Батальон готовился отойти ко сну, когда кларнет старшины Кравченко начал
издавать чарующие звуки вальсов. За вальсами последовали полонезы и
кадрили. После десяти вечера над модулями и палатками
ремонтно-восстановительного батальона зазвучало что-то восточное,
чередуясь с молдавскими и украинскими мелодиями. В одиннадцать, когда
батальон целый час должен был спать, в ночи послышались марши. Звуки из
кларнета вылетали уже не такие чистые, как перед отбоем. Истинные
меломаны чертыхались, слыша в самых простых аккордах фальшивые ноты. Чем
дольше играл старшина, тем больше недовольных кричало в раскрытые окна
палаток и модулей: "Заколебал уже, заткнись лабух, спать не даешь!" и
тому подобное. Но офицерам вставать не хотелось, а солдатам ссориться с
начальником столовой не с руки, и все терпели.
В половине первого ночи при каком-то замедленном и шипящем исполнении
старшиной Гимна Советского Союза не выдержал майор Хомейни -- так, меж
собой звали солдаты замполита части за способность по любому поводу
"толкать" длинные речи. Он вышел из своей комнатки на крыльцо
командирского модуля в черных по колени трусах, в тапочках на босу ногу
и подозвал дремавшего под караульным грибком дневального. Применяя не
рекомендованную для политработников лексику, погнал бойца к столовой,
чтобы передал музыканту о позднем времени, о тяжком ратном дне и,
наконец, о давно наступившем комендантском часе. Солдат, гремя амуницией
и автоматом, поднимая тяжелыми ботинками пыль, исчез за углом
приспособленного под столовую железного ангара.
В столовской курилке, под одним из немногих уцелевших от шальных пуль
фонарей, было любимое место репетиций переведенного из какого-то
кабульского полкового оркестра старшины Кравченко. Старшина на прежнем
месте службы, спасаясь от внезапного обстрела "духовскими" реактивными
снарядами, прыгнул в окоп, подскользнулся и умудрился сломать на обеих
руках указательные и средние пальцы. Для оркестра он, как профессионал
был потерян. После госпиталя старшину должны были комиссовать и
отправить в Союз, так как функции поломанных пальцев полностью не
восстановились. Но чтобы не портить отчетность, кто-то из штабных
начальников принял решение не увольнять Кравченко по инвалидности, а
дать дослужить полгода до пенсии на другой должности. Так и стал
старшина начальником столовой. Но с музыкой не расставался, постоянно
что-то напевал, а иногда наигрывал на кларнете. И в этот злополучный
вечер, который запомнится ему на всю оставшуюся жизнь, он достал из
футляра инструмент.
Хомейни успел только раз затянуться сигаретой, как в районе курилки
прогремел взрыв гранаты и длинно на весь рожок застрочил автомат.
Музыка, или то, что с трудом можно назвать этим словом, замолкла.
Стрельба не повторилась и из тени модуля на лунный мартовский свет вышли
боец и поддерживаемый им музыкант. Переполошив ночью стрельбой и взрывом
весь батальон, солдат, оказывается спас старшину... от змей. Репетируя,
Кравченко музыкальным ритмичным отбиванием такта ногой, а может плавным
покачиванием кларнета, привлек внимание охотившихся на мусорной куче
после зимней спячки тварей. Они приползли к курилке, окружили со всех
сторон музыканта и в паузах между мелодиями начинали громко шипеть.
Поэтому играл старшина под звездным афганским небом, забравшись на
спинку скамейки и обхватив фонарный столб не переставая почти три часа.
Взрыв на мусорке распугал змей, и они устремились в темноту,
преследуемые автоматной очередью дневального.
До отлета старшины домой его лучшими друзьями стали тот солдат и
Хомейни. Все самое вкусное, самое свежее в любое время суток ждало
спасителей бывшего музыканта. А инструмент, протертый фланелькой,
Кравченко уложил в футляр и спрятал на дно своего потрёпанного немецкого
чемодана. Смолк кларнет в батальоне, а вот прозвище "Заклинатель"
прилипло к начальнику столовой до конца его афганской службы.