААА!!!!
Зашел в один НИИ по делу, надо было повидать знакомого профессора, пожилого интеллигентного человека. А у них там работает и другой доктор наук весьма солидного возраста – человек простой, душевный, но очень... как бы сказать... энергичный такой, громогласный весельчак. Переговорили с первым, прощаюсь и напоследок спрашиваю: - Как, мол, здоровье (называю имя и отчество второго).
Профессор вежливо, сдержанно отвечает: - Благодарю Вас, со здоровьем у него всё в порядке...
Помолчав, задумчиво добавляет: - До хрена у него здоровья...
И с грустной улыбкой заканчивает: - Столько, что всех нас уже тут зае..л!!!
Школу я окончил давно, тридцать пять лет тому назад. Однако не всех учителей можно так вот просто забыть. Среди них весьма интересные встречались экземпляры. Наиболее колоритной была географичка. Чуть то не по ней – от ярости мгновенно краснела, а затем и вовсе заливалась малиновым цветом. Пускалась в крик, сама себя накручивала так, что вскоре срывалась и на визг. Тряслась, стучала кулаками по столу.
Порой и до рукоприкладства доходило. Однажды какого-то парнишку начала гонять за то, что чего-то там не выучил. Живо довела себя до экстаза, да так завелась, что и после урока за ним по коридору бежала и что-то выкрикивала. Но, видать, не всё ему сообщить успела. Потому что вскоре после этого зашла зачем-то к математичке в класс – а там этот парень у доски как раз отвечает. Как географичка его увидела – опять взыграло ретивое. Забыла, зачем пришла, и давай снова на него орать и ногами топать. И тут увидела у доски на гвоздике деревянный транспортир – здоровенный такой, учителя ими при объяснениях пользуются. Не долго думая, схватила его и с размаху через голову надела пацану на шею, как испанский воротник, чуть уши ему не оторвала...
А класс у нас был довольно дружный. И встречаемся мы до сих пор охотно – хотя, конечно, уже не так часто, как в молодости. И вот не так давно состоялась у нас очередная встреча бывших одноклассников. Сняли мы ради такого дела небольшое кафе, гуляем уже вовсю. Соседями по столу оказались мои приятели – один теперь солидный бизнесмен, другой – следователь-"важняк" прокуратуры, есть нам о чём поговорить, что вспомнить. Музыка, смех, шутки, весёлые возгласы, все друг другу рады, всем хорошо.
Тут вдруг в кафе заходят последние наши опоздавшие – и ведут с собой какую-то бабулю. Пригляделись мы с мужиками – ну точно, она! Географичка наша! Старенькая, конечно, но бодрая такая, смотрит на всех орлом, аж глаза сверкают. Ну, поздоровались с нею все, усадили, налили, тарелку ей наполнили – да и оставили в покое. Думаем, привели её зачем-то – ну, и ладно, у нас свои разговоры. Однако со временем, замечаю, она на нас с соседом вдруг уставилась. Прямо глазами сверлит нас – и тех, кто с нею рядом оказался, о чём-то довольно напористо расспрашивает, а те ей с улыбками кивают.
И тут она встаёт с бокалом в руке – как бы просит слово, хочет сказать тост. Ну, все наши, такие подпитые, разомлевшие и довольные, к ней доброжелательно оборачиваются и слушают. А говорит она примерно следующее. Я, мол, конечно, жутко рада вас всех увидеть, таких больших, поумневших и состоявшихся. Очень это всё приятно, дорогие детишечки. Но ведь есть среди вас разные люди! Есть и бывшие хулиганы, и те, кто географию плохо учил. А теперь вот за столом сидят... Вместе со всеми! (И видим мы, что начинает она помаленьку закипать. Физиономия уже стремительно краснеет и слегка подёргивается.). Как люди!! (Багровеет, кричит). Вот, например, они!! (Тычет пальцем в меня и "важняка"). Помните ли вы, шпана, как вы мне очки разбили??!! ААА!!! Неслись по коридору, а я из кабинета выходила – и вы меня с ног сбили?! И очки кокнули! ЭТО ЧТО??!!! ЭТО КАААК??!!!! ААА???!! Вот я вас щааас!!!! (Срывается на визг и топает ногами).
Зрелище, честно говоря, довольно жуткое. Мне аж не по себе стало, хотя я вроде бы и не робкого десятка. И тут тоже явно оробелый "важняк" – человек совершенно бесстрашный, борец с мафией, не раз раненый, ломаный и обожжённый – тихонько говорит мне: походу, попали мы, Вован. Всё, ша нам на бошки транспортиры натянут...
Как-то разговорились мы с мужиками за чаем в обеденный перерыв о превратностях корпоративной, извиняюсь, дисциплины. И поделился я с ними одним странным наблюдением. Подметил, что приход мой в каждую новую организацию сопровождается обычно некими паранормальными явлениями.
Поступил работать преподавателем в известный институт с милыми, вольными университетскими традициями – и он мгновенно, в течение каких-то двух лет превратился в форменный концлагерь. Установился так называемый "порядок" – то есть тот же бардак, но с колючей проволокой, репрессиями и доносительством. Утвердилась драконовская, нелепая псевдодисциплина по принципу "я начальник – ты дурак", выстроенная на унижении, страхе, перекрёстном стукачестве и жополизинге. Как грибы-поганки, выросли турникеты с системой контроля времени посещения. Развелось непомерное количество наглой, разнузданной охраны. Ввели знамя, гимн, униформу. Установили сложные ритуалы внутреннего оборота служебных бумажек. Составили инструкцию по правилам их оформления – с подробным указанием, с какими полями, шрифтами и прочей орнаменталистикой их нужно выводить…
В общем, полный оруэлловско-кафкианский набор, или"цЫвильность", по благоговейному выражению тамошнего фюрера. Всё это безобразие до такой степени не соответствовало моей природе, что вскоре меня оттуда выгнали, причём буквально угрожая физической расправой.
Перешёл я работать в другой вуз, вполне демократичный – и вскоре в нём тоже ужесточилась дисциплина. На проходных появились турникеты. Расплодилась и обнаглела охрана. Увеличился и усложнился ненужный бумагооборот. Заговорили об униформе. В общем, отовсюду попёрли ростки "цЫвильности"… Но тут я свалил и оттуда.
В общем-то, если подумать, то зря я это своим коллегам рассказал. Дело в том, что и у нас в последнее время тоже начали помаленьку трудовую дисциплину крепить. Вдруг завёлся, например, контроль времени прихода и ухода, чего отродясь не было. Или недавно вот появилась подробная инструкция по правилам оформления служебных бумажек… Так что мужики меня выслушали внимательно и довольно угрюмо. Сказали, что теперь им ясно, из-за кого весь геморрой.
– Да вы цените, что имеете, и радуйтесь, что ещё ленинского субботника нет – начал отмазываться я. И услышал в ответ, что если ещё и субботник введут – точно будут знать, кому морду бить.
И что вы думаете? Буквально через минут пять в столовую вошла секретарь и велела нам ознакомиться с документом, извещающим о скором, всеобщем и обязательном субботнике по уборке офиса.
Эффект был силён. Мне реально чуть сгоряча не навешали.
Давным-давно на Белом море мне эту историю поведал один гидробиолог. Росскащег вспомнил, как служил в армии, где-то в дальнем, глухом гарнизоне. И был у них один солдат - весельчак, остроумец и выдумщик. Только выдумки и шутки его обычно черноватыми получались – ну, да оно так порой и смешнее.
Как-то раз затеялся у них в части праздничный концерт. И решили привлечь этого балагура, чтобы и он с юмористическим номером выступил. Тот, подумав, согласился, но выставил твердое условие: пусть сюрприз будет, никто о содержании его номера выспрашивать не должен. Замполиту это, понятно, не очень-то понравилось, но, поторговавшись с ним безуспешно, согласился.
И вот идет концерт. И объявляют юмористический номер. Выходит на сцену наш затейник. Сам – мрачный, задумчивый, а в руках – сетка-авоська с самыми обыкновенными красными кирпичами. Потоптался на месте, посмотрел в зал исподлобья, вынул из сетки кирпич, да и ТРРРАХ его об пол! Грохот! Кирпич – вдребезги! Зал – недоумевает и тревожится.
А юморист невозмутимо нарезал, не торопясь, кружок по сцене, опять неторопливо полез в авоську, достал второй кирпич, да и снова об пол! Прям об остатки первого! Ба-бааах!!! Гром!! Осколки!!!
…В зале - кто хихикает, кто плечами пожимает, кто матерится недоуменно. А весельчак гуляет себе по сцене, уже на третий заход вышел. Опять медленно обвел зал мутным взглядом. Не торопясь, вытянул из сеточки третий кирпич. Взвесил его на ладони. Призадумался... Да ка-а-а-ак швырнет кирпич прямо в зал, в первые ряды!!!
Что тут было... Все взвыли, ломанулись в стороны. Снесли напрочь передние скамьи. Многие шарахнувшиеся сильно побились. Нанесли серьёзную травму супруге полковника... А третий-то кирпич - пенопластовым оказался.
Интересные ребята наши ветеринары. Подобрал в морозы пожилую толстую кошку, кем-то выброшенную. Явно раньше была домашней и любимой, может быть, хозяйка умерла, а молодые быдлонаследники вышвырнули старушку - обычная теперь история, ведь народец-то наш от свободы, жадности и безнаказанности воровства окончательно взбесился и охуел. Сидела кошка, сморщившись, сдувшись и уже приготовившись помирать.
Так вот, показывается кошка первому вету, районному. Тот сходу ставит диагноз: кошка беременна, сердечница, рожать нельзя, ща будем удалять приплод и заодно стерилизовать, скорее кладите её на стол. И уже готовится давать наркоз (хрен знает, наркоз ли - с учётом того паскудства, которое блядское государство устроило с кетамином, может - и не наркоз, а обездвиживающее, чтобы резать по живому без анестезии, ибо за неё теперь и посадить могут, как Сашу Шпака). Вопрос: точно беременна? Ответ: ну да... точно... да вот щас вскроем и точно выясним. Врач посылается нахуй, кошка ему не даётся, забирается, везётся на УЗИ.
И там выясняется, что кошка не беременная. И вовсе даже стерилизованная. А это у кошки огромная раздутая печень, от которой ей кердык, доживает она последние дни, так что ща мы её бытсренько грохнем, чтоб не мучилась и вас не мучила, скорее кладите её на стол. И готовятся давать наркоз в летальной дозе - а скорее всего, что-то курареподобное, чтобы кошка просто задохнулась, так как за наркоз в этом педерастическом государстве ветеринара опять же посадить могут, как Сашу Шпака. Врач посылается нахуй, кошка ему не даётся, забирается, везётся домой.
Там кошка жрёт и спит, писает и какает в чудовищных дозах около месяца подряд, после чего депрессняк у неё проходит, котэ оживает, веселеет, наглеет, начинает ласкаться, носиться, играть, бузить и курослесить, басом качать права, гонять искусственную мышку, на всех орать и бодро притеснять коренную, молодую и сильную кошку.
Вопрос: вот что об этих врачах сказать? Не сдавайте шерстяных, боритесь за них, среди ветов полно вот таких вот радикалов, как тов. Сталин: "нет кота - нет проблемы".
В студенческие годы до середины третьего курса вёл я довольно странную жизнь, в некотором роде - даже двойную. Учился в Университете, и учился вроде бы неплохо. Но притом подолгу, в ущерб учёбе проводил время за городом, в дальней конно-спортивной школе. Обе мои ипостаси до поры, до времени никак не пересекались. Но однажды параллельные миры всё-таки столкнулись.
Отмечали мы однажды осенью в конюшне с приятелями-конниками чей-то день рождения. К вечеру спиртного, как всегда, не хватило. Отрядили, значит, двух самых трезвых ехать на мотоцикле за очередной добавкой в сельский магазин. На сей раз одним из наитрезвейших почему-то сочли меня. Ладно, сели, поехали. Темно, слякотно, скользко. Который уж день то хлещет, то моросит холодный дождь, кругом жидкая грязь, раскисшее месиво и лужи. А надобно спешить, время позднее, магазин уж вот-вот закроется. Пока доехали – не один раз упали, побились и перемазались глиной. Телогрейки – драные, мокрые, все в налипшей земле.
Наконец, добрались. Закупили и рассовали по всем карманам водку и портвейн, буквально ощетинившись бутылками, как ежи иглами. Порадовались – что успели до закрытия, что падали до, а не после покупки, что вернёмся не с пустыми руками и, значит, не получим по шее от ожидающих товарищей с пересохшими глотками. И двинулись помаленьку в обратный путь. Проезжая в таком непотребном виде по размякшему просёлку, мельком заметил, что обрызганная нами встречная на обочине резко обернулась и уставилась вслед, пытаясь что-то разглядеть в полутьме...
Наутро в Университете, в перерыве между лекциями, подошла ко мне однокурсница. Видно было, что она хочет о чём-то спросить, но не решается. Наконец, собирается она с духом и обращается с такими словами:
– Володя, я понимаю, что этого быть не может, но я хочу всё-таки разобраться. Понимаешь, так вышло, что оказалась я вчера случайно за городом, в деревне такой-то. И вечером на дороге встретила какое-то странное, невероятное видение. На мотоцикле мимо меня проехали два каких-то жутко грязных алкаша в ватниках, с кучей бутылок. Они ещё грязью меня обрызгали, ну, там дороги вообще в ужасном состоянии. Так вот, один из них был просто вылитый ты! Конечно, темно уже было, но сходство – поразительное, это уж я разглядела. Вот теперь не могу успокоиться, – что это было? Может быть, всё это мне просто привиделось? Но грязь-то на пальто была настоящей...
В общем, Володя, скажи ты мне честно, нет ли у тебя, часом, брата-близнеца – деревенского алкаша?
У меня был случай лет 10 тому назад. Бегал я на стадионе (сейчас-то его, стадион наш, милейшая городская власть под застройку отдала). А на стадион прям на тачке впёрся какой-то тупорылый браток. Сидит в машине, свою братковскую музыку на весь стадион врубил, пиво сосёт, скалится, а на беговую дорожку питбуля выпустил на длинном поводке. Бегущие сходят с дорожки и медленно обходят пса, братка это в силу его скудоумия тешит. Я этому питбулю и говорю: ну ты же умнее хозяина, разве не понимаешь, что тут ты мешаешь? и т. д. и т. п... И он - слушает, голову то направо, то налево наклоняет. И, подумав, уходит. К негодованию своего хозяина. С которым точно и пытаться-то договориться бесполезно.
Есть у меня старая привычка - пересылать себе со служебного на домашний адрес e-mail всякие материалы, с которыми нужно будет ещё поработать на выходных.
А с недавних пор на работе повесил я на стену большую пробковую доску, на которую креплю всякие заметки, наклейки и прочие памятки. Недавно моя бывшая студентка увидела это и с грустью прокомментировала так:
- Честно говоря, я забеспокоилась ещё в вузе, когда Вы при мне писали самому себе письмо. Да ещё и приговаривали, что надо его срочно отправить, пока Вы в твёрдой памяти. Уже тогда я начала всерьёз тревожиться о Вашем здоровье. Но теперь, когда Вы начали выпускать сами себе стенгазету...
Иду это я тут как-то по пешеходному переходу. На зелёный сигнал светофора, естественно. Почти уже достиг противоположного тротуара. Смотрю, понятно, направо. Вдруг слышу - слева, совсем неподалёку, визг тормозов, гудок, мат. И наглый, хамский голос ¬¬¬- мне:
- Налево тоже смотреть надо! Не видишь, Я по встречке еду!
