Хорошие манеры...
Все в этом мире жертвы, даже Боги,
Все в этом мире жертва, вот беда!?
И есть ли что среди событий многих,
Что не было бы жертвой никода...
Так я сидел и думал, денно-ночно,
Свой сон и стол панически презрев:
Но мысль была вялА, была не сОчна,
Была крива, обрывчато-кусочна,
Вела себя весьма неправомочно,
Воняла изподмышечно-носочно,
Была хрупка, рассыпчато-песочна,
А заявляла, будьто жаропрочна,
Вилась вокруг, надстрочно и подстрочно,
Была как-будьто кем-то обесточена,
Несла с собой другую мысль побочно,
(Я весь в поту, как вор, на ставке очной)
Ее рождать уж надо было срочно,
Зачатую без дури, непорочно,
Руками (не промышленно-станочно),
В одном лишь экземпляре, не поточно,
Запутанную ниточно-клубочно,
Забитую кувалдно-молоточно,
Подгляданную скваженно-замочно-
-Эрото-голожопо-беспорточно,
И вот она, под умную заточена:
(Моих напутствий строй преодолев)
"Хорошие манеры так же точно -
Есть следствия хоть маленьких, но жертв!"
Как всегда паскудный ветер туч нагнал и каплет дождик.
Мокрый, злой таджик угрюмый вдоль по лужам бодро скачет.
А навстречу горемыке прут болельщики "Зенита".
Не сказать, чтоб очень много было их во тьме кромешной,
Человек, наверно, сорок, все ядреные фанаты.
Были парни подогреты, кто пивком, а кто и водкой,
А один, ну прямо в сопли, наклевался "Сиднокарбом".
Прет его, бодрится сволочь, и таджику целит в рыло.
Остальные не стерпели, каджый рад был приложиться.
Некто же, фанат безумный, бил таджика древком флага,
И отчаянно ругался матом с детской прямотою.
Но внезапно все утихло, дальше прут толпой фанаты.
А таджик лежать остался в луже мокнуть под дождем.