Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Ehrekrieger
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
В 90-м Горбачёв стал президентом СССР. Тогда политика была в моде, а люди ещё не успели окончательно осатанеть. И охотно делились друг с другом новостями и впечатлениями о политических событиях. И вот как-то вёз меня таксист, по дороге разговорились, он и спрашивает: ну, а ты бы, мол, взялся президентом работать?
Я посмеялся и говорю: нет, нафиг мне нужна такая головная боль. Да мне бы и знаний для такой работы не хватило. Я же экономику очень плохо знаю, юриспруденцию, социологию, политологию, да ту же психологию, к примеру. И ещё много чего там знать и уметь нужно.
Таксист покривился и решительно отвечает: а я - смог бы! Взялся бы! Хули там. Подумал немного и добавил: расстрелял бы всех к ебене матери, и дело с концом.
Скажите, как вы считаете, стоит ли верить приметам? Вот это да, – ответите вы. Фффуу.. Аяяяй! А ещё профессор. А ещё доктор. Стыд и позор мракобесу.
Что вам сказать... Как известно, у Резерфорда над входом в лабораторию была прибита подкова. Когда его спрашивали, неужто он в приметы верит – Резерфорд это решительно и категорически отрицал. А затем лукаво добавлял, что подкова-то, говорят, приносит счастье всем – и тем, кто в неё не верит, тоже. Так уж пусть лучше висит.
Когда я преподавал в Древнейше-Профессиональном Первейше-Техническом, были у меня ученики–студенты и аспиранты. Во-первых, так было положено: как выразился на одном собрании красноречивый ректор, "каждый профессор обязан поиметь двух аспирантов". Во-вторых, я действительно тогда так безо всякого пафоса или расчёта понимал профессорский долг.
Работа эколога – полевая. Без экспедиций – стать специалистом невозможно. А экспедиция – это деньги: гранты или договоры. А гранты у меня были небольшие. Потому, что большие давали тем, кто с вузовским руководством в родстве, да тем, у кого язык подлиннее да пошершавее. Потому взял я за правило – экономя на зарплате, откладывать на экспедицию, а летом обязательно вывозить своих подопечных в поле. При этом каждый год, в каждый полевой наш маленькая группа работала на одного из дипломников или аспирантов. Все мы разом собирали материалы только для него. А иначе, одному, в принятые сейчас сроки материал на хорошую дипломную работу и на диссертацию просто невозможно собрать.
И вот настал очередной полевой сезон. На сей раз пришла нам очередь поработать на одну из моих дипломниц, наметившую себе объектом исследований Бокситогорский алюминиевый комбинат и его влияние на окружающую среду. Для экономии средств и расширения возможностей скооперировались мы с моими бывшими коллегами из ГосНИОРХ, которые ехали в те края по своим делам. Решили, что мы им поможем, они – нам, и всем хорошо будет.
Забирать нас приехали они ко мне домой двумя машинами. Ребята мои уже наготове ждали. Быстренько загрузили крытый УАЗ, расселись. Я сижу в головной, в кабине УАЗа, рядом с водителем. Вроде всё готово, можно стартовать. И тут прямо на наших глазах, безо всяких видимых причин, зеркало заднего вида выпадает и звонко разбивается об асфальт. Переглядываемся. Путь всё-таки неблизкий, да и людей везём, молодёжь, я за них отвечаю, опять же... Устыдились, тронулись, поехали.
Вся эта экспедиция с первого же дня пошла как заколдованная, через пень-колоду, просто сплошные проблемы да неприятности... Но это бы ещё ладно. На обратном пути, уже в километре от города, у этого самого УАЗа на ровном, как говорится, месте вдруг на ходу слетает правое переднее колесо. В кабине на этот раз оказывается мой аспирант. УАЗ на скорости валится на правый бок, переворачивается. Аспирант вылетает из окна, бьётся оземь. Вопреки всем законам нашей земной физики, махина УАЗа не придавливает его, как должна была бы сделать, а перелетает через него, задевая по касательной и местами слегка обдирая кожу на голой спине. Приземляется рядом с ним и, кувыркаясь, катится дальше, в кювет.
Аспирант отделывается битой спиной и шоком. Водитель – цел. Пробы – в основном, вдребезги, да фиг-то с ними. Если бы УАЗ упал туда, куда ему положено по законам гравитации, аспиранта бы просто не было, а я бы вам не рассказывал сейчас эту историю. Так как пребывал бы в совсем другом месте.
Так закончилась наша экспедиция. Пользы она не принесла никому, хотя какая-то часть проб и уцелела. Вскоре меня начали выживать из института, поскольку я напрочь отказался шестерить на дочь одного из руководителей этого вуза.
И тут девочка-дипломница, для которой мы проводили эту экспедицию, оказалась, как говорится, не промах. Увидев, куда теперь задул ветер, в аспирантуру она пошла к этой самой дочке. Активно на меня стучала. А когда со студентов стали массово требовать на меня нелепые доносы, чтобы иметь хоть какой-то повод меня выставить за ворота, – приняла в этом благородном деле живейшее участие, помогала, агитировала, запугивала, угождала. Кончила же тем, что, отвечая специфике этой дочки, сменила ориентацию и стала её активным партнёром, на основании чего довольно далеко продвинулась сейчас по служебной лестнице.
Выпавший из машины аспирант также здравствует. Когда меня выперли, угрожая физической расправой, он уже защитил под моим руководством диссертацию – и с улыбкой сообщил мне, что будет теперь читать отнятые у меня лекционные курсы, благо такое предложение сделала ему всё та же дочка.
Заставить кошку сделать что-то против воли очень трудно, если вообще возможно…
Моя Машка ещё котёнком пришла с улицы и села перед нашей дверью: молча поставила перед фактом, что будет тут жить. И зашла, и стала жить. И всё бы хорошо, но очень туго шло приучение к туалету, то и дело бывали досадные сбои. И вот, когда она в очередной раз не там оправилась, я ей как-то сдуру под горячую руку сказал: ну, всё, мол, раз ты плохая такая, так иди обратно жить на улицу, и дверь распахнул. Думал, что проникнется, задумается, исправится. Так она тут же пулей вылетела на лестницу и, горестно завывая, кубарем кинулась вниз!
Пока я схватил куртку, влез в ботинки и бросился за ней, её и след простыл. Ноябрь был, валил мокрый снег. Я три дня окрестности обходил, охрип, пока звал её, все окрестные подъезды обшарил, в подвалы лез. А нашла её случайно соседка: забилась Машка под гаражи и приготовилась там умирать. Застудилась, потом долго болела...
В общем, чувство собственного достоинства у них потрясающее. И если будет нужно, кошка действительно, без преувеличения готова за него погибнуть. Необходимо это учитывать в общении с котами! Я их уважаю гораздо больше, чем собак.
Составляли мы с моими аспирантами какую-то официальную бумажку. Закончили, стали распечатывать. Я запускаю документ печататься, а аспирантку прошу вставить в принтер лист бумаги. Она вставляет, но криво, текст выглядит неважно. Шлю повторно. Барышня опять заправляет лист не очень удачно, и текст снова кривится. Так повторяется несколько раз. После чего аспирантка срывается и кричит: "Ну, что вы смотрите? Вы же мужчина! Ну-ка, вставьте мне так, чтобы хорошо стало!".
Все так и легли. Фраза эта ещё долго потом гуляла по кафедре.
Дело было в далёкие годы моего студенчества. После второго курса вывезли нас на летнюю практику. Жили мы в общаге. В коридоре около входа висело довольно большое зеркало. Рядом с ним вывешивались разные полезные объявления, а также, по традициям того времени, шаржи и карикатуры на провинившихся накануне (в стиле "позор пьянице и дебоширу Горбункову").
Но однажды вечером наш студент это зеркало вдруг разбил. Очевидцы утверждали, что отнюдь не случайно уронил, а наоборот – совершенно злонамеренно сорвал со стены и с силой грохнул оземь. Дело было так. Студент этот, вырвавшись на свободу из-под родительской опеки, немедленно сорвался в сильнейший загул. К вечеру он частенько напивался до полного умопомрачения, всячески буянил и чудил. Соответственно, не раз становился героем обидных околозеркальных карикатур.
Той злополучной ночью он, по обыкновению раскачиваясь и горланя песни, возвращался домой в прескверном настроении. Спотыкаясь о ступени крыльца, заплетаясь ногами и кренясь, как подбитый самолёт, с грохотом ввалился в коридор. С трудом выровнялся, опершись о стену. И тут прямо перед своим носом увидел карикатуры. В том числе, разумеется, и в очередной раз уже посвящённые его персоне. Это зрелище его окончательно взбесило, и он стал перемещаться вдоль стены, опираясь на неё руками, поочередно срывая карикатуры и в ярости швыряя их на пол. Дойдя до зеркала и уставившись на него, взревел: "ну, это уж слишком, до чего гнусную рожу мне нарисовали!". Сорвал и этот нехороший шарж и бросил себе под ноги. Брызнули осколки…
Шёл я как-то на работу. Прохожу мимо подворотни, а оттуда голодная бездомная собака выходит. Пришлось отдать ей большую часть завтрака.
Вечером возвращаюсь тем же путём, уже в компании своего аспиранта. Вижу - опять собачка эта у той же подворотни стоит, прохожих заискивающе оглядывает. Говорю аспиранту: вот, мол, собаку эту утром я уже тут повстречал.
Между тем подходим всё ближе. И тут несчастная эта собака меня подслеповато оглядывает, с кем-то путает и, поджав хвост, с визгом бросается в подворотню. Аспирант мрачно отвечает:
Запомнился один студент с трудом угадываемого пола, наглый, немытый, прыщавый, вонюченький. На экзамене мычит что-то дикое, но совершенно не стесняется своего невежества, наоборот, вовсю нахальничает. Я ему выношу вердикт: ничего, мол, не знаете, в следующий раз приходите. И только если сумеете подготовиться - иначе бессмысленно. И вдруг этот бандерлог мне внятно так заявляет: "я не знаю? Ну, эээ, Вы мне того, самооценку-то не занижайте!"
Ректор вуза, где я раньше работал, мягко говоря, несколько косноязычен, но притом весьма словоохотлив. Так что народ за ним просто записывать перлы не успевает. Недавно вот, выступая перед немецкой делегацией, заявил: "помню, помню, с удовольствием ходил я по стенам вашего замечательного города...".
Рассказавший мне эту историю добавляет: "с тех пор называем его "человек-паук".
И ещё одно больничное воспоминание. Немногословный сантехник, уже известный нам укротитель коварного доктора-пункционера, получил в нашей палате прозвище "Матрос". Дело в том, что он выпросил у медсестёр старую грелку, вечерами наполнял её горячей водой и подкладывал на ночь под свой исколотый зад. И вот как-то за полночь проснулись мы от его истошных криков. Совершенно неизбежный мат на этот раз перемежался криками "Тону!" и призывами о помощи. Проснувшись наконец и сам, водопроводчик показал нам лопнувшую грелку, мокрую простыню и рассказал о своём страшном сне. Привиделось ему, что в бурном море погружается он в пучину вод вместе со своей дырявой лодкой. С тех пор иначе, как "Матрос", к нему и не обращались.
Со временем, пообвыкнув в обществе, Матрос потихонечку начал принимать посильное участие в наших беседах. Более того, даже и сам рассказал несколько историй. Одна из них произвела на нас яркое впечатление. Пытаться воспроизвести её от первого лица – немыслимо. Густо замешанная на матерщине, междометиях, мимике и жестикуляции, в письменном изложении она выглядела бы совершенно дикой и бессвязной. Придётся ограничиться сухой фабулой, которую мы в своё время с трудом извлекли из густых непристойных напластований.
Итак, однажды Матрос явился домой, получив за свою работу довольно непривычное, по советским временам, вознаграждение. Благодарный клиент почему-то оделил его литровой бутылкой замечательной Посольской водки, недоступной простым смертным. Предвкушая наслаждение и глотая слюну, Матрос свинтил пробку и взялся наспех сооружать закуску. И тут раздался телефонный звонок. Другой клиент, постоянный и щедрый, да ещё и живущий неподалёку, попросил его срочно зайти к нему по какой-то сантехнической надобности. Посулил хорошее вознаграждение. Тихонько матерясь, Матрос с сожалением отставил вожделенную бутылку и побежал на халтурку. Быстренько отделался, получил мзду и поспешил назад домой. Снова добрался до заветной бутылки Посольской. Приготовил закусь. Налил стакан. С чувством, со смаком, с расстановкой принял его, приготовился привычно морщиться от злобного сивушного запаха – и замер в недоумении. Сивухой-то – не воняет! Да и вкуса мерзкого нет! Прошёл стакан-то так легко, как будто в нём была… ВОДА!!! Ааа!! Да это же и была она – вода!!! Какой облом!
Матрос стал яростно соображать, кто же мог устроить ему такую подлянку. Клиент? Да нет, не похоже, он проверенный, да и живёт по соседству, и ещё не раз обратится… Тогда – кто? И тут его осенило! Жена, падла! Больше некому! Пьянку мужнину она, мягко говоря, не одобряет. Значит, он –за дверь, а жена водку– в раковину, а взамен в бутылку – воды! А теперь, гнида, притворяется спящей, ишь, завалилась на кровать в соседней комнате! Ну, всё! Щас будем карать!
Ураганом ворвавшись в спальню, Матрос яростно стащил жену с кровати на пол и начал избивать ногами, вымещая всё своё горестное разочарование. Для отвода глаз хитрая жена изображала полное непонимание, спросонья верещала, взывала к милиции. Но преступление её было слишком свежим и страшным, никакой пощады ей не полагалось.
И вдруг на очередной минуте экзекуции Матрос почувствовал, что его… хмель забирает! Приостановив воспитательный процесс, он прислушался к своим ощущениям. Никаких сомнений, пьянеет Матрос! И понял он, что не вода была в бутылке, ох, не вода. Ну не знал человек, какая она бывает и как пьётся, водка-то хорошая…
Под конец я всё-таки процитирую Матроса. Ибо этой фразой он добил нас напрочь и, удивлённо озираясь, силился понять, почему это, собственно, все так бурно ржут. Вот что сказал Матрос своей невинно пострадавшей, кряхтящей от побоев супруге, помогая ей подняться с пола и бережно отряхивая:
Студентов горного в форму нарядили сравнительно недавно. А за преподавателей принялись гораздо раньше. Вызывали нас по очереди в ателье, снимали мерку и через какой-то промежуток времени выдавали готовую "спецодежду". И было у нас с этим связано много грустных и смешных историй. Со мной, например, произошла такая. Стою я как-то у входа, на 22-й линии, жду приятеля – он вот-вот должен подъехать. Тут паркуется рядом BMW, вылезает из неё мужик характерной наружности и – ко мне:
Историю эту рассказала мне как-то жена моего покойного друга, д. б. н. , действительный и почетный член различных академий мира, очень талантливый паразитолог и энтомолог.
Сначала напомню, что некоторые оводы проходят одну из стадий развития в желудочно-кишечном тракте лошадей. Затем покидают его естественным путем…
Так вот, экспедиция на Украине, лето, жара, пыльная дорога. Моя знакомая со своим помощником, кандидатом наук, сидят на дороге и терпеливо расковыривают пинцетами конский помёт, ищут личинок оводов. Работа кропотливая и не очень-то приятная, но ничего не попишешь, стараются. Пот с них – градом…
А по дороге идут щирый дiд (всё как положено – висячие усы, соломенная шляпа и т. д.) та и малесенький хлопчик. Остановились. Долго смотрят на взрослых дядю и тетю, занятых таким странным делом. Потом дед неожиданно дает внуку затрещину, поднимает палец и говорит: "ось, бач, Мыкола, учись хорошеньку, а то будешь усю жизнь, як те москалики, в г… ковыряться!".
В нашем районе ходить по улице довольно противно и небезопасно. Он и раньше-то никогда не отличался фешенебельностью, но уж после криминальной революции, очередного отъезда лучших и инспирированного всеобщего обыдления оставшихся - достиг просто какого-то апогея. Преобладают (и выраженно задают тон) маргиналы и дорогие гости города. Когда идёшь - если не каждый второй, то уж каждый третий встречный кроит злобную харю, скалится, харкает, а то и примеривается, нельзя ли задеть или толкнуть.
И вот недавно провёл я небольшой эксперимент. Порепетировав предварительно дома перед зеркалом, старательно состроил на улице как можно более мерзкую, хамскую, наглую и тупую рожу. И, с трудом её удерживая, двинул по тротуару, незаметно наблюдая за встречными прохожими и отгоняя мысль о возможной принудительной госпитализации в психиатрическую клинику. И вдруг оказалось, что наблюдать-то не за чем! На меня впервые никто не обращал внимания. Не злобился, не плевался, не гримасничал, не испепелял агрессивным взглядом. Хотя, казалось бы, на сей-то раз я сам дал яркий повод для неприязни. Однако, нет. Я слился с толпой и впервые стал для неё "своим".
Хватило меня метров на сто, потом мышцы лица устали, неандертальская челюсть втянулась обратно, гримаса разгладилась. Идущий навстречу мужичок презрительно, с ненавистью оглядел меня, харкнул себе под ноги и что-то прошипел. И жизнь пошла своим чередом.
Была у меня в кураторской группе студентка одна, первокурсница. Хорошая такая девчонка, умненькая, красивая очень, незлая – в общем, всё при ней. Но – с некоторыми странностями. Так сказать, богемного склада. В общем, не всегда и не во всём предсказуемая…
Как-то раз подходит она ко мне по личному делу. Хочет поговорить, попросить совета или помощи в решении одной проблемы. А у меня был короткий перерыв между лекциями, хотелось успеть кофе попить. Ну, я и предложил вести разговор по дороге в институтское кафе: так успеем и дело её обсудить, и перекусить.
Встали мы в очередь, беседуем тихонько. Подходит наш черед. Спрашиваю: что, мол, вам брать – кофе или чай?
И тут она поворачивается ко мне. И окидывает вдруг удивительным взглядом, который я помню вот как сейчас. В нём причудливо смешались отрешённость, какая-то странная истома, недоумение и даже заметное раздражение. И отвечает она мне на это медленно так, слегка врастяжку: "Слу-у-ушай, не грузи меня проблемами, а? Выбери сам. Ты – мужик, тебе и решения принимать".
Старинная история про Техноложку. Рассказчик, пожилой уже, вполне достойный и уважаемый человек, заявил, что сам был всему этому свидетелем. Итак, однажды, в стародавние советские времена, поспорил там один студент с преподавателем на бутылку коньяка, что спишет на его экзамене. Причём спишет в любых, самых неблагоприятных условиях. И никоим образом «препод» этот помешать ему не сможет. Ну, ударили по рукам. На экзамене препод сел прямо напротив студента и давай прямо-таки есть его глазами. А тот и не смотрит на чистый лист перед собой - сидит себе, спокойный, как слон. А время идет. И вдруг... в аудитории гаснет свет. Но препод - не промах: хвать студента за обе руки! Так они и просидели какое-то время, держась за ручки. А когда свет наконец вспыхнул, на столе перед студентом оказался лист с готовым ответом! Препод аж с лица сбледнул, но проигранное пари - признал, куда ж тут деваться.
И вот один из очевидцев (рассказчик) вышел из аудитории, где экзамен шёл, и однокурсникам хвастается, какое чудо видел. Понятно, все дивятся. А один из однокурсников - ухмыляется: кому, мол, рассказываешь-то? Кто, по-твоему, ответ написал, затем пробки вывернул, а потом под партами с этим готовым ответом ползал?
Когда Союз нерушимый ещё не окончательно развалили, но уже изрядно его расшатали, успел я побывать в Узбекистане. Ташкент, Самарканд, Бухара. Жаль, Белую Хиву так и не увидел... Привёз домой в Ленинград несколько красивых подарочных пиал с надписью на русском языке "Память о Бухаре".
Одну из них решил подарить своему приятелю и постоянному собутыльнику - большому ценителю не только Зелёного змея, но и хорошего зелёного чая. Приятель такому подарку обрадовался, но, изучив надпись, не удержался от критики. Мол, что на память о себе пиалу дарю - это хорошо. Но зачем я себя с большой буквы-то прописал? Мания величия одолела, что ли?
Мог бы, говорит, написать и проще: бухарю на память от бухаря.
На сборах у нас популярна была песня на мотив "Там, где пехота не пройдет", с куплетом:
"Когда вернемся в Ленинград Мы будем долго, долго мыться, А после много, много, много дней подряд, подряд, подряд По всем закусочным лечиться"
В общем, когда вернулись в Ленинград, некоторое время так примерно и действовали.
А была у меня тогда очень симпатичная и столь же легкомысленная подруга, которая, как потом выяснилось, ловко делила свою благосклонность между ещё многими претендентами. И вот как-то звоню я ей домой, а трубку снимает какой-то мужик. И говорит в неё вместо традиционного "алло" или там "да": "дежурный по санузлу!". Я обалдел и тут же "на автомате" громко выпалил: "вторая смена, шестой пост, проверка половой связи!!!"
Оба заржали, как последние идиоты, и повесили трубки с неадекватно хорошим настроением.
Это произошло на кафедре электрических машин в одном из мореходных училищ. В восьмидесятых годах, при Черненко. Когда этот деятель пришёл к власти, повсеместно начали усиливать идеологическую борьбу. Вот и в эту мореходку тоже прислали "политического комиссара". Какого-то там инструктора райкома или горкома, шут их знает. Проверять степень идеологизированности вопросов из экзаменационных билетов. И тот высказал преподавателям претензии: почему в билетах не освещена мудрая политика партии, ее руководящая роль? Ему говорят: дык, это же электричество! А он: ну и что? Вот дайте сюда билеты, я вас сейчас научу, как нужно подходить к делу. Та-а-ак, что тут у нас? Закон Ома? Фигня какая-то… Ну, ладно, теперь будет – "Закон Ома в свете решений XXV съезда КПСС" и т. д. …
И всё это – с самой убийственной серьёзностью. "Идеологизация" науки бодро продолжается в том же духе. Преподаватели переглядываются, кто – обескураженно, кто – наоборот, ехидно и даже злорадно, но притом все помалкивают. Наконец, на очередном вопросе проверяющего "А это что тут такое – "канализация электрической энергии"?" – зав. каф. не выдерживает и злобно отвечает: "А это куда электрики серят!!!"
Пару лет тому назад, в последний год моего преподавания, разговорился я как-то со студентами. И вдруг один из них меня спрашивает: а застал ли я Отечественную войну? Я думал - дразнят они бедного препода, мне же пока и пятидесяти нет. Ан нет, смотрит парень серьёзно, без улыбки, ждёт ответа. Я ему и отвечаю: мол, первую-то Отечественную уже плохо помню, был тогда крайне молод, а вторую - ту, конечно, очинно даже хорошо запомнил, во всех, какгрицца, мелочах и подробностях. И опять - ни тени улыбки, выслушали, слегка покивали головами. Значит, ничего такого особенного и удивительного для них не прозвучало, всё ясно и банально, ответ принят.
Размышляя над произошедшим, пошёл я в библиотеку. А у входа там - бабуля-вахтёр. И вдруг говорит она мне: "А кудайта ты, милок, собрался? Заворачивай давай! Туда аспирантам низзя!"
Вот так я за какие-то пять минут без малейших усилий превратился из седого ветерана всех отечественных войн в юного аспиранта. Всё относительно.
Помню я свою первую лекцию по токсикологии. Я на неё так спешил, что сорвался с подножки маршрутного такси и при этом ступенькой здорово ободрал ногу. Уж до вуза доехал, а кровь все не унимается. Пришлось брать с собой на лекцию бутылочку спирта и марлю. Выглядело это так. Пробубнив минут пять и чувствуя, что кровотечение продолжается, я извинялся, заходил за доску, задирал штанину, смачивал спиртом кусок марли и тампонировал рану. При этом студенты слышали только характерное бульканье, а по аудитории распространялся сильный запах спирта. После чего я невозмутимо выходил к слушателям и продолжал лекцию, чтобы вскоре, однако, опять нырнуть за доску...
Наконец, один мальчик встал и вежливо сказал мне, что они, конечно, всё понимают... но нельзя ли мне всё-таки перенести столь обильные возлияния на послелекционное время?
Был у моего брата в военном училище курсовой офицер по прозвищу «Тормоз». И так он всех замучил, что послали ему курсанты бандеролью подарки ко дню рождения: велосипедный тормоз и книгу Ф. М. Достоевского «Идиот». Подарки имениннику не понравились. Свои претензии он выразил перед строем:
- Велосипеда у меня, товарищи курсанты, нет. А книга, наоборот, уже есть одна.
Работал я когда-то в одном вузе, который теперь нередко подаётся как древнейший-первейший-крутейший в городе, стране и мире. И был у меня знакомый аспирант. Диссертацию он писал по теме, о которой там никто, в сущности, и понятия не имел: экологический риск, ГИС-технологии... В общем, руководитель у него был сторонний, из Университета.
Как-то раз, уж ближе к окончанию аспирантуры, вызывает этого знакомого зав. кафедрой и говорит: концепция поменялась! Низзя теперь, мол, чтобы руководитель сторонний был. Роняет это престиж нашего крутейшего супер-института. И ректорат рекомендует, чтобы руководителей у тебя было два. Вторым - наш. А именно - сам этот зав. кафедрой.
Парень посоветовался с научруком, почесали они в затылках, плюнули и согласились. Зав. каф. в этом деле не рубит, и на помощь его рассчитывать, конечно, не приходится. Но куда деваться-то... Работа уж почти готова.
А перед предзащитой опять этого аспиранта зав. каф. вызывает. И снова молвит ему человеческим голосом: концепция поменялась! Низзя теперь, мол, чтобы руководитель сторонний первым был. Роняет это престиж нашего крутейшего супер-института. И ректорат рекомендует, чтобы первым стоял руководитель наш, крутейше-вузовский. А именно - сам этот зав. кафедрой.
Парень опять посоветовался с научруком, сызнова почесали они в затылках, плюнули - и согласились. А куда деваться-то... Работа уж готова.
Надо ли говорить, что на защиту аспирант выходил уже только с одним руководителем. И был это отнюдь не университетский трудяга. Такая концепция, ничего не попишешь. Нехорошо, если два руководителя. Ректорат этого не рекомендует.
Понадобилось недавно заведующему кафедрой что-то срочно сказать мне во время моей лекции. Он пришёл к аудитории, тихо постучался, приоткрыл дверь, дождался, пока я закончу формулировку, и жестом попросил к нему выйти. Я извинился перед студентами, выглянул за дверь, мы кратко переговорили, и я продолжил лекцию. Казалось бы, ну и что? Это же банальность, как может быть иначе?
Да, после Университета и я так же считал. А потом убедился, что иначе быть всё-таки может. Волею судеб оказался я однажды преподом в одном удивительном, громко распиаренном вузе, за гламуром и «шиком» которого прячется унылая пустота потёмкинской деревни. И оказалось, что учение тут – не основной, самоценный процесс, а маскировочное театральное действо, призванное прикрыть более "существенные" дела. Студенты и преподаватели – не главные действующие лица, а статисты, ряженые, второстепенный, бутафорский элемент интерьера...
Вот торжественно ведут по коридорам депутацию вчерашних и нынешних братков, "благодетелей и меценатов". Начальство бесцеремонно распахивает дверь в аудиторию, продолжая громко вещать, вламывается, шумно заводя дорогих (во всех смыслах слова) гостей. Вваливается толпа субъектов с характерной внешностью – без каких-либо "комплексов", не отягощённых излишним интеллектом. На узких лбах – крупными, кривыми печатными буквами начертаны максимум три класса образования...
И тут преподаватель должен мгновенно прервать лекцию (?!), вытянуться в струнку сам, заставить и студентов вскочить по стойке смирно (??!!), промаршировать к заезжим насосам и придурковато отрапортовать им – кто он есть таков, что тут, собственно, делает, кому и какую лекцию читает (???!!!). Человек несведущий такому не поверит, как не поверил бы и я сам. Однако, чистая правда...
Как-то раз такое шумное вторжение произошло и во время моей лекции. Следуя инструкции, я подошёл к драгоценным посетителям и громко выдал: "Лекцию ведёт преподаватель номер... (назвал число, выбитое на бирке - чип-карте, которую каждый из нас обязан был носить на груди)! Специальность - номер такой-то!! Срок контракта - 5 лет!!!"
Заезжие братки остались тогда довольны представлением. Видно, повеяло чем-то родным и знакомым...
Был у нас на военной кафедре такой старый пень, подполковник Д. Он уже давно числился в отставке, но по-прежнему таскался на военную кафедру дрючить студентов. Сказать, что это был тупой и вредный старикашка – не сказать ничего. Мы, к сожалению, давно уже забыли многих хороших и умных преподавателей, но Д. – не забудем никогда. В конце XX века он вещал нам на лекциях, своеобразно окая, гыкая, завывая и эмоционально акцентируя на ровном месте: «во время войны все ваши компьютеры и калькуляторы расплавятся, а арифмометр останется!» И впрямь доставал из заветного шкафа допотопные металлические арифмометры, раздавал нам и заставлял считать именно на них. Давал расчетку на 8 часов (специально с этой целью подменялся с коллегами и добивался такого расписания, чтобы все пары у него шли именно подряд). В конце последнего, 8-го часа куда-то выходил. Возвращался ровно через минуту после окончания последней пары и торжествующе орал: «а я не уверен, что вы уложились в данный мною 8-часовой срок, может, вы на целую минуту опоздали - ведь меня же тут не было! Значит, придётся всё переделывать, через неделю всё начнём сначала!». И действительно, начинали сначала…
Так вот, на сборах он всем бригадам давал два варианта задания по определению дирекционных углов и прочей всячины, используя два же стандартных ориентира: первый - громоотвод на трубе соседнего заводишки, второй – крестик на одном из бетонных столбов забора, нарисованный коричневой масляной краской. Из года в год он использовал только эти любимые ориентиры, прикипел к ним не на шутку.
Уезжая домой после весело проведённых 3-х месяцев, мы заделали ему такую штуку. Наши альпинисты залезли на трубу и спилили громоотвод. А другая группа методично нарисовала припасенной заранее коричневой же масляной краской по одинаковому крестику на каждом столбе всего забора, точно как в сказке про Али-Бабу и 40 разбойников.
У меня тут интересный разговор по мобильному телефону состоялся. Мне - звонок. Плачуший пацанский голос: - Па-паааа.... Ыыыы... Меня в милицию забраа-лиии... Нужно срочно денег дать, чтобы отпустии-лиии... - Сынок, пошёл на... - Сам пошёл на...!!! - Аяяй, сынок, отцу - и такие слова.
Однажды попал я в больницу, на травматологическое отделение. Палата у нас подобралась весёлая, дружная, но совершенно, как говорится, безбашенная. Со скукой мы боролись, как могли, и были развлечения наши, надо сказать, крайне примитивными, убогими и дикими. Например, одна из дежурных шуток – незаметно прокрасться в сестринскую и по громкой связи вызвать кого-то из соседей на процедуру в клизменную. Или же просто нехорошо обозвать. Вот счастья-то у всех было… В общем, палату нашу, дурную, беспокойную и неистощимую на нелепые выходки, главврач несколько недолюбливал.
И вот привезли к нам новенького – молодого парня, попавшего под трамвай. Пацан оказался везунчиком – его протащило под этакой махиной с добрый десяток метров, а он отделался синяками, царапинами да порванной одеждой. Так что вскоре его, соответственно, и выписали. Однако первое время, пока ещё подозревали скрытые внутренние травмы – вовсю обследовали (времена были ещё советские) и на всякий случай часто держали под капельницей. Да, и ещё нам далее понадобится тот факт, что паренёк этот отличался довольно впечатляющими размерами своего "мужского достоинства".
Теперь – сам ключевой эпизод. Лёжа под очередной капельницей, парень не на шутку захотел по малой нужде. Ну, и стал просить у нас для этого какую-нибудь ёмкость. У одного из болящих нашлась пустая трёхлитровая банка. Парню помогли аккуратно подняться – так, чтобы не вытащить из вены иглу. Тут он, значит, вытащил хозяйство, заправил его в банку и с облегчением начал отливать.
В этот момент резко распахивается дверь – прибывают с обходом главврач и вся его свита. И замирают они на пороге от невиданного зрелища. Лицом к двери стоит со пущенными трусами парень. На физиономии его – самое что ни на есть безразличное, даже туповатое выражение. Правая рука поднята, в её сгиб воткнута игла, через которую в организм вливается содержимое капельницы. Левая же рука, наоборот, опущена и держит здоровенную банку, в которую засунут его неслабых размеров детородный орган – то есть тут жидкость из организма, наоборот, выливается, и вся эта восхитительная система выглядит проточной. И довершают эту чудо-картину несколько великовозрастных недоумков, стоящих вокруг полукольцом, показывающих на всё это безобразие пальцами, пихающихся локтями и глупо ржущих.
Главврач нахмурился, крякнул, помолчал, а потом мрачно заявил сопровождающим: – И ничего удивительного. В этой палате вообще одни мудаки лежат!
Был с нами на университетских военных сборах один студент. Ярко выраженный дегенерат. В течение 5 лет учебы был последним по успеваемости, вечно ныл, униженно просил у всех списать, шестерил. А на сборах выяснилось, что он служил в армии и ему положена ефрейторская лычка. И его поставили отделенным. О, как его раздуло! Единственное обращение к своим бойцам у него было "эй, ты!".
А сборы у нас длинные были - 3 месяца. Тем не менее, они всё-таки подошли концу. Наступил вечер предпоследнего дня. Вывели нас на вечернюю прогулку, как положено, с песней. А взводная песня у нас была на известный мотив из "генералов песчаных карьеров" ("В жару и в зной идёт четвертый взвод... и т. д."). И вдруг прозвучал новый припев: "когда получим мы по две звезды, дадим ефрейтору.. (по шее)". И тут Степашка вдруг загрустил, крепко задумался. И назавтра утром, в столовой, из его уст мы услышали робкое: "передайте, ПОЖАЛУЙСТА, хлеб...". Повисла звенящая тишина, да и раскололась всеобщим громовым смехом. Оторжавшись, ребята из его отделения Степашке доступно пояснили, что это ему не поможет - погоди, мол, вот выведут нас за КПП... И он в ужасе побежал к замполиту, растеряв последние остатки понта.
В общем, отцы-командиры отпустили его на волю часа на два раньше нас, и припустил он мелкой трусцой на станцию, чтобы поспеть к ближайшей электричке, провожаемый "теплыми, дружественными взглядами" однокурсников.
Была у нас соседка по даче, немощная старушка. Известна она была тем, что нашла чрезвычайно эффективное оружие против деревенских пацанов, нагло и безнаказанно объедавших с её грядок клубнику. Запасла она как-то ведро с фекалиями из нужника и большую малярную кисть. Вооружившись таким образом, устроила с вечера засаду в сенях. Когда злоумышленники нахально расселись по грядкам, она неожиданно вылетела на крыльцо, стала обмакивать кисть в ведро и щедро опрыскивать его содержимым шпану, торжествующе крича: "гОвнами их! гОвнами!". Враг бежал в страхе, дерьме и позоре, после чего старушку с её клубникой оставили в покое.
В студенческие годы до середины третьего курса вёл я довольно странную жизнь, в некотором роде - даже двойную. Учился в Университете, и учился вроде бы неплохо. Но притом подолгу, в ущерб учёбе проводил время за городом, в дальней конно-спортивной школе. Обе мои ипостаси до поры, до времени никак не пересекались. Но однажды параллельные миры всё-таки столкнулись.
Отмечали мы однажды осенью в конюшне с приятелями-конниками чей-то день рождения. К вечеру спиртного, как всегда, не хватило. Отрядили, значит, двух самых трезвых ехать на мотоцикле за очередной добавкой в сельский магазин. На сей раз одним из наитрезвейших почему-то сочли меня. Ладно, сели, поехали. Темно, слякотно, скользко. Который уж день то хлещет, то моросит холодный дождь, кругом жидкая грязь, раскисшее месиво и лужи. А надобно спешить, время позднее, магазин уж вот-вот закроется. Пока доехали – не один раз упали, побились и перемазались глиной. Телогрейки – драные, мокрые, все в налипшей земле.
Наконец, добрались. Закупили и рассовали по всем карманам водку и портвейн, буквально ощетинившись бутылками, как ежи иглами. Порадовались – что успели до закрытия, что падали до, а не после покупки, что вернёмся не с пустыми руками и, значит, не получим по шее от ожидающих товарищей с пересохшими глотками. И двинулись помаленьку в обратный путь. Проезжая в таком непотребном виде по размякшему просёлку, мельком заметил, что обрызганная нами встречная на обочине резко обернулась и уставилась вслед, пытаясь что-то разглядеть в полутьме...
Наутро в Университете, в перерыве между лекциями, подошла ко мне однокурсница. Видно было, что она хочет о чём-то спросить, но не решается. Наконец, собирается она с духом и обращается с такими словами:
– Володя, я понимаю, что этого быть не может, но я хочу всё-таки разобраться. Понимаешь, так вышло, что оказалась я вчера случайно за городом, в деревне такой-то. И вечером на дороге встретила какое-то странное, невероятное видение. На мотоцикле мимо меня проехали два каких-то жутко грязных алкаша в ватниках, с кучей бутылок. Они ещё грязью меня обрызгали, ну, там дороги вообще в ужасном состоянии. Так вот, один из них был просто вылитый ты! Конечно, темно уже было, но сходство – поразительное, это уж я разглядела. Вот теперь не могу успокоиться, – что это было? Может быть, всё это мне просто привиделось? Но грязь-то на пальто была настоящей...
В общем, Володя, скажи ты мне честно, нет ли у тебя, часом, брата-близнеца – деревенского алкаша?
Один наш приходящий профессор-полуставочник отличался редкой скаредностью. Однажды решил проставиться по поводу своего дня рождения. На весь довольно большой коллектив кафедры принёс пару бутылок водки, несколько соленых огурцов и банку винегрета. Чтобы накрыть на стол, обратился за помощью к секретарше. Просьбу эту облёк в слова, которые потом надолго стали кафедральным присловьем:
- Только ты сервируй так, чтобы было красиво и изобильно.
Были когда-то мы с моим тогдашним соседом юными аспирантами-раздолбаями. Я – биолог, а он – программист. Решили было модель водной экосистемы соорудить, раз уж так совпало. Ну и ходили к нему в институт, где стояли (кто постарше, помнят) здоровенные советские ЭВМ. И вот идем мы по коридору его института, по какому-то чужому факультету. А выглядел сосед весьма солидно, одевался строго – костюм, галстук, рубашка накрахмаленная, даже если (особенно если) с тяжкого похмелья. Выглядеть всегда старался невозмутимо.
Так вот, вдруг подбегает к нему какая-то взволнованная студентка. Вцепляется в его рукав и начинает что-то лопотать. Я разбираю не всё, понимаю лишь, что речь идет о несданном зачете, какой-то связанной с этим катастрофе, необходимости ликвидировать задолженность вот прям здесь и сейчас, причем добиться этого она любой ценой готова... Сосед дает ей увлечь себя в аудиторию, подмигивает мне – подожди, мол. Через некоторое время та же невозмутимо, поправляя галстук, выходит. Следом появляется студентка с нарушенной прической, что-то на ходу застегивая, и срывающимся голосом спрашивает: а... а... ЗАЧЁТ???
Хладнокровно повернувшись к ней, сосед менторским тоном произносит: "Голубушка, помилуйте... Во-первых, так зарабатывать зачёты – глубоко аморально. Во-вторых, я всего лишь аспирант. В третьих – с другого факультета. Нельзя так поступать, милочка, идите учить!" Отворачивается и направляется дальше по коридору...
_____ P.S. История, конечно, некрасивая, но ведь это не развод наивной девочки, не принуждение, а столкновение двух аферистов ("вор у вора дубинку украл"). Барышня сама такую инициативу проявила. Что позволяет мне увидеть в произошедшем и некоторую чёрно-юмористическую сторону.
Вспомнилось вдруг. Довелось мне в 90-х годах побеседовать с одним из многочисленных менеджеров, мутной пеной поднявшихся с грязного дна на волне "перестройки". Надо ли говорить, что был он, как всё всплывшее быдло, наглым, распущенным и вальяжным.
- Знаете ли вы, что такое "реализация"? - спросил он меня со своей гнусной, пренебрежительной ухмылкой вчерашнего гопника. - Знаю - ответил я. - Это - осуществление. А то, что подразумеваете под этим словом вы, называется "втюхать".
Пришлось мне немного поработать на Ладоге. Институт держал там свое судно – средний черноморский сейнер, СЧС. «Портом приписки» его была Новая Ладога, и большинство рейсов совершалось по соседству, в Волховской губе. Иногда, правда, судно уходило далеко в Ладогу, изредка добиралось даже до самых северных шхер. Команда почему-то называла СЧС непременно «пароходом» и упорно требовала того же от научных сотрудников. Команда эта вообще была весьма примечательной.
Как известно, многие моряки сильно пьют. Но сказать так про команду этого самого «парохода» – значит не сказать вообще ничего. Зарплата у мужиков была смехотворной, однако все они судорожно держались за своё рабочее место. Это были голодные девяностые годы, время дефицита, карточек на спиртное и всеобщего натурального товарообмена – пардон, бартера. После того, как в рейсе улов измерялся и взвешивался «научниками», рыба поступала в собственность экипажа. Механизм её превращения в вожделенный напиток был отлажен чётко и действовал безукоризненно. Возвращающееся судно уже ждали на пирсе и на берегу многочисленные легковушки с заранее раскрытыми багажниками. И сразу по причаливанию рыба бойко менялась на громадные количества водки и спирта…
Пила команда неправдоподобно – до абсурда, невероятия, многодневного выпадения из реальности. В таком невыразимом состоянии люди постоянно жили, симулировали работу, на ходу засыпали, где и когда придется. Капитан не отставал от подчиненных и люто пил с ними наравне. Говорить о каком-либо его авторитете было бы просто смешно. Команда, а частенько – и само судно были совершенно не управляемыми. Мой приятель рассказывал, как однажды в шторм рулевой в очередной раз отключился прямо в рубке. Команда перепилась до беспамятства ещё раньше. Без руля и ветрил носился этот Летучий Голландец по ревущей штормовой Ладоге, сам по себе взбирался на гребни волн и скатывался в разверзшиеся пропасти. В рубке летал и с грохотом бился о стены спящий мертвым сном рулевой. А в кубриках катались и колотились телами в переборки бесчувственные рыбаки со своим адмиралом…
Ладожские штормы, как вы, возможно, знаете, весьма коварны. Мало того, что они налетают внезапно и бешено. Но на Ладоге ещё и волна особенная, скверная: амплитуда у нее большая, а длина – маленькая. Волны идут частым высоким гребнем, за одним крутым валом тут же встает другой. Судно не скользит по водяным склонам, а зарывается в валы и падает с вершин почти отвесно. На Ладоге запретили даже использовать длинные морские баржи – бывало, они просто ломались пополам, когда нос и корма оказывались на высоких пиках соседних волн. В общем, маневрировать в штормовой Ладоге – большое искусство. И как выходил из всех этих передряг наш Летучий Голландец, вообще лишенный управления – это совершенно непонятно и уму непостижимо.
Но история, которая мне сейчас вспомнилась, со штормом не связана. Вышло так, что «пароходу» понадобилось зайти в устье реки Волхова и пристать к небольшой деревянной пристани. Команда была, разумеется, по своему обыкновению сильнейшим образом пьяна, но на ногах более или менее держалась. Однако, вопреки обыкновению, на сей-то раз требовалось не рулить абы куда в безбрежной Ладоге, а маневрировать точно и расчетливо. Широко и бессмысленно улыбаясь, рулевой залихватски долбанул судно бортом о пристань и сбавил обороты. Брошенную с борта чалку на пристани поймали и быстро намотали на швартовую тумбу… Но тут рулевой вдруг неожиданно врубил «полный вперед». И рванувшийся «пароход», туго натянув швартовы, с корнем оторвал пристань от берега! Поскольку чалиться к ней сразу стало неинтересно, швартовы отдали, а отодранную пристань предоставили её собственной судьбе. Так она и поплыла потихоньку в Ладогу, плавно покачиваясь на спокойных волнах седого Волхова, – вместе со стоявшими на ней несколькими «Жигулятами» и «Москвичом»…
Команда же озадачилась тем, куда бы таки причалить. И тут внимание озерных волков привлек двухпалубный пассажирский корабль, стоявший у соседней пристани. Он был велик и занимал её полностью, встать рядом с ним было бы совершенно невозможно. Однако капитану с рулевым пришла в буйны головы блестящая мысль: причалить к кораблю и уже через него всем сойти на берег! Сказано – и тут же сделано. Пароход снова бурно вспенил воду и, вихляясь по широкой синусоиде, на предельной скорости рванул к белоснежному красавцу. Не знаю, что подумала команда «пассажира», только что наблюдавшая скорую и страшную расправу с мирной пристанью. Ребята забегали по верхней палубе, отчаянно матерясь и жестикулируя. Возможно, они решили, что их собираются взять на абордаж…
Заложив крутой вираж, рулевой наш, видимо, затевал причалить к «пассажиру» на всех оборотах, с шиком и виртуозной точностью. Вместо этого он с ужасающим грохотом бортанул двухпалубник так, что корпуса судов содрогнулись до основания, их и наша команды повалились с ног, и раздались громовой рёв и мат. От удара нас отбросило от высокого белого борта, как мяч, и, не снижая скорости, СЧС отвалил от помятого и ободранного им «пассажира». Но могла ли такая мелочь, как неудачная попытка причаливания, остановить нашего рулевого! Как атакующая акула, «пароход» быстро выполнил крутой поворот и, не сбрасывая скорости, снова лихо взял курс на этот пижонский двухпалубник, непонятно чего такого о себе мнящий.
И тут с верхней палубы «пассажира» высунулись два матроса, держащих на весу над водой здоровенный запасной якорь! А их капитан, изрыгая мат, проревел в рупор, что при попытке подойти к борту на нас оный якорь немедленно сбросят, и что пройдет он через весь наш корпус насквозь, как сквозь масло, учитывая большую разницу высот. И вы знаете, это вдруг подействовало, несмотря на то, что никто из нашей команды вообще, казалось бы, не был способен что-либо воспринимать и хотя бы немного соображать…
Нехотя, под хоровые проклятия и комментарии в адрес этой жлобской команды педерастического «пассажира», наш Голландец сбавил обороты, дал задний ход и медленно, вихляясь и спотыкаясь, пополз обратно – в бескрайнее Ладожское озеро. На родные просторы. Туда, где нет ни дурацких, кое-как прикрепленных пристаней, ни снобов, которым взападло дружески подставить борт своему, казалось бы, собрату – рыболовному сейнеру, ни дурацких запасных якорей, которыми нехорошие люди могут вот так вот, ни за что, ни про что вдруг дать по голове честному моряку…
У меня был случай лет 10 тому назад. Бегал я на стадионе (сейчас-то его, стадион наш, милейшая городская власть под застройку отдала). А на стадион прям на тачке впёрся какой-то тупорылый браток. Сидит в машине, свою братковскую музыку на весь стадион врубил, пиво сосёт, скалится, а на беговую дорожку питбуля выпустил на длинном поводке. Бегущие сходят с дорожки и медленно обходят пса, братка это в силу его скудоумия тешит. Я этому питбулю и говорю: ну ты же умнее хозяина, разве не понимаешь, что тут ты мешаешь? и т. д. и т. п... И он - слушает, голову то направо, то налево наклоняет. И, подумав, уходит. К негодованию своего хозяина. С которым точно и пытаться-то договориться бесполезно.
Сейчас 23 часа. Слышу на улице грохот и мат. Выглядываю в окно. Отрадная картина: мой новый сосед, дорогой гость города и страны, осваивается - выбивает металлическую пепельницу о перила балкона. Содержимое хабарницы летит вниз, на головы прохожим. Но до чего же всё-таки у нас народ нетолерантный. Нет бы порадоваться, что дорогой гость вовсю социализируется, а они - в крик и матюги.
Вот и недавно так же некрасиво вышло. Сосед этот пакет с мусором своим на лестницу выбросил. Стало быть, доверяет нам вынести его, это же так здорово. А соседи недовольны, на ручку двери ему этот мешок повесили. Когда дорогой гость этот ночи напролёт гуляет с земляками, музыку зажигательную слушает, вместе с ними жизнерадостно кричит, лихо танцует, громко поёт и пьёт увеселительные напитки - унылые жители дома снова капризничают. Всё им, понимаешь, не так. Домофон он сломал, чтобы бесчисленным землякам удобнее в гости ходить было - так наши опять же в претензии... Ну что за люди, просто экстремисты какие-то!
Нет, правильно в газетах пишут и по телевизору говорят: толерантнее надо, толерантнее. А то к нам ещё, страшно даже подумать, никто и ехать не захочет. Что тогда делать-то будем?
Зашел в один НИИ по делу, надо было повидать знакомого профессора, пожилого интеллигентного человека. А у них там работает и другой доктор наук весьма солидного возраста – человек простой, душевный, но очень... как бы сказать... энергичный такой, громогласный весельчак. Переговорили с первым, прощаюсь и напоследок спрашиваю: - Как, мол, здоровье (называю имя и отчество второго).
Профессор вежливо, сдержанно отвечает: - Благодарю Вас, со здоровьем у него всё в порядке...
Помолчав, задумчиво добавляет: - До хрена у него здоровья...
И с грустной улыбкой заканчивает: - Столько, что всех нас уже тут зае..л!!!
Как-то раз заявился вдруг ко мне неизвестный студент с уже готовой, престраннейшей "курсовой работой", как он сам её назвал. И потребовал её тут же принять и зачесть. Я из любопытства пролистал эту рукопись - бессвязный бред на нескольких листках, исписанных крупными каракулями. На вопрос мой, кто давал ему задание на эту курсовую, парень невозмутимо ответил, что никто. Сам он себе тему придумал - и сам же её реализовал.
Я помолчал, дивясь разнообразным превратностям преподской жизни, да и говорю: знаете, у меня единственный вопрос к Вам - почему я? Вот почему именно мне Вы этот манускрипт решили принести-то? Чем я перед судьбой так провинился?
Тут паренёк оглядел меня неодобрительно, если не брезгливо, и тоскливо так протянул: "так больше же некому... остальные-то ещё хуже..."
Училась нами в аспирантуре одна милая барышня, назову её Ирой. Занималась пресноводным зоопланктоном. Подолгу считала его под микроскопом в специальной камере. Проблема в том, что при этом глаз нельзя отрывать от окуляра микроскопа ни на секунду, пока вся проба не будет просмотрена. Иначе тут же собьёшься, сосчитанные водные козявки перемешаются с ещё не считанными, и начинай всё сначала. Так что – ни глазу дать отдохнуть, ни покурить, ни поесть, ни ещё куда сходить, сиди и считай непрерывно. Иногда – по многу часов подряд. Коллеги уж работу закончили, отправились веселиться, или просто по домам пошли, а ты знай сиди и считай, считай, считай… Неполезное это занятие. Способствует развитию неврозов и разных других расстройств, которые у Иры и не замедлили развиться.
Что-либо считать – постепенно стало смыслом и способом её жизни. Она считала трещины на асфальте, встречных прохожих, машины... Как-то раз спустились мы компанией в метро, сели в вагон. Стоим, беседуем. Одна Ира в разговоре не участвует, что-то тихо бормочет, зыркает глазами на соседей… Мы уж понимаем: опять что-то считает. Глядим, сосредоточенно обходит стоящего рядом офицера, внимательно его осматривает, выбирается в тыл. Нагибается, уставившись ему в задницу, и так замирает. Военный давно уж искоса, настороженно следит за её действиями, а тут резко оборачивается и сурово спрашивает, чего ей, собственно, надо. Ира же, не разгибаясь, смущённо отвечает ему: извините, мол, надо мне Ваши пуговицы на шинели сосчитать, я уж почти закончила, а тут, оказывается, их ещё сзади внизу много…
Помнится, ехать с нами в Кавголово кататься на лыжах – наотрез отказалась. Нет, говорит, ребята, это для меня слишком быстро. Я, мол, ёлки считать не успеваю…
Конец у этой истории хороший. Ира защитила свою диссертацию и ёлки считать перестала.
Не знаю, кто как, а я в девяностые за любую халтуру хватался. Ну и подвернулась нам с приятелем работёнка. Надо было сплавиться по реке Сяси в её верхнем и среднем течении, а по дороге делать разные гидробиологические съёмки. Начало маршрута было особенно интересное. Заказчик нас закинул на реку аж в Новогородчине. У единственного подъезда к воде. А дальше – десятками километров по берегам сплошные болота, да изредка - давно заброшенные, мёртвые деревни. Ни дорог, ни тропинок. Так что подобрать нас обещали далеко, в устье Воложбы. На прощанье предупредили, что если в срок на точку не выйдем – то трупы они искать не будут, вертолёт нанимать больно дорого. И мы двинулись в путь.
Много чего в пути этом интересного было, долго это рассказывать. На одном пороге мы перевернулись – и, конечно, потопили часть барахла. А также всю еду, кроме последнего шматка сала. А дорога-то, между прочим, ещё дальняя лежала... Ну, кое-как нашли берег потвёрже, выгрузились, развели костёр, сушимся. Ну и сало мокрое тоже положили на пенёк, на солнце просушить.
Спустился я к лодкам – и слышу вдруг отчаянный, яростный мат. А приятель мой, надо сказать, человек выдержанный. Матом почти не ругался. Даже когда на пороге перевернулись, всего-то парой матюгов обошлось, да и то тихо. Другой бы тут целую матерную лекцию прочитал... Что ж там стряслось, думаю? Бегу назад на полянку, по болоту хлюпаю – и вижу такую картину. Над поляной летит ворона с нашим салом в лапах. Крыльями машет судорожно, как тот попугай из мультика, когда летать учился. Дёргается, рыскает по курсу, то набирает высоту, то срывается. Тяжко ей такой кусман тащить, тянет он её к земле, но и бросить не желает. А за ней по кочкам друг мой прыгает, орёт, матерится и кулаками яростно машет. Обещает вороне извращённые наказания. Оно и понятно - другой-то еды у нас вовсе нет.
Через секунду по кочкам уже два клоуна скакало, матерщина удвоилась. И то один, то другой осклизнётся, да в болотную жижу – бац! Вскочит – и снова вприпрыжку. А ворона-то, как перегруженный самолёт, всё высоту никак набрать не может. Вот уж и опушка кончается, впереди лес стеной... Но нет – рывок, резкий набор высоты, ворона, цепляясь салом за ветви деревьев, взмывает и исчезает за кронами...
В общем, когда мы до точки наконец добрались, в ту деревню как раз автолавка приехала. Мы из лодок на берег выскочили – и с рёвом к ней. Деревенские молча расступились. Со страхом смотрели, как мы в батон вцепились и, рыча, рвали его, как Тузик грелку.
Один дедок протянул жалостно: эх, сынки, это ж как оголодать надо...
Как-то раз в далёкие застойные времена прилетели знакомые геологи в Казахстан. Выгрузились и стали лагерем в степи возле аэропорта, чтобы ждать транспорт. Наступает, значит, чёрная южная ночь, в десяти шагах от костра уж ничего не видно, темень просто кромешная. Сидят ребята у огня, ужинают, выпивают, на гитаре играют, песни поют.
А ещё с вечера плотно прибилась к ним какая-то местная казашка, грязная и страшная, как смертный грех. И вскоре начала она отчаянно приставать к мужикам с совершенно недвусмысленными намерениями. Вскоре достала всех, особенно допекла одного юного геолога, наиболее ей полюбившегося.
Кто знает, может быть, месяца через два-три дикой жизни её навязчивые предложения и были бы рассмотрены более благосклонно. Но сейчас, когда ребята – только что из дома, шансов у неё, ясное дело, не было никаких. О чём ей сперва в деликатной, а затем и в резкой форме заявили. Однако бабёнка оказалась упорная, и чем дальше её посылали, тем решительнее она действовала.
Наконец, основной объект её домогательств тяжко вздохнул и решительно сказал: "Ну, ладно, пошли". Зашёл в палатку. Вытащил из ящика здоровенную докторскую колбасу (помните, такой почти метровый батон), спрятал под штормовку. Позволил даме чуть не волоком увлечь себя в ночную тьму. Вытащил метровую, толстенную докторскую колбасу и молча вложил ей в руки.
Гостья взвыла и стремительно, с неправдоподобной скоростью, зигзагами кинулась во мрак ночи, оглашая степь воплями ужаса. Больше её в экспедиции не видели.
Был такой предок человека Homo habilis - "человек умелый" (кто его относит к поздним австралопитекам, кто - к более поздним гоминидам). Выглядел примерно так (см. рис.): http://uh.ru/files/a/1/5708/images/005-homo_habilis01.jpg
Как-то раз проводил у нас в Герценке собрание московский методист. Пояснял он нам, преподам, что, как учит великий Фурсенко, теперь нужно не вкладывать знания, не заставлять мыслить, а только прививать полезные навыки и готовить квалифицированного потребителя. Я значицца и говорю ехидно с места: "то есть теперь у нас новая установка - на воспитание "человека умелого"?
И методист сильно обрадовался: "да, да! Вот! Очень подходящий термин!"
Как-то разговорились мы с мужиками за чаем в обеденный перерыв о превратностях корпоративной, извиняюсь, дисциплины. И поделился я с ними одним странным наблюдением. Подметил, что приход мой в каждую новую организацию сопровождается обычно некими паранормальными явлениями.
Поступил работать преподавателем в известный институт с милыми, вольными университетскими традициями – и он мгновенно, в течение каких-то двух лет превратился в форменный концлагерь. Установился так называемый "порядок" – то есть тот же бардак, но с колючей проволокой, репрессиями и доносительством. Утвердилась драконовская, нелепая псевдодисциплина по принципу "я начальник – ты дурак", выстроенная на унижении, страхе, перекрёстном стукачестве и жополизинге. Как грибы-поганки, выросли турникеты с системой контроля времени посещения. Развелось непомерное количество наглой, разнузданной охраны. Ввели знамя, гимн, униформу. Установили сложные ритуалы внутреннего оборота служебных бумажек. Составили инструкцию по правилам их оформления – с подробным указанием, с какими полями, шрифтами и прочей орнаменталистикой их нужно выводить…
В общем, полный оруэлловско-кафкианский набор, или"цЫвильность", по благоговейному выражению тамошнего фюрера. Всё это безобразие до такой степени не соответствовало моей природе, что вскоре меня оттуда выгнали, причём буквально угрожая физической расправой.
Перешёл я работать в другой вуз, вполне демократичный – и вскоре в нём тоже ужесточилась дисциплина. На проходных появились турникеты. Расплодилась и обнаглела охрана. Увеличился и усложнился ненужный бумагооборот. Заговорили об униформе. В общем, отовсюду попёрли ростки "цЫвильности"… Но тут я свалил и оттуда.
В общем-то, если подумать, то зря я это своим коллегам рассказал. Дело в том, что и у нас в последнее время тоже начали помаленьку трудовую дисциплину крепить. Вдруг завёлся, например, контроль времени прихода и ухода, чего отродясь не было. Или недавно вот появилась подробная инструкция по правилам оформления служебных бумажек… Так что мужики меня выслушали внимательно и довольно угрюмо. Сказали, что теперь им ясно, из-за кого весь геморрой.
– Да вы цените, что имеете, и радуйтесь, что ещё ленинского субботника нет – начал отмазываться я. И услышал в ответ, что если ещё и субботник введут – точно будут знать, кому морду бить.
И что вы думаете? Буквально через минут пять в столовую вошла секретарь и велела нам ознакомиться с документом, извещающим о скором, всеобщем и обязательном субботнике по уборке офиса.
Эффект был силён. Мне реально чуть сгоряча не навешали.
Моего руководителя дипломной работы, когда он поступал в вуз, спросили на экзамене: а для кого, по его мнению, Пушкин писал свои стихи - для дворян или для крестьян?
Чуя подвох и каверзу, он долго мялся и оттягивал ответ. Но деться ему было некуда, и он всё-таки нехотя вымолвил, что, к сожалению, наверно, всё-таки для дворян - поскольку крестьяне и читать-то не очень умели.
Ответ оказался неверным, что плачевно сказалось на оценке. Оказалось, что Пушкин, задумывая свои стихи, гениально предвидел грядущую Великую октябрьскую революцию, благодаря которой крестьяне станут грамотными и и смогут наконец-то прочитать его стихи. На этого потребителя своей поэзии он и ориентировался.
Встретились не так давно двое бывших моих однокурсников. Ну, то есть по всему получается, что учились они вместе, а вот друг друга напрочь не помнят. Шутка ли, тридцать лет прошло, да и поток-то был большой, а специализации у них – ну совсем разные. В общем, ни одних и тех же преподов мужики не могут вспомнить, ни общих товарищей – ну, обидно им даже стало, как же так. Уж вроде бы всё перебрали – нет, каждый своё только и помнит. Пригорюнились. И тут вдруг одного осенило: – Слууушай, а помнишь, как на втором курсе <называет мою фамилию> нажрался? – Нуууу! Кааак же! Да это ж целый цирк был! – Ну! Его ж тогда дружки зачем-то на лекцию пьяного принесли! – Препод стал докапываться, а тот в него мусорным ведром запустил! – Лекция была сорвана! – По двору его тогда всем курсом несли, вот было шествие! – Ага! Я за левую ногу нёс! – А я – за правую руку... Погоди-ка... – Погоди-ка... Серёга... Серёга?! Серёёёга!!! – Колька!!! Ну, здорово! Ну как ты и т.д.
На исходе 1975 года в Лаосе произошёл военный переворот. В результате королю Савангу Ватхана пришлось отречься от престола, а Лаос под чутким руководством Большого Брата бодро отправился путём социализма. Лично для меня это дело обернулось благом. Поскольку, ежели бы социалистически настроенные военно-политические силы в Лаосе ("Патет Лао") не наплевали на Вьентьянское соглашение и не захватили власть, у меня в 1980 году могли бы, пожалуй, случиться некоторые проблемы.
Дело было так. После переворота в университет на наш курс попали двое молодых лаосцев. У одного из них папа ещё недавно был крупным слоновладельцем, у второго – военным, капитаном какой-то неясной, чуть ли не карательной службы. Парни, особо не напрягаясь, учились себе в Сорбонне, бурно предавались соблазнам парижской жизни, а в перерывах постигали физику. После известных событий жизнь их изменилась – обоих выдернули из милой их сердцу среды и засунули к нам на... биофак, на кафедру БИОФИЗИКИ (!). Судьбами их распорядился какой-то величайшего ума человек. Разница между физикой и биофизикой – не меньше, чем между Ленинградом и Парижем, и метоморфозы эти напрочь отбили у ребят последние остатки мотивации. Проще говоря, на учёбу они забили сразу и окончательно. Да и то сказать, что они понимали-то на лекциях, с русским языком им пришлось знакомиться прямо здесь, во время учёбы.
На летней учебно-полевой практике мы с приятелем и оба лаосца оказались в одной комнате общаги. Как сейчас помню, номер у этой комнаты был девятый. Ребята оказались весёлые и компанейские, не дураки и выпить, и погулять, и поискать приключений. Занятные они были парни. Как-то раз один из них, помню, вдруг расплылся в улыбке, увидев в журнале "Огонёк" фотографию нехорошего империалиста с винтовкой М-16. Оказалось, что узнал он любимую винтовку – сам с такой же в 1975 году защищал Вьентьян от коммунистов из Патет Лао... надо сказать, что мы с ними как-то быстро сдружились, обычно держались вместе, и в сложных жизненных ситуациях не раз гремел наш пьяный, яростный боевой клич "А ну, девятая, не выдавай!"
И вот как-то раз, во время очередной пьянки, вздумалось мне вдруг нарисовать карикатуру на незабвенного Леонида Ильича. Вышел он у меня красавцем – тут тебе и брови кустами, и ордена изо всех мест, и глупое лицо, и циничные комменты. Все мы от души поржали, а потом я спьяну прикрепил это произведение к двери в нашу "девятку". Причём прикрепил с наружной стороны двери, чтобы и все остальные могли всласть постебаться.
А через некоторое время кто-то из нас, малость протрезвев, вдруг замечает, что карикатура-то – исчезла. И по мере осознания этого факта он нас начинает как-то всё больше напрягать. Потому что год на дворе стоит, напомню, 1980-й, и за анекдоты про Леонида Ильича вполне себе можно и сесть – не говоря уже о смачных карикатурах в публичном месте.
И верно. Через некоторое время заходит к нам в комнату парторг курса, важный, тупой и сволочной мужик, намного старше нас, с говорящей фамилией Чуркин. И важно вещает нам с приятелем, что карикатуру нашу безобразную он конфисковал, вражескую вылазку пресёк, а по возвращении с практики будут у нас большие неприятности, вследствие которых прекратим мы осквернять собою университет, а вместо этого подключимся к сугубо практически работам по строительству коммунизма где-нибудь в Заполярье или, скажем. на Дальнем Востоке. С чем и убирается восвояси.
Ну, мы его тут, конечно, поматерили - заочно, друг перед другом хорохорясь, но на самом-то деле, зная этого говнюка, понимали, что ситуация для нас складывается не шибко весёлая. И перспективы обрисовываются так себе, довольно-таки неважные. В общем, было о чём призадуматься.
Вскоре вернулись откуда-то наши лаосские кореша. Выслушали нас внимательно. Будучи далеки от советских реалий и поневоле ставшие от таких поворотов в своей судьбе полными пофигистами, нисколечко, в отличие от нас, не растерялись. Сын капитана нехорошо улыбнулся. А маленький тощий Санга Пхуон, сын слоновладельца, большой знаток и любитель тайского бокса, хмуро бросил нам "go" и первым деловито направился в коридор.
Описание дальнейших событий займёт гораздо больше времени, чем заняли они сами. Всё происходило просто стремительно. Как-то ловко крутанувшись вокруг своей оси, маленький Санга стремительным ударом ноги сходу вышиб Чуркинскую дверь. Войдя, мы обнаружили в комнате Чуркина. Он сидел на койке и с обычным для него важным видом читал газету "Правда". Не успел он поднять на нас изумлённый взор, как Санга снова закрутился волчком и со свистом заехал хозяину ногой в лоб. Коммунист Чуркин молча упал с койки, растянулся на полу и замер прежде, чем на него спланировала и накрыла его выроненная газета "Правда". Санга тем временем деловито вытряхнул содержимое его тумбочки на пол, поднял карикатуру на товарища Брежнева, молча сунул её мне и спокойно вышел вон. Мы последовали за ним. Расселись в нашей комнате за столом. Развели по стаканам белую, дружно подняли их. Чокнулись. И тут Санга впервые улыбнулся и с чудовищным акцентом произнёс:
В 1996 г., в возрасте 36 лет, защитил я докторскую диссертацию, вопреки воле моего непосредственного начальства. Ещё бы – как можно такому молодому претендовать на докторскую степень, не будучи ни сыном начальника, ни блюдолизом, ни нуворишем. Соответственно, буквально через несколько дней после успешной защиты попал я под сокращение штатов.
Стал, значит, работу искать. Ноги снашивал до основания - а не берут никуда, только в пирамиды зазывают. Ну, девяносто шестой - все помнят, что это за времена были. Куда ни ткнусь - везде сочувствуют, вежливо отказывают и сами тоже ждут сокращения штатов.
И вот порекомендовали мне знакомые одну платную контору по трудоустройству. Мол, их знакомому там быстро хорошую работу подыскали, за буквально символическую плату. Прихожу я туда, рассказываю свою историю. Слушают внимательно, ахают, вопросы задают. Ну, говорят, молодому свежезащитившемуся-то доктору мы сейчас живенько кучу вариантов найдём. Взяли у меня адрес, обещали немедлено приступить к анализу ситуации и предупредили: вариантов наверняка будет очень много, поэтому пришлют подборку не письмом, а бандеролью, а то и, глядишь, здоровенной посылкой.
И надолго исчезли: не звонят, посылок не шлют... Наконец, звонок. Извиняются, с какой-то странной интонацией сообщают, что все варианты, которые удалось найти, таки поместились именно в письмо, которое мне и высылается.
Письмо это оказалось тонюсеньким. Внутри конверта нашёл я единственный листок. Это была подробная инструкция, как мне можно побыстрее пробраться за границу, чтобы вступить в иностранный легион.
Когда-то на "халтуре". Время обеда, каждый достаёт свою нехитрую снедь. Рядом мужик открывает свёрток, там – кусок хлеба, два яйца, луковица. Гордо оглядываясь, самодовольно произносит:
Рекомендую коллективную преподскую подборку студенческих высказываний, адрес в Контакте: http://vkontakte.ru/board.php?act=topic&tid=570140&st=20 Оттуда:
Автор - Виктор Горбатов:
- Аргументируйте, почему в тесте вы отметили, что для британской философии XVII-XVIII веков характерен эмпиризм? - А тут я логически рассудил! (гордо) Ведь Британия была тогда ЭМПЕРИЕЙ!
Устный экзамен по математике в МГУ. Абитуриент рассказывает теорему о параллельных: - Через любую точку, не лежащую на данной прямой, можно провести одну прямую, параллельную данной, если ее проводить ровно... - ???!!!....... ГДЕ ВЫ ЭТО ПРОЧИТАЛИ??????? Абитуриент с умным видом достает книжку и показывает нужное место экзаменатору: "Через любую точку, не лежащую на данной прямой, можно провести РОВНО одну прямую, параллельную данной..."
Автор - Михаил Васильев:
На зачете по политологии. Вопрос. Что такое консенсус? Студентка краснеет и выдает: "Это то, что бывает у женщин после пятидесяти"
Студента цитирует Марина Сопова:
- При работе с вакуумом на голову надо одеть ОЧКО...
Автор - Вера Голубкова:
"Девушка сдавала экзамен по философии и, уже сидя в коридорчике перед аудиторией, сообразила, что ничего не знает про Руссо. Ей стали быстро на всякий случай подсказывать какие-то разрозненные сведения, и вот, когда она уже заходила в аудиторию, кто-то напоследок ей сказал: самое главное, надо помнить - Руссо считал, что человек в сущности своей ДОБР. Как всегда, по Иронии судьбы девушке таки пришлось рассказывать про Руссо, и вот, гордая, она сообщает: "Но самое главное, что Руссо верил в то, что человек в сущности - БОБР"... Комиссия начала давиться, но самообладания не потеряла, и кто-то у нее спросил, в чем же все-таки сходство между человеком и бобром. Девушка не растерялась и сказала: "ну как, и те, и другие селятся вдоль рек, и те, и другие строят хатки..." и т. д. и т. п. Говорят, что, когда она наконец покинула аудиторию, комиссия минут пять просто валялась под стульями..."
Есть у меня старая привычка - пересылать себе со служебного на домашний адрес e-mail всякие материалы, с которыми нужно будет ещё поработать на выходных.
А с недавних пор на работе повесил я на стену большую пробковую доску, на которую креплю всякие заметки, наклейки и прочие памятки. Недавно моя бывшая студентка увидела это и с грустью прокомментировала так:
- Честно говоря, я забеспокоилась ещё в вузе, когда Вы при мне писали самому себе письмо. Да ещё и приговаривали, что надо его срочно отправить, пока Вы в твёрдой памяти. Уже тогда я начала всерьёз тревожиться о Вашем здоровье. Но теперь, когда Вы начали выпускать сами себе стенгазету...
Был я как-то в Севастополе, в дельфинарии. Как раз попал на небольшое представление. Каждый из дельфинов выступал перед публикой с каким-то своим личным трюком. Кто-то прыгал в обруч, другой - толкал мяч, третий кувыркался... За каждый из выполненных номеров дельфины получали по рыбке, работали весело, с удовольствием.
Лишь один из них, самый здоровенный, вообще никаких трюков не делал. Видимо, не умел, да и не считал нужным напрягаться. Похоже, на него и тренера-то давно уж махнули рукой - даже и не пытались уже чего-либо от него добиться. Зато этот дельфин обладал очень громким, хорошо поставленным голосом. И вовсю им пользовался. Попросту говоря - громко, нерпрерывно и отвратительно орал. Молчал он лишь в том случае, когда ему перепадала рыба и нужно было жевать. Проглотив пищу, он немедленно брался за своё - принимался реветь пуще прежнего.
Я специально проследил: рыба доставалась ему в несколько раз чаще, чем остальным дельфинам-работягам. Дрессировщики от него попросту откупались. В результате жрал он постянно, жадно чавкая, давясь и спеша побыстрее освободить своё орательное устройство.
Лишний раз я тогда убедился в том, что и так давно уже понял: нет между ними и нами никакой особой разницы.