Поиск по автору:

Сегодня прочитала в "Новой газете" (выпуск от 26 марта 2009 г.)

Году в 1972-м в Большом, на очередном правительственном мероприятии,
давали «Демона». Приехал Брежнев с каким-то арабским лидером, другом
Советского Союза. Сыграли небольшую увертюру, занавес подняли, хор попел
— хорошо все так, по нотам. Потом Демон на скалу выполз: «Проклятый мир!
Презренный мир! Несчастный, ненавистный мне мир! И т. д.» — говорит и
на другую скалу собирается. Он тросиком к колосникам был подвешен —
таков был конструкт. Отъехал Демон метра на полтора от скалы и завис в
сценическом пространстве неуклюже, что-то там в конструкте отказало.
Исполнительский коллектив в Большом театре был опытный, тертый, поэтому
нервозности не проявил, а опустил занавес. Снова стали играть увертюру,
чтоб за это время конструкт поправили. Занавес поднимают — Демон висит
несуразно. Опять опустили занавес, опять увертюру сыграли. Поднимают —
висит нелепо, сволочь. Тут уже пауза возникла — четвертый раз играть
как-то пошло, это же в какую-то дурную бесконечность вылиться может. В
общем, по театру разлились тишина и растерянность. А акустика там
хорошая. И вот в этой полной тишине на весь театр раздается страстный
шепот одного рабочего сцены, адресованный другому рабочему сцены:
«Колька, чепляй Демона багром за жопу!». Зал взорвался. Концертмейстер,
который тогда в оркестровой яме сидел, рассказывая эту историю,
закатывал глаза и говорил, что подобной реакции на классическое
искусство он никогда больше не видел.

Два человека не смеялись тогда в Большом театре — его директор и
арабский лидер. Когда настал антракт, директор, как на эшафот, стал
подниматься в специальное помещение для вождей. Подходя, он услышал
дикий хохот — видимо, фразу наконец перевели арабскому лидеру, а
остальные ее освежили в памяти. Когда же директор зашел туда, Брежнев
похлопал его по плечу и сказал: «Ну, спасибо. Такого удовольствия от
оперы я еще не получал». Прав был, наверное.

Идет репортаж с кубка мира по биатлону. Комментатор Дмитрий Губерниев
бессмертен...

Показывают стрельбу норвежского биатлониста. Спортсмен стреляет
замечательно, очень быстро, уверенно и без промахов. Губерниев: "Ах, как
стреляет Тарри Бё! Если бы это видела Анка-пулеметчица, она влюбилась бы
отнюдь не в Василия Ивановича..."

Бежит немецкий биатлонист и на дистанции его громко-громко, естественно,
по-немецки подгоняют тренеры. Губерниев: "Если бы российские или
белорусские спортсмены услышали ЭТО, им захотелось бы быстро-быстро
убежать. Жаль, что их рядом нет..."

.. Наши матери в шлемах и латах
Бьются в кровь..."
(с) Високосный год

(История реальная, фамилии изменены)

"Свекровь" по итальянски – "суочера". Инга Шульц расшифровывала это как
помесь "суки" и "сволочи". И, судя объективно, на то были основания.
Неспроста же Эрик, Ингин муж-итальянец, ходил в бобылях до 45 лет, а его
старший брат был изгнан из дома в 15 лет, и до сих пор с матерью не
видится. С невесткой старуха словом не перемолвится, хотя Инга уже
прилично набалтыкалась по итальянски, зато непрерывно честит Эрика за то
что его жена не так одевается, варит несъедобную еду "борст", не есть
макароны, неправильно – по-русски – воспитывает Микелло (на самом деле
сына Инги и Эрика зовут Никита-Микелло, но итальянская бабка естественно
русскую часть имени опускает), ну и так далее и тому подобное...

К счастью Инга не всё время живет в Милане, поэтому может спокойно
игнорировать выходки суочеры и держаться от неё на безопасном
расстоянии.

Но в этот раз присматривать за мелким, да и вообще – обживаться в
Италии, приехала Ингина мама Тамара Петровна. И бабушки подрались.

Началось всё тихо-мирно. Сначала суочера мадре-ин-леггу (ну, тёщу по
итальянски) в упор не видела, готовкой её брезговала (представляете, как
русская бабушка готовит для дочери и внука?!) и гордо ковыляла мимо на
двух своих костылях "не повернув головы кочан". Но потом что-то в её
голове щёлкнуло, и она, снизойдя до разговора с Ингой, изъявила желание
вместе с Тамарой Петровной наблюдать за играми трёхлетнего Никитки.
Ладно, какие проблемы, наблюдайте, любезная суочера! Ради такого дела
игры были вынесены из детской в холл, и, уходя в магазин, Инга наблюдала
идиллическую картину: посреди комнаты на большом ковре возится с
игрушками Никита, а на двух диванах напротив друг друга расположились
две бабушки - чёрная и белая. Чиста Толкиен – "Две башни".

Когда она вернулась из магазина, диспозиция была той же самой, только
суочера побелела как мел, а мадре-ин-легге раскрасилась роскошным
фингалом.

– Твоя мать... – закричала суочера.
– ТвоЮ мать, – машинально поправила Инга.
– Твоя мать мне ногу сломала!!!
– Мама, что случилось?!!

Случилось вот что: Никитке потребовалось сменить штанишки. Тамара
Петровна потащила брыкающегося младенца в детскую, где было всё
необходимое для переодевания, и заперла дверь – потому что маленький
негодяйчик норовил обычно сбежать без штанов, и лови его потом по всему
дому!

Только приступила к процессу, как в дверь забарабанили. Это суочера
решила, что от неё насильно отторгают внука. Мадре-ин-легге приоткрыла
дверь и немедленно получила два раза по башке костылём. Сперва она
опешила, но потом изловчилась и выхватила боевой костыль из руки
соперницы. Итальянская бабка упала и осталась лежать. Наша испугалась.
Но оказалось, что итальянка не убилась, а просто обиделась. Когда наша
попыталась помочь ихней подняться, простив подбитый глаз и ссадину на
макушке, та начинала опять воинственно махать костылями, предпочитая
валяться на полу, но не дать к себе прикоснуться гнусной оккупантке.
Тамара Петровна подумала-подумала и решила перетащить суочеру на ковёр,
чтобы она хоть не на голом полу лежала. Ну и потащила. А что бы
остаться за пределами радиуса поражения костылей, потащила за ногу.
Тут-то и раздался тихий хруст и дикий вопль.

Так добро победило зло!

Вызывать скорую суочера запретила, потребовала вызвать сына. Эрик
сорвался с работы, вызвал скорую, поехал с мамочкой в больницу, дневал и
ночевал там, потому что мамма от казённой медсестры отказалась.

Вот такие, блин, приключения итальянцев в Италии.