Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Однажды я был в Алматы, на выставке работал. Достопримечательностей не видел, суеты было много, с утра до ночи торчал в павильоне, питался там же. Кормили, надо сказать, хорошо, жирного плова большая миска, пирожки всякие, компот. И всё это обходилось меньше ста рублей в день, а яблоки так вообще бесплатно — ешь, сколько влезет. Но вот выставка закончилась, экспонаты упакованы, есть полдня свободных. — А что в Казахстане такое важное, без чего уезжать никак нельзя, учитывая, что зеленая тюбетейка у меня уже есть? — спрашиваю я у местных грузчиков. — Бешбармак! — закричали грузчики и все как один показали мне свои тёмные пятерни, — Бешбармак! Найти самый лучший ресторан национальной кухни я поручил таксисту. Мы ехали по бесконечно длинному проспекту, на домах мелькали трехзначные номера, потом свернули на улицу, и снова ехали долго, долго. ― Это всё ещё Алматы? ― спросил я водителя. ― Где? ― спросил он в ответ, и я понял, что шутка не удалась. Наконец такси остановилось у опрятного двухэтажного дома с красивыми лампочками. Приняв от меня оплату, водитель сказал: ― Обязательно конины поешь. Конина помогает от этого… ― он постучал согнутым пальцем по виску. Я вошёл в ресторан. Народу было много, видимо, пока добирались —наступил вечер. Играл оркестр народных инструментов, девушки в красивых национальных костюмах разносили еду по нескольким залам. Меня усадили за свободный столик, подали меню, огромную книгу в тяжелом кожаном переплете. Бешбармак я нашел сразу, на первой странице. И хотел уже было сделать заказ, но взгляд задержался на цене. Цена была большая, очень большая. Куда не пересчитывай, хоть в рубли, хоть в доллары. Хм... Судя по описанию мне предлагали за пятьсот долларов наваристый бульон с лапшой. Это что же за лапша такая? А интересно ведь, что за лапша за такие-то деньжищи. Небось не та, которую кипятком разводят. Будет, что рассказать. Но минутку... Ведь в этой стране меня неделю хорошо кормили за пятьсот рублей, а тут одно блюдо за пятьсот долларов. Да эта цена ужина в парижском трехзвёздном ресторане, на двоих и с хорошим вином, да ещё в конце выйдет сам шеф, легенда мировой гастрономии и руку пожмёт, и спросит, всё ли понравилось, а тут― я огляделся, многие уже танцевали не вставая из-за стола, тут никто не выйдет, а если выйдет, то непонятно кто. Но нельзя же быть таким жадным. Вот я в Казахстане первый раз, а буду ли еще — неизвестно, как же я бешбармак не попробую, зачем ездил-то тогда? Кто у таксиста требовал лучший ресторан? Ну, станет у меня на пятьсот долларов меньше. А на что станет больше? На тарелку лапши? Еще неизвестно, вкусной ли. Домбра на сцене заиграла "Дым над водой". А вдруг великие герои прошлого погибли за отказ раскрыть рецепт жестоким джунгарам? А если на этот бешбармак порезали последнего белого верблюда с обложки красной книги и шестьдесят казахских девственниц сушили эту лапшу на склонах Медео, отказывая себе во всём, а я, скупердяй, забывший что живем мы только раз, и нечего мучить себя жалкими сомнениями, сейчас или никогда: — Девушка! Девушка! — Выбрали уже? — Бешбармак, как бы. — Прекрасный выбор. — Да? А, ну да. Вот только нет ли здесь ошибки, — спросил я, стараясь не допускать в голосе жалобных интонаций, и ткнул пальцем в цену. ― А вы очень сильно бешбармак любите? — удивлено спросила официантка. ― Не знаю. Я попробовать хотел. Первый раз я... В Казахстане. ― Тогда может быть вам с одной порции начать? ― В смысле? ― Вот на что вы сейчас пальцем показываете, это триста порций или чуть больше, на свадьбу заказывают или на похороны, это уж как повезёт, а вы откройте меню на сорок седьмой странице, давайте помогу, вот, бешбармак с двумя видами мяса, сейчас сразу по курсу пересчитаю, выйдет шестьдесят рублей, а с четырьмя видами мяса получится восемьдесят пять, ― девушка посмотрела на меня испытующе, ― Вы какой вариант закажете? «Один раз живем, девственницы Медео, сейчас или никогда» всё ещё носились в моей голове. ― Несите за восемьдесят пять! ― решительно ответил я.
Тёма ― сантехник. Он сам просит, чтобы Тёмой называли, хотя лет ему немало. Тёма был всегда. И во времена научного института, и когда у нашего здания появились владельцы, и когда владельцев стало много и они принялись судиться друг с другом, ― за сантехникой следил Тёма, небольшого роста, худощавый, в смешных круглых очках на кончике носа.
Тёма очень ответственный, хотя медлительный и слегка непутёвый. Его коронный номер ― не иметь при себе нужного ключа. Тёма приходит, осматривает случившийся непорядок, сообщает, что подходящего инструмента у него с собой нет и удаляется на какое-то время. Как я со временем понял ― подумать, составить план действий. Затем возвращается, медленно и аккуратно всё чинит, а после регулярно наведывается к месту ремонта в профилактических целях.
Не чужд Тёма и подвигам. Все помнят, как импульсивная рыжая Адрианова, директорша турбюро с четвёртого этажа, утопила в унитазе обручальное кольцо. Рыдала так, что замерла работа во всём здании. Вызвали Тёму. Посмотрев на унитаз, он первым делом сообщил, что забыл нужный ключ. Но вскоре приступил к поисковым работам, опечатав женские туалеты на всех семи этажах. Женщины, впрочем, знали причину и не роптали. Мужчины заключали пари. Я ставил на то, что Тёма справится. И не прогадал. Кольцо нашлось, Адрианова перестала рыдать. К тёминому имени добавился титул ― Властелин Кольца.
Адрианова подарила Тёме семидневную путёвку в Карелию. Неделю Тёмы не было. ― Ну как там, в пансионате? ― Теперь нормально, ― сообщил Тёма, ― всё работает, нигде не капает.
По сей день остается нераскрытой такая важная тема, как «Тёма и алкоголь». В первый год знакомства я даже спросил его как-то: ― Тёма, а ты, вообще, пьёшь? ― Конечно, ― ответил он не без гордости, ― я же сантехник! ― А что же я тебя пьяным никогда не видел? ― Я вас тоже никогда пьяным не видел, ― ответил Тёма и мне вдруг стало стыдно.
Раньше, когда денег на рестораны не было и новогодние вечеринки устраивали на работе, в какой-то момент на них непременно появлялся Тёма. Ему сразу предлагали выпить, но он просил выдать ему с собой. Получал пол-литра, бутерброд, и уходил. Корпоративы гудели на всех этажах, так что за тёмины зимние каникулы можно было не беспокоиться. Не исключено, что те времена вернутся и Тёма снова не окажется в накладе.
Велись в нашем здании большие ремонты. Тёму не приглашали. Потом он годами исправлял выкрутасы строителей. ― Как можно разные диаметры в одну кучу лепить? ― жаловался Тёма, ― Ну здесь же сотка, а они чего? Да ещё кафелем зашили. Больше трёх лет не протянет. Через три года взламывали кафель, меняли трубы. Тёму снова не позвали.
В другой раз устроили на первом этаже фитнесс-зал с бассейном. Поскольку несущие бетонные колонны никуда не делись, то две из них вошли в чашу бассейна. В самую середину. Возник новый стиль плавания ― «восьмёрка». Когда пловец огибает обе колонны попеременно и разнонаправленно. Как-то я заметил в бассейне Тёму, он рассматривал столбы. ― Лет пять ещё простоят, ― сказал Властелин Кольца, ― потом рухнут. Абонемент на следующий год я продлевать не стал. Через пару лет на месте бассейна начали делать салон красоты. Поскольку владела салоном всё та же Адрианова, сантехнику поручили Тёме. Он задержал открытие на месяц. Но работой своей очень гордился. Видимо, чтобы как-то компенсировать задержку, Тёма ходил рекламировать салон в женские коллективы. ― Всё по уму! Гребёнка встала любо-дорого! ― рассказывал он и в нашей бухгалтерии. После чего уходил, совершенно счастливый. Про гребёнку женщины потом у всех спрашивали.
На днях Тёма зашёл к нам проверить отопление на предмет воздушных пробок. Но батареи грели отменно. Видно было, что Тёма хочет что-то рассказать. Я позвал его в кают-компанию, как раз было время перекуса, принесли горячих пышек. Тёма съел пышку, выпил чаю и, чуть помявшись, сообщил: ― А меня на удалёнку перевели. Все, кто слышал, поперхнулись пышками, обдав друг друга сахарной пудрой. ― Как это??? ― Да вот так, ― пожал плечами Тёма, ― сказали, что я в группе риска и перевели. С понедельника. ― Теперь придётся тебе из города уезжать, ― сочувственно сказал Гриша, главный офисный остряк. Тёма задумался. ― Домик у меня летний, в сильный мороз не протопить будет. И с октября водопровод отключен, а до колодца далеко и дорога не чищена. Я представил, как Тёма, спотыкаясь, бредёт с вёдрами по замёрзшему полю. ― Гриша шутит. Никуда уезжать не надо. Ты просто будешь сидеть дома и… ― дальше я не знал, что сказать. ― А у тебя компьютер есть? ― спросил кто-то. ― Есть, ― ответил Тёма, ― но я его никогда не включал. ― В общем так, ― продолжил я, ― ситуация временная, зарплата не меняется, скоро всё образуется. А ежели с сантехникой что случится, то мы позвоним и ты объяснишь, как исправить. Тёма с глубокой грустью посмотрел на меня, потом на Гришу, обвёл взглядом остальных. ― Так вы же все тут рукожопы!
Ездил как-то наш Стёпыч в Кишинёв, на большие соревнования. Со своим тренером, известным в шашечных кругах гроссмейстером. В свободные часы прогуливались они по городским бульварам, обсуждая стратегии древней игры. И видят такую картину: в церковном саду толпа прихожан вокруг столика сгрудилась, а за столиком поп в рясе играет в шашки на деньги. Со всеми желающими. Ставка ― четвертак. И стопка фиолетовых бумажек, возле таблички «На храм», сложилась уже не маленькая, а ведь двадцать пять рублей в то время ― недельная зарплата инженера. ― Ух ты, большие деньги, ― шепчет Стёпыч тренеру, ― давайте-ка я подсяду. ― Нет, тебя нельзя, ты же несовершеннолетний, ― останавливает его тренер, явно находясь в неведении относительно ольгинских похождений ученика. ― Сам буду играть. У меня как раз пятьдесят рублей только и осталось. Так что, деньги не помешают. Пока стояли в очереди на игру, тренер представил хитрый план: ― Я ему первую партию отдам, чтобы не спугнуть, а потом будем потрошить. Началась игра. Действуя согласно задуманному, тренер изображал отчаянную работу мыслей, а проигрыш сопроводил охами и вздохами. Протянул было сопернику вторую двадцатипятирублёвую, но поп неожиданно отвёл руку с деньгами. Из под его густой бороды проступила довольная улыбка: ― А я в постный день, ― вкрадчиво сообщил священнослужитель, ― с гроссмейстерами более одного раза не играю. Будет с меня и одной победы, а то впаду, прости господи, в гордыню, а это такой тяжкий грех!
Это было, пожалуй, самое экзотическое путешествие в моей жизни. Год, кажется, 85-й... Команда КВН нашего проектного института проиграла в финале чемпионата Кишинева. Второе место в городе воодушевило руководство не на шутку. Местком был щедр - всю команду (8 человек) наградили недельным круизом по Черному морю на теплоходе "Украина" по маршруту Одесса-Батуми и обратно, с заходами в Севастополь, Ялту и Сухуми. Была небольшая закавыка - месткомовский титан мысли заказал для нас круиз, начало которого приходилось на 19 февраля... Ранним морозным утром команда с гиканьем погрузилась в поезд и уже через четыре часа была в Одессе. То, что ждало нас там, случается довольно редко - раз в 10-12 лет, но нам повезло. Акватория порта замерзла. Напрочь... Мелкие суденышки, неровно прижатые к причалам ледяными пластами, выглядели жалко и безжизненно. С канатов и надстроек свисали наросты льда. Несколько больших судов (и среди них "Украина"), попавших в ледяную ловушку, старались держаться солидно, но и у них это получалось неважно. Представитель пароходства, осатаневший от наскоков несостоявшихся пассажиров, оставался, тем не менее, одесситом. - Возьмите вас в руки, мужчина, - устало отмахивался он от мужика в каракулевой шапке. - К нам на помощь идет ледокол "Ленин". Правда, он еще довольно далеко. - Мадам, вы меня убедили, я таки да - Дед Мороз, и я сам все это заморозил... - Только ради вас, мадам, сию минуту беру паяльную лампу и лично иду таять лед... - Молодые люди, у вас умные глаза, вы поняли - уже никто никуда не плывет. Вы имеете два выхода - или вернуться и сделать сюрприз вашим домашним, или плыть стоя. Первый вариант мы не обсуждали вообще. Вернуться, щас! Вместе с водкой, купленной на полученные суточные - круиз был оформлен как командировка. Не знаю, отказался ли кто-нибудь из пассажиров от плавания - на теплоходе было полно людей. Было тепло и светло, работали двигатели, под ногами мелко вибрировал пол - плывем!!! На судне кипела жизнь - работали бар и ресторан, в музыкальном салоне по вечерам гремела музыка - это тогда называлось дискотекой, разноцветными огнями подмигивали игровые автоматы... По утрам мы выгоняли на верхнюю палубу младшенького, Мишаню - разведать обстановку за бортом: то-сё, мимо чего проплываем... Мишаня был настолько убедителен в своих отчетах, так талантливо изображал голосом плеск волн и крики чаек, что я однажды пошел проверить... Белое безмолвие. Минус восемнадцать... - Земля! Вижу землю! - заорал спросонья дурным голосом Игорь на третье утро плавания. Это был явный моветон. Все почувствовали неловкость, будто он пукнул прилюдно. - Ты совсем допился, мой бедный друг. Глюки у тебя, - пробормотал Сенька, задергивая шторку иллюминатора. 23 февраля наши девочки устроили настоящий праздник с песнями, танцами и подарками. Завтраки, обеды, ужины, преферанс, пинг-понг, веселый треп... Дни летели, и времени не хватало. На пятый день круиза Галка устроила переполох в кают-компании. - Человек за бортом! - истошно закричала она. Все бросились к иллюминаторам. По глади Черного моря, как Иисус Христос, шел пьяный мужик в тулупе и валенках. Из круиза возвращались отдохнувшие и надышавшиеся морским воздухом. В ответ на расспросы сотрудников молча закатывали глаза. За подробностями отправляли к Мишане.
От каждой кафедры надо было кого-то направить в Общество трезвости. Меня вызвал заведующий. Рядом с ним сидел парторг факультета. ― Сергей, ― начал завкафедрой осторожно, ― Ты же, вроде, не пьешь? ― Не пью. ― согласился я. — Вот и прекрасно. ― заведующий и парторг переглянулись и вздохнули облегченно, после чего заведующий продолжил, ― Стало быть, вступишь в Общество трезвости. Будешь там… хм… бороться. ― С кем? ― спросил я. ― Ну, с кем, с кем…― заведующий и парторг снова переглянулись, ― С нами.
Боря очень хотел в Израиль. А ещё Боря никого не хотел огорчать. Собственно, этого вполне хватит, чтобы можно было представить Борю ― и внешность, и характер. И ум. Боря учился в техническом вузе на космической специальности. В синагоге намекнули – не выделяйся, а то могут не выпустить. Боря попытался, но профессор сказал, что будет весьма огорчен, если Боря не окончит с отличием. Боря вздохнул и защитился с блеском. Ещё до вручения красного диплома на Борю пришла заявка из секретного военного института, куда мечтали попасть многие однокурсники. Но только не Боря. Ведь его мама уже раздобыла вызов из Израиля от несуществующей тёти. На распределении Боря выбрал никому не нужный заводик в глуши, руководство которого заверило Борину маму, что фамильный столовый сервис, оставшийся от дедушки Хирама, нужен им гораздо больше, чем хирамов внук, молодой специалист.
Тёплым июльским утром Боря выносил мусор и был схвачен на помойке притаившимися там милиционерами, после чего на уазике доставлен в военкомат. ― А вот и лейтенант Левинсон! Какая радость! ― громко приветствовал Борю улыбчивый майор за большим столом с красным инвентарным номером. ― Левинзон, ― испуганно подсказал Боря. ― Не страшно. По-всякому сойдет! ― продолжал улыбаться майор, и добавил торжественно ― Поздравляю с присвоением звания старшего лейтенанта! ― Мне? Звание? Здесь какая-то ошибка, мне ничего такого не надо, товарищ майор, я в Израиль уезжаю, кому-нибудь другому присвойте, пожалуйста. ― Советский Союз доверяет именно тебе, Левинзон! И ты уж нас не подведи! ― В каком смысле не подведи? Почему именно я не подведи? Что я такого сделал? ― Ещё сделаешь, всё впереди. Отслужишь два года, согласно приказа. ― Какая нелепость… У нас с мамой документы в ОВИР поданы! Я уже с друзьями простился и с девушкой поссорился. ― За документы не беспокойтесь, ― сказал майор обнадеживающе, ― изымем в лучшем виде. Да ты присаживайся, старлей. Водички хлебни. Ты что же, не хочешь в армии служить? ― В какой ещё армии? Зачем? Разве что в израильской. ― Вот отслужишь два года в советской армии, повысишь всем боеспособность, а потом махнешь в израильскую. ― Отпустите? ― Если обещаешь оттуда в меня не стрелять. ― Вас бы это огорчило? ― уныло спросил Боря. ― Очень сильно, ― лицо майора на мгновение сделалось серьёзным. ― Товарищ майор, ― с робкой надеждой заговорил Боря, а можно как-то решить по-другому, можно без этого всего, без боеспособности, без двух лет? ― Можно, ― ответил майор с серьёзным видом, затем написал что-то на бумажке, перевернул и положил перед Борей. ― Что это? ― спросил Боря, мысли его путались. ― А это, ― вновь радостно сообщил майор, ― адрес тюрьмы. Вот прямо туда и отправляйся. При входе скажешь: измена родине и дезертир. ― И когда мне в армию?― печально промямлил Боря. ― Сегодня. По врачам не бегай, не поможет. На тебя разнарядка, с самого верха. А сейчас мы тебе вручим удостоверение офицера, денежное довольствие и предписание. Билет в кассе, номер брони я на бумажке написал, что перед тобой. ― Вместо тюрьмы? ― Так точно, Левинзон, вместо тюрьмы.
Придя домой, Боря долго пытался успокоить маму, потом мама пыталась успокоить Борю. Вечером они поехали на вокзал. Билет был в купейный вагон, как и положено офицеру.
***
Поезд примчал старшего лейтенанта Левинзона в Харьков, где он начал служить в том самом военном институте, которого бежал на распределении. Несмотря на упомянутую майором разнарядку, встретили Борю не ласково. ― Опять пиджака прислали, ни черта не умеет, нулище в квадрате, ― голос у инженер-подполковника Стебакова был резким, а лицо недовольное. ― Фамилия, говоришь, Левинсон? ― Левинзон. ― Без разницы. По-всякому сойдет. Вначале форменные брюки гладить научись, а потом командира поправляй. Слушай сюда, лейтенант. Займешься составлением отчёта. ― А в чём отчитываться? Я же ещё не успел ничего, ― удивился Боря. ― Вот только это меня и радует. Значит так, берешь этот увесистый отчёт с грифом секретно и переписываешь от руки, меняя даты. Чтобы всё шло этим годом. Потом отдашь машинистке. ― А зачем от руки? ― Чтоб оригинал имел место быть. Неужто не понятно. Срок ― неделя. Исполнять. Вначале Боря решил отчёт прочитать. Содержание ему в целом понравилось, было много интересных таблиц. Переписывание же утомляло чрезвычайно. На третьи сутки службы весь отдел вызвали в главный лабораторный корпус. Шли слухи о важной инспекции. ― Закернить, всё закернить, быстрее, обезьяны! ― орал на кого-то Стебакин. Увидев Борю с коллегам, чуть снизил тон, ― А, лейтенанты, слушай приказ, всем стоять вдоль установки и ждать хрен знает чего. Богатырев и Середа с этой стороны, Закалата и Левинсон с той. Мордоплюйки держать воодушевленными. Если генерал кого спросит, делать шаг вперед и краснеть. Расставив всех по местам, подполковник убежал куда-то вниз. Через полчаса вернулся, пропустив вперед себя генерала с пузом и лампасами. За ними шли ещё несколько человек, но Стебакин обращался только к генералу, воодушевленно что-то рассказывая. Взгляд у генерала было строгим. По его кивку включили установку. Всё заверещало и завибрировало. Звуки Боре сразу не понравились. Вскоре вибрация стала нарастать, появился какой-то неприятный писк. По нервным лицам офицеров, включая беспрерывно говорящего Стебакина, Боря понял, что так быть не должно. Он переместился поближе к распределительному блоку, внимательно рассмотрел, что куда присоединено, и, просунув руку внутрь, с силой сжал красный шланг. Вибрация, вроде, перестала расти. Это было очень вовремя, несколько болтиков развинчивались прямо на глазах. "Обезьяны не закернили," — подумал Борис. Он заметил на себе испуганный взгляд подполковника. Кто-то хотел взять инструмент, чтоб прийти Боре на помощь, но Стебакин чуть заметно мотнул головой — нельзя. Удерживать шланг было всё труднее. Скорей бы все свалили отсюда, мечтал Боря, жалея, что не выучил ни одной молитвы. Наконец, генерал со свитой перешёл в следующий зал, установку выключили. Боре помогли разжать пальцы, отвели к холодной воде. Через четверть часа в зал вбежал взмыленный подполковник Стебакин. Первым делом заглянул в распределительный блок и обругал толпящихся вокруг специалистов, потом направился к Боре. — Как тебя звать, герой? — Левинзон. — Знаю, что Левинзон, а имя? Зовут как? ― Боря... Борис. ― Спасибо, Борис. Выручил, не забуду. Ох ты… руку жать не буду. В медпункте был? А кто подсказал на что нажимать? ― Никто. Тут же несложная схема, в целом. ― Ещё и сам допетрил? Ишь… ― Стебакин смотрел на Борю с интересом, ― Тем более молодчина, старлей. ― Товарищ подполковник, ― обратился Боря, ― я с отчётом в неделю не уложусь, рука чего-то болит. ― Да и хрен с ним, с отчётом. Отдашь Богатыреву, он займется, когда свои два допишет. ― Только там ошибок много. Из-за предыдущих переписываний образовались, наверно. Теперь многое не бьётся. ― Сильно не бьётся? ― озабоченно спросил Стебакин, сразу поверив Боре. ― Километров двести не дотянет. ― Вот ведь… ― подполковник протяжно выругался, потом сказал, ― сходи в медпункт и отдыхай, А в понедельник ко мне, отчёт разбирать.
Разработчики установки и включенный в их состав Боря получили премию за успешное прохождение государственных приемо-сдаточных испытаний. А Стебакин как руководитель проекта ― орден, звание полковника и новое назначение — возглавить военное представительство. Борю он забрал с собой. Теперь были сплошные поездки, изучение проектов и заданий, испытания и приёмка оборудования. Боря во всё вникал, его мнение ценилось. Да так сильно, что иной раз старшие офицеры начинали пьянствовать в первый же день командировки, доверив старшему лейтенанту Левинзону одному во всём разобраться. Через полтора года Боре, несмотря на его боязливые протесты, присвоили звание капитана. Выходило, что теперь придётся служить ещё четыре года. Боря пытался подбодрить сам себя, ведь работа интересная, начальство ценит, платят много. Деньги решительно не на что тратить. Боря отослал было денег матери, но та прислала их обратно, указав, что ей нужны не деньги, а внуки. Всё вроде было хорошо, но засыпая, Боря всякий раз видел себя собирающим в кибуце кошерную морковку.
***
Они стояли перед огромным стальным кубом с торчащими здесь и там трубками. Куб был плохо покрашен в зелёный защитный цвет. ― Ведь ещё мой папа хотел в Израиль, пока жив был. ― взволновано говорил Боря, ― А я даже если завтра на гражданку уйду, выпустят не сразу, пока секретность кончится, пока документы… Годы пройдут, зубы выпадут… Стебакин жестом указал замолчать. К ним, тяжело дыша, подошёл крупный мужчина в костюме. ― Ну что у тебя здесь, Пересмыкин? Рассказывай. ― Здесь, стало быть, защитный корпус, модель эм ка эф восемьсот дробь… фух, пять у ха эл один, вес двенадцать тонн, выдерживает волну до километра от эпицентра. ― А внутри? ― Внутри система, стало быть, коммутации, ша эм ка эр четыреста восемь дробь одиннадцать, с ручным приводом, ― для убедительности Пересмыкин сплёл из пальцев сложную фигуру. ― И что ты нам сейчас показываешь? ― спросил Стебакин. ― Шаровые краны высокого давления, двухпозиционные, четыре штуки, ― подсказал Боря по памяти. ― Ну… За шары я теперь спокоен. Хотя… Как думаешь, Борис Абрамыч, выдержит ли эта дура ядерный удар? ― Не выдержит, Юрий Михайлович, ― в тон начальнику ответил Боря. ― Так это не мы разрабатывали, ― заволновался Пересмыкин, ― мы только изготавливаем, по чертежам, всё в точности, согласно указаниям… ― Ладно, Пересмыкин, где у тебя тут стол накрыт? Показывай… И чертежи тащи, будем сверять. После трёх первых тостов Боря снова стал проситься в отставку. ― Мне бы на гражданку, чтобы званий этих больше не присваивали. А работать я у вас буду, по-прежнему. Только бы ещё форму допуска другую, попроще, а то сейчас пять лет без выезда. ― Десять, Левинзон. ― Как десять? ― Так. Зеленую дуру с шарами видел? Всё, считай десять. Ну чем ты недоволен? Кто ещё из твоих сверстников имеет в месяц без малого четыре сотни, живя на всём готовом? Правильно, никто! А кого из них на работе уважают? Никого не уважают! А ты всё Израиль… Дался тебе этот Израиль. Тебя там ждет кто? ― Тётя, ― соврал Боря. ― Тётя подождёт! ― гаркнул Стебакин, стукнув по столу кулаком, ― Ты, Левинзон, лучше женись на русской бабе. На хорошей русской бабе. Она тебя вмиг научит родину любить. ― Меня уже учили, в стройбате. ― В стройбате это не совсем тоже самое, ― со знанием дела заметил Стебакин.
*** ― Возьми меня замуж, Лёвочка, – жарко прошептала Марина. ― Я, скорее, Боренька, — поправил Левинзон, с трудом набрав воздух. ― Лёвочка, Левинзонушка, сладкий ты мой, кудрявчик с плешкой, ― промурлыкала Марина. Она слезла с Бори и легла рядом на спину, отчего её груди, секунду назад нависавшие над Борей сладкими кучевыми облаками, расплылись и стали походить на барханы Иудейской пустыни, в которой Боря никогда не был. ― Какой плавный переходный процесс, ― думал Боря, любуясь, ― колебания едва заметны и хорошо центрированы. Оптимальное соотношение веса и упругости.
***
И года не прошло после свадьбы, а Марина всерьёз заговорила про отъезд. ― Торчу на съёмной квартире как дура, мужа месяцами не вижу, культуру вокруг хрен найдешь. Достало тут всё. Достало! Зря что ли я за еврея вышла? Делай же что-нибудь, уезжать надо, в Канаду! ― Почему в Канаду, а не в Израиль? ― удивился Боря. ― Потому что в Канаде евреев меньше!
***
― Ну что, Левинзон, вот ты и майор. Поздравляю со звездой! Чего рожа кислая? Всё в Израиль охота? ― Охота, товарищ полковник. Я же вам объяснял… ― Да не начинай, хватит тут сионизм разводить. Отпуск на защиту диссертации будешь оформлять? ― Зачем? У меня уже всё готово. ― Ну и прекрасно. Защитишься – сразу полегчает, а то ноешь как Ной без ковчега. ― Не хочу вас огорчать, Юрий Михайлович, но иной раз так и тянет напиться и нахамить какому-нибудь генералу. Может уволят тогда, наконец. ― Когда это советского офицера за пьянство увольняли? Пожурят слегка… Да и пьёшь ты как воробей из лужи. А что до генерала… Вот мне, к примеру, генеральские погоны не светят, так что ещё лет пять и на пенсию. И сразу тебя отпущу на гражданку. Пойдешь в Академию преподом. Там секретность быстро снимут, преподы же вообще не в курсах, что где творится. ― Обещаете, товарищ полковник?
***
Через пять лет Стебакин стал генералом и получил должность в генштабе. Однако, обещание своё не забыл, вызвал Борю в Академию, тот первым делом написал заявление об отставке, хотя и был уже подполковником. Но всё обернулось иначе. Тёплым июльским утром за Борей приехала чёрная волга и отвезла его на срочное совещание, где был Стебакин и другие генералы. ― Понимаешь, Борис Абрамыч, у нас ЧП. Изделие номер… не важно какой… не полетело. Такая вот беда. Если диверсия ― разберутся. А вот если техника виновата, то без тебя никак. Ты уж, не подведи. Займись проблемой. Полномочий тебе любых, в помощь бери кого хочешь, звание полковника ― ниже нельзя, по гостайне ― наивысший доступ. Услышав последнее, Боря поморщился. ― Скажу прямо, согласие твоё чистая формальность, ― продолжил Стебакин, ― но ты уж не огорчай меня и горячо любимую советскую родину, которой сейчас очень тяжело ― соглашайся.
Через полгода Боря докладывал на коллегии министерства обороны: — ...специалисты работают в изолированных группах и знают лишь про один элемент Изделия. К примеру, седьмая группа работает над приводом, который должен один раз в жизни переместить тридцать тонн на полметра. Квалификация сотрудников высокая, предназначение привода им вполне понятно, но связь между группами затруднена двойным шифрованием и дополнительными проверками. Считаю необходимым группы укрупнить, шифрование убрать, исследовать взаимовлияние элементов в предельных режимах. — А как же гостайна, товарищ Левинсон? — Левинзон, впрочем, это не важно, да, я понимаю. Вот израильский журнал семилетней давности, где описывается конструкция, сходная с приводом седьмой группы. И это не уникально. Девяносто процентов инженерных решений по Изделию очевидны каждому специалисту в данной области. Десять процентов, согласен, надо держать в секрете, но за них как раз отвечает другое управление, не наше. По итогам доклада коллегия решила Борю арестовать. Три дня его допрашивали, потом выпустили под подписку о невыезде. От работы отстранили. Потянулись недели, потом месяцы. С ним явно не знали, что делать. Боря сидел дома и от непривычного безделья подолгу смотрел телевизор. Там было много интересного, а самым захватывающим оказался съезд народных депутатов. Может и не посадят, думал Боря, слушая выступление академика Сахарова, которого сильно уважал. А хорошо бы так: уволить из армии и выслать из страны. Эх… Пару раз ему звонил Стебакин, из госпиталя. Он лёг туда после коллегии, чтобы переждать сложный момент, но потом и в самом деле заболел. Голос у него был непривычно слабый, постаревший. — Ты видел? Что делают, мерзавцы... Какую страну теряем... Вот выкарабкаюсь, и мы им всем покажем! — Конечно, товарищ генерал-майор, — говорил Боря, не желая огорчать начальника, ― всем покажем. Выкарабкаться Стебакин не смог. На поминках по нему замминистра посадил Борю рядом с собой и между поминальными речами сообщил, что Боря назначен на генеральскую должность с приказом довести Изделие до ума. — А можно меня не назначать на эту должность? Можно как-то всё по-другому решить, без меня? А Левинзона никуда не назначать, вот просто вообще никуда... — Как же не назначать? Нельзя не назначать, — сказал замминистра и, раздвинув тарелки, написал что-то на листочке. ― Адрес тюрьмы пишете? — грустно спросил Боря. ― Что? Какой тюрьмы? Рифма хорошая в голову пришла, записал, чтоб не забыть. "Снаряд-всех подряд"— неплохо, да? А ты не дрейфь, справишься. Опять же, квартиру в Москве получишь. ― У меня есть квартира в Москве, после мамы осталась. ― Ну и что? У меня вот четыре квартиры, и ничего, справляюсь.
*** Через год Изделие полетело. Не так далеко, как планировалось, но тут уж Боря был не виноват – финансирование урезали почти до нуля. На испытаниях замминистра похвалил Борю и обещал правительственную награду. А потом добавил вполголоса: ― А вот генерала тебе не дадут, не жди. Извини, Абрамыч. ― Почему же? ― Потому, что ты еврей. ― Ой-вей! ― простонал Боря, ― Мне же теперь хоть домой не возвращайся. Жена весь год готовилась генеральшей стать. Только этим и спасался. ― Выпьешь? ― сочувственно предложил замминистра. ― Выпью, – кивнул Боря. Замминистра уехал, а Боря ушёл в запой. Да, да, полковник, д.т.н., Б. А. Левинзон ушёл в долгий и жестокий запой. По выходу из которого не обнаружил вокруг себя никакого советского союза. И тогда Боря, никого не спрашивая, уехал в Израиль. Один. Потому что жена и сыновья уже укатили в Канаду. В Израиле Боря начал было наводить справки относительно морковки. Но ему предложили в кибуц не ехать, а строить некий, очень нужный Израилю купол. ― Так я же не архитектор, ― удивился Боря. ― Не страшно, ― ответили ему, ― по-всякому сойдёт!
Вы, конечно, слышали о Лене Пенкиной, девушке без сна? О ней писали в медицинских журналах. Хотя имени не называли. Так что я лучше расскажу. О ней и сразу о Жоре, ведь они теперь вместе, и по отдельности рассказывать никак нельзя. Первые шестнадцать лет медицина Пенкиной не интересовалась. Родители любили Лену, училась она хорошо, но по мере взросления, засыпала все труднее и спала всё меньше. Но школу смогла закончить с медалью, и поступила в Энергетический институт, видимо, был запас. Со второго курса ушла, вначале в академический, по здоровью, а потом и совсем. Лена перестала спать. Ночью она, в лучшем случае, дремала, пару раз по часику, почти не отключаясь. Родители в ужасе искали лучших врачей. Один доктор прописал пить красные таблетки, второй их же категорически запретил. Оба сходились только в одном — перед сном нужна физическая нагрузка на свежем воздухе. Лена стала бегать. Легкая, стройная, с очень большим сердцем, бегала она с удовольствием. А потренировавшись с год, уставала от бега не более, чем иной человек от неспешной ходьбы, а кто-то и от сидения перед телевизором. Могла бегать часами, но, увы, бессонница не перестала её мучить.Лена выигрывала городские марафоны, один за другим, больше же почти ничего не могла делать — читать, считать, всё было через силу. Призовых на жизнь не хватало, она пыталась работать курьером, чтобы не брать деньги родителей, но забывала адреса и прибегала обратно со всеми бумагами. На майские праздники Лена победила в супермарафоне, организованном газовой компанией, и получила в награду однокомнатную квартиру. Родители боялись её отпускать, но она настояла. Получив ключи, Лена легла на полу пустой, зато собственной квартиры и — О, чудо! — заснула! Утром приехали родители и двоюродная тётя, знаток фэншуя. Они привезли мебель, руководили грузчиками и сборщиками, расставляли всё по местам. Кровать Лены оказалось у другой стены, не там, где она спала первую ночь. И сон не пришёл. Не пришёл и на следующую ночь. В отчаянии, Лена передвинула кровать на старое место и снова заснула. Но радость была преждевременной, следующей ночью Лена не спала, а за стенкой, очень, видимо, тонкой, полночи занимались любовью. Лена лежала и плакала, ей тоже хотелось любви, семьи, детей, хотелось быть нормальной. Родители просили её вернуться, Лена отказывалась. В новой квартире, не каждую ночь, но всё-таки иногда удавалось заснуть. К тому же, рядом был парк, недавно открытый. Со скамеек, однако, уже слезла краска, на дорожках образовались вечные лужи, но Лене парк нравился. Она бегала в нём каждый день, много часов, ни о чем не думая. Однажды обогнала другого бегуна — крупного неуклюжего парня и вдруг почувствовала, что могла бы уснуть прямо сейчас, прямо на бегу. Удивлённая, Лена пробежала круг, снова обогнала того парня, и ощущение, странное, но приятное, повторилось. Тогда Лена села на скамейку и стала ждать, когда неуклюжий пробежит мимо. Он пробежал,и Лена заснула. Сон был мимолетный, но она и такому была рада. С тех пор, приходя в парк, Лена первым делом искала этого человека. К сожалению, он бегал только по субботам. Этот день недели был теперь для Лены самым желанным. Она засыпала на скамейке, когда парень подбегал, просыпалась, когда он удалялся. Иной раз Лена бросалась вдогонку, обгоняла и поджидала на другой скамейке, чтобы успеть поспать несколько раз за круг. В ожидании субботы Лена переживала, что парень может больше и не появиться, уж больно он не подходил для бега по комплекции — широкое туловище, длинные мощные руки и короткие, слегка кривоватые ноги. Но парень тренировки не пропускал и бегал, медленно и тяжело. А в один из субботних вечеров случилась так, что её бегун прервал бег и сел на скамейку рядом с Леной, совсем близко. — Шнурок развязался, — объяснил он смущённо. Но Лена не слышала его слов. Её глаза уже были закрыты, тело расслаблено, в глубоком сне прижалась она к плечу незнакомого мужчины. Жора, а это был именно он, три часа просидел не шевелясь, боясь разбудить девушку. Возможно, сидел бы и дольше, но подошёл охранник—предупредить, что парк закрывается. Впрочем, эти часы Жора провёл не без пользы. Впервые он глубоко задумался о своей работе. Жора продавал кирпичи. Пришёл к этому не сразу, когда-то пытался заниматься наукой, но институт сдали в аренду, ученых разогнали. Продавать кирпичи было трудно: платили мало, а рюкзак с образцами был очень тяжел. Многие вообще не открывали Жоре дверь, ругались не глядя. И Жора придумал испечь маленькие кирпичики, похожие на большие. Тогда либо таскать будет легче, либо образцов с собой можно взять больше. Там же, на скамейке, Жора продумал как изготовить форму, замесить массу и настроить духовку. Забегая вперед, скажу, что идея оказалось удачной. Нет, Жора не начал продавать больше кирпичей, но люди стали покупать у него эти самые кирпичики. Кто-то брал просто так, кто-то для игрушечного домика, другие затыкали в стенах дыры между большими кирпичами. Настоящий же прорыв случился, когда вдруг возникла мода дарить кирпичики молодоженам, на счастье. Заказы посыпались со всех сторон. Жора основал ООО "Кирпичик", купил заброшенный завод и наладил там производство. Но всё это будет потом, а сейчас Лена и Жора прощались у ворот парка. — Мне пора домой, к жене, — сказал Жора. — Я понимаю. Спасибо,— ответила Лена. — Ой, у вас шнурки развязались. А я побегаю ещё. Лена побежала по улице, почти не касаясь разогретого летним солнцем асфальта. Она бегала всю ночь, не чувствуя усталости и смеясь встречному ветру. Ранним утром, в первой открывшейся пекарне, Лена купила два круассана и с аппетитом позавтракала. С тех пор они здоровались. Конечно, Лене очень хотелось,чтобы Жора снова присел рядом, но она стеснялась просить. Как-то они встретились во дворе и выяснили, что живут в одном доме, но в разных парадных. — А этаж какой? — спросила Лена и зажмурилась, так ей хотелось, чтобы Жора сказал "двадцать третий". — Двадцать третий, — сказал Жора. Теперь Лена понимала, что в её счастливые ночи у стенки соседней квартиры спит Жора. А в несчастливые у стенки лежит его жена. Или собака. Хотя вряд ли у него есть собака. Только жена. Минула пара месяцев, а может лет, не важно уже, и эта самая жена заявила Жоре, что хочет стать стюардессой и с пилотом ему изменить. После развода Жора напился, устроил дебош и три дня провёл в полиции. А в субботу был выкуплен оттуда бухгалтером ООО "Кирпичик". Освободившись, Жора, как есть, немытый и небритый, отправился искать Лену. Нашел её у входа в парк. — Я развёлся, — сказал Жора. — Пойдём ко мне? — Лучше побежим, — ответила Лена. В лифте Жора обнял её и прижал к себе. Пока поднимались до двадцать третьего, Лена успела подремать. В квартире она отправила Жору мыться, сама прибралась на скорую руку, постелила чистое, разделась и легла. Жора вышел из ванны, и они немедленно занялись любовью. Потом уснули в обнимку, счастливые, проспали часов пять. Проснулись от голода. Лена вспомнила, что у неё есть два круассана и заливное в холодильнике. — Жалко, что стена мешает, так бы не пришлось одеваться и через улицу идти. — сказала Лена, потягиваясь. Жора намотал на кулак ремень и с первого удара пробил в стене дыру. Потом они разобрали проём, подкрепились, пропылесосили, снова занялись любовью и после спали уже до самого понедельника. И больше не расставались. Лена спит каждую ночь, Жора за этим следит. Конечно, когда родился Юрочка, режим сбился, но ненадолго. Мальчик рос спокойным, даже позволял маме учиться — Лена восстановилась в институте. А по окончании пошла в аспирантуру, но не сразу,ведь к тому времени родилась Светочка и оказалась много бойчее брата — полгода не давала Лене спать, впрочем, ей ли привыкать. В аспирантуре Лена с успехом защитилась по теме: "Замена многополюсных разъединителей на упругие соединители". Работу отметили дипломами международных выставок. Но внедрение идёт медленно. А вот прогрессивные страны: Новая Зеландия, Дания и Фарерские острова уже запустили программу по замене всех разъединителей на соединители в течение десяти лет. Жорин завод работает, спрос устойчивый. Есть и новое перспективное направление: ООО "НАНОКИРПИЧ". А ещё Жора купил крупнейший в стране комбинат железобетонных оснований. Так что если где столкнетесь с железобетонным основанием — знайте, скорее всего оно Жорино. Живут Жора и Лена в просторном доме, целиком построенном из маленьких кирпичиков. Ну вот, вроде всё и рассказал, что ещё добавить... Ах да, Лена ждёт третьего ребенка, готовится к марафону для беременных, старт — послезавтра. Думаю — победит.
Тот, кто думает, что буш ― это бывший американский президент, прав, причем дважды. Но это ещё и африканский лес из низкорослых деревьев с широкими кронами. И сейчас мы туда поедем на большом, зеленом и почему-то совершенно открытом джипе. Пешком в буш не ходят ― могут съесть.
Что главное в фотосафари? Терпение? Длинный объектив? Не угадали. Главное ― упрямый рейнджер, капитан джипа. Мы выбрали рыжеволосого потомка ирландцев Квентина и не ошиблись. Своего помощника Соломона (потомка зулусов, а может, и просто зулуса) Квентин усадил прямо на капот, помощницу ― девушку с книжкой, чей круг обязанностей мы не смогли постичь, ― рядом с собой. Прочие, то есть мы, разместились на приподнятых задних креслах ― этакий зрительный зал на колесах, и поехали.
Джип снабжен одеялами и пивом. В открытых джипах днём жарко, а вечером очень холодно. В открытый джип может запрыгнуть бегемот, а страус ― снести яйцо. ― А почему джип такой открытый? ― спросили мы, чтобы завязать разговор. ― Это не раздражает зверей, ― ответил Квентин, думая о чем-то своем.
Чуть отъехав от лагеря, мы увидели роскошных носорогов, стада антилоп, множество диковинных птиц… и поехали в другую сторону. ― Ищем леопарда, ― потрудился объяснить рейнджер.
Сначала мы обрадовались. Следующие три часа не было видно вообще никаких животных. Мы метались по бушу, с трудом уклоняясь от колючек, и перекрикивались, прикрывая рот рукой, чтоб не проглотить огромных жуков, пулями летящих навстречу. Соломон молча куда-то показывал, Квентин давил колесами молодую поросль, девушка-рейнджер хихикала, пытаясь нас взбодрить. ― А вот там антилопы были! ― намекали мы. ― И носороги. И еще птички. ― Птички, птички, ― цедил сквозь зубы Квентин, всматриваясь в кусты. ― Скучное какое-то сафари. Хотелось бы антилоп найти! ― ныли мы всё настойчивее. ― Да чего их искать, антилоп этих. В Капаме сорок тысяч антилоп. ― Ну нам бы хоть кого-нибудь. Опоссума какого. ― Потом, потом, Соломон чувствует, что леопард рядом. ― А еще мы хотим на жирафу посмотреть!
Джип резко затормозил.
― Жирафу? Вон жирафа стоит, и вон там тоже две жирафы. Видите? ― Вроде видим, ― удивились мы. ― Только плохо видим, потому что уже темно. ― Значит, возвращаемся. Завтра встаем в пять утра и едем искать леопарда.
Единственно верный стиль поведения в дальних странах ― считать, что местным виднее. Леопард так леопард, в пять так в пять.
Утром мы нашли леопарда. Не сразу. Соломон с Квентином уходили в заросли и овраги, возвращались, мы переезжали на другое место, они снова куда-то шли, снова переезжали. И вдруг рыжий рейнджер ― тсссс! ― показал рукой в заросли. И через несколько секунд среди освещенных солнцем веток мы разглядели леопардову мордочку! А через минуту зверь и вовсе вышел из укрытия и прошёл в метре от машины, ни разу на нас не взглянув. ― Леопард ― самое скрытное животное в буше. Показать гостям леопарда ― высший класс для рейнджера, ― гордо сообщил Квентин.
Мы поаплодировали. Квентин скромно отнекивался: ― Браво Соломону! Мы похлопали и Соломону, и даже девушке с книгой. ― А теперь мы исполним любые ваши пожелания, ― сказали рейнджеры, выпив пива. ― Прямо в лесу найдем диких зверей и вам покажем. Причем сразу и любых.
Мы, конечно, не поверили и запросили льва, да покрупнее. ― Окей! ― сказал Квентин и уверенно порулил по чуть заметной тропинке.
Лев лежал в тени у дороги и спал. Мы подъехали почти вплотную. Кто-то громко чихнул. Зверь проснулся, сверкнул желтыми глазами и зарычал. Стало страшно. Лев в одном прыжке от машины, ружье зачехлено. Разница межу сафари и зоопарком сделалась выпуклой. Тем временем лев перевернулся на спину, поджал лапы, как котенок, и снова закрыл глаза.
Квентин отвел машину задним ходом и показал жестом, что можно говорить.
― Ух! ― сказали мы. ― Понравился наш Феликс? ― Феликс? Так это фокус? Это домашний лев? ― Настоящий, дикий. Но найти его несложно. Он глава прайда, поэтому никогда ничего не делает и спит по восемнадцать часов в сутки примерно в одном и том же месте. К тому же он считает себя самым главным и ни от кого не прячется. ― Надо знать места! ― философски заметили мы.
Начались сказочные гонки по бушу. Каждые полчаса пустое для неопытного взгляда пространство вдруг превращалось в огромных черных буйволов, толстых бегемотов, носорогов, слонов, жирафов, обезьян, черепах и снова носорогов. Львицы переходили нам дорогу, кондоры летели вслед. Только на предложение поискать антилоп Квентин бурчал что-то нечленораздельное в том смысле, что вот еще на антилоп соляру тратить.
Вечером у большого костра мы ели жареное мясо куду и обменивались впечатлениями. ― Правда, что вы видели леопарда? ― с завистью спрашивали у нас. ― Видели, ― отвечали мы и подмигивали довольному Квентину, разливающему пунш. ― А мы тут вторую неделю, и всё льва смотрим да антилоп ищем. ― Да чего их искать, антилоп этих.
Рыжий рейнджер знал, что говорил. Утром наш домик окружило стадо антилоп. Они паслись на газончиках, заглядывали в окна, обнюхивали объектив. Антилоп было так много и так долго, что даже надоело их фотографировать. Надо же, их здесь сорок тысяч.
Бэлла Анатольевна работала в нашей бухгалтерии. Старательная, знающая, всегда готовая помочь, пользы от неё было много. Все знали, хочешь её порадовать ― спроси о сыне, Марке. Без вопроса она не начинала рассказывать, не желая никого стеснять. Но если кто-то интересовался, Бэлла Анатольевна с удовольствием делилась новостями. По её словам выходило, что Марик — музыкальный продюсер и в одиночку борется с дурновкусием на эстраде, в ущерб собственной выгоде. И все звезды мечтают работать только с ним, а Марик всё время в разъездах, но не забывает звонить маме, хотя когда он заболел в дороге, то маме ничего не сказал, как будто можно обмануть материнское сердце! Однажды я видел Марика, он заезжал за мамой. Они шли по коридору мне навстречу и говорили. Бэлла Анатольевна тихо, не слышно, а Марик громко, на весь коридор. — Мама! Какие деньги? Ерейский Ерей! Зачем? Я очень хорошо зарабатываю. Мама, ты вообще уже можешь не работать. Что внуки? Внуки будут, куда они денутся… Они прошли мимо меня: Марик, невысокий, очень подвижный, рано начавший лысеть, и Бэлла Анатольевна, еле поспевающая за сыном и не сводящая с него глаз. На следующий день, чтобы сделать Бэлле Анатольевне приятное, я спросил: — Слышал, как Марк сказал "Ерейский Ерей". Что это означает? Не встречал раньше ничего похожего. — Ох, — вздохнула Бэлла Анатольевна, — Это очень давняя история. Но, если хотите, расскажу. И рассказала. Марик рос с мамой и бабушкой. Жили они тогда в поселке при военном госпитале, где когда-то служил дедушка. В госпитале работали и обе женщины, Бэлла Анатольевна ― в плановом отделе, а бабушка, Рива Борисовна, была операционной медсестрой. Маркуша часто болел, и до трёх лет мама от него не отходила. Потом бабушка решила выйти на пенсию и сидеть с внуком, но начальник госпиталя, генерал Пичуев, не отпустил её в решительной форме, заявив, что одна такая медсестра стоит взвода хирургов-раздолбаев. И обещал помогать с нянями. Няни менялись часто. Одни уезжали вслед за мужьями, закончившими стажировку в госпитале, другие не нравились либо маме, либо бабушке. А вот Ирина Степановна сразу понравилась всем. Приехавшая из глубинки непонятно по какой надобности, Ирина Степановна казалась няней прилежной и доброй, рассказывала, что вырастила четверых собственных. Говорила она быстро, не особо внятно, но повторяла сказанное по несколько раз, что очевидно нравилось Марику. Он сразу полюбил слушать сказки, которые Ирина Степановна готова была придумывать с утра до вечера. Сюжет всегда был одинаков, менялись только злодеи. Жили-были хорошие люди, сеяли хлеб и рыбу ловили ― и вдруг, откуда не возьмись, то свирепый волк, то ужасный змей, то леший-обманщик, то водяной-надувальщик, то Баба-Яга, пакостница, а то и сам Кащей, враг добрых людей. Но всякий раз появлялся рыцарь-принц Марк Геройский и волшебным мечом сокрушал врагов, а избушку на курьих ножках заставлял нести большие яйца. Покончив с делами, Марк Геройский немедленно садился за стол и съедал куриную котлетку с пюре, выпивал бульон и никогда не вытирал руки об штанишки, вот какой он был замечательный рыцарь-принц. Лучшего и не пожелать, кабы не странное обстоятельство — в сказках Ирины Степановны все злодеи были евреями. И волк был еврей, и леший, и кикимора и вся прочая нечисть. — А Кащей, злой еврей, прыг на поветь, да за баню, да хотел укрыться, но Марк Геройский еврея везде найдет и мечом побьёт! — слушал Маркуша, доедая куриную котлетку. Всё это не могло не всплыть. И всплыло. Субботним вечером принимали гостя ― профессора медицины Дмитрия Яковлевича, давнего друга семьи. Пили чай с бубликами. Почти уже пятилетний Марик сидел за столом вместе со всеми. И Дмитрий Яковлевич не мог не спросить: — Марк, скажи пожалуйста, что ты будешь делать когда вырастешь? — Буду евреев убивать! — ответил Маркуша, макая бублик. Затем, увидев как вытянулись лица взрослых, мальчик решил, что поразил всех своей смелостью и добавил, — Я евреев не боюсь! У меня есть волшебный меч и ещё пистолет будет! Большой! — Маркушенька, сыночек, да зачем же евреев убивать? — Они плохие, людям жить не дают! — уверенно объяснил Марик. — Вот сука. — сказала Рива Борисовна, — Ой, извини Дима, это я про няню нашу. — Маркуша, но евреи же хорошие. Вот бабушка хорошая? Добрая? — Бабушка добрая. — согласился Марик, — А евреи злые. — Но мы все евреи! И бабушка еврейка. — Нет! Бабушка! Ты ведь добрая?! — Добрая, и при этом еврейка. И дедушка твой Натан был евреем. И Дмитрий Яковлевич еврей. И мама твоя еврейка. И ты тоже... — Рива, не торопись. — И ты, Маркуша, еврей. — Я еврей? — лицо мальчика сделалось бесконечно несчастным. Через секунду он закричал, страшно, как не кричал ещё никогда. Упал на пол, мать не успела подхватить, и забился судорогами. Все бросились к нему, он никого не слышал. Кричал, плакал. Долго, очень долго успокаивали, Бэлла Анатольевна бегала в приемный покой за ампулой, сделали укол. После укола, и то не сразу, Марик заснул. Не откладывая, вызвали на разговор Ирину Степановну. С порога мама и бабушка набросились на неё, то одна, то другая срывалась на крик. Ирина Степановна совершенно не понимала происходящего, что именно она сделала не так, и в чем её вина: — Я ведь Марику объясняла, что это только сказки, я его не пугала никогда, я в жизни не видала ни лешего, ни водяного, ни еврея, никогда не видала, — лепетала Ирина Степановна. И вдруг она громко ахнула: «Маркуша ― еврей? Боже мой, вот горе-то, дитятко милое, Маркушенка, за что же беда такая, горемычный мой...» Тут мама и бабушка рассвирепели одновременно и, не окажись рядом Дмитрия Яковлевича, вышло бы совсем дурно. Профессор выпроводил рыдающую Ирину Степановну и, с помощью долгой беседы, настоя пустырника и водки, привёл женщин в чувство. Затем Дмитрий Яковлевич придумал, как исправить произошедшее. Маркуша проспал до утра. Выглядел вяленьким, но позавтракал с аппетитом. Еврейский вопрос не поднимал. Почистив зубы, вознамерился играть в кубики. Мама и бабушка сели на ковер вокруг него. Не сговариваясь, распределили обязанности: говорить будет бабушка, а мама обнимает и целует в кудрявую макушку. Рива Борисовна подбирала слова, не зная как начать. Но начал сам Марик. — А няня придет? — спросил он. — Нет, Маркуша, няня не придет. Да и не нужна тебе няня. Ты ведь уже взрослый и можешь ходить в детский сад. Как ты и хотел. Там много детей и очень весело. — Мама, какой сад? — удивилась Бэлла Анатольевна. — В группу к Фире Леонидовне. — Но там же мест не было. — Ничего, найдут. Я завтра сразу к генералу пойду. Будут места. Маркуша, послушай меня, детка. Помнишь ты букву "р" не говорил? Ты и сейчас её плохо говоришь, но раньше совсем не мог. Так вот, няня твоя, Ирина су....Степановна, тоже эту букву говорить не умеет. У неё выходит "вр" вместо "р". Получается путаница. Потому что злодей, который в сказке, он ерей. Е-рей. А не еврей. Евреи, это народ такой. Есть русский народ, есть грузинский народ, а есть еврейский. И мы с тобой из этого народа. И это хорошо, хоть некоторые так не... — Мама! — Ну да. В общем, плохие — ереи. А мы не ереи, мы с тобой евреи. Марик слушал бабушку очень внимательно, и как будто решал, плакать ему или нет. — А волк ерей? — спросил он, немножко подумав. — Конечно. — А леший? — И леший ерей. — А Кащей? — Ну, Кащей... Кащей просто махровый... То есть, самый злой из ереев. — Хорошо, — сказал Марик и продолжил с кубиками. С тех пор он больше никогда по поводу своего еврейства не плакал. А новое слово запомнил, и, взрослея, напридумывал кучу ругательств, из которых "Ерейский ерей" было единственно пристойным.
Эта правдивая история произошла когда мой папа руководил группой по разработке системы пневмоавтоматики. В его группу входил доцент Молчунов, а больше никого. На двоих особо не сообразишь, и папа упросил начальство выписать из Москвы математика Бриля, хотя бы на пару дней. Начальство согласилось, Бриль прибыл и усиленная группа немедленно отправилась в ресторан, выпить и закусить. Сидели хорошо, долго и с удовольствием. Вспоминали былое, обсуждали автопокрышки Но не только. Бриль, полагаю, взахлеб рассказывал о дифференциальных уравнениях высших порядков, поскольку очень любил о них говорить, а папа делился успехами сына, по той же причине. Про Молчунова понятно и без слов. А водку в том ресторане подавали только в рюмках ― это важно для повествования. Рюмок было выпито не мало, чем официант был явно доволен. Однако, долг призывал советских ученых вернуться к работе. ― Идём составлять дифференциальное уравнение!― решительно произнёс Бриль. Слово «дифференциальное» он произносил чётко в любом состоянии. ― Официант! Посчитайте! Счёт Бриль решительно забрал себе, отмахнувшись от друзей, и тут же вернул официанту: ― В счёте ошибка. Исправьте, будьте любезны. Официант удивился, но возражать не стал. Вскоре принёс исправленный счет, сумма была чуть меньше. ― И снова ошибочка! ― сообщил ему Бриль. Официант снова переделал счет и снова Бриль его не принял. А потом ещё раз и ещё. Сумма всё уменьшалась и уменьшалась. ― А вот теперь верно! ― наконец согласился Бриль. Вспотевший от напряжения официант облегченно вздохнул. Ученые, поддерживая с двух сторон доцента Молчунова, направились в гардероб. У выхода из ресторана их нагнал официант, неся поднос с тремя рюмками водки и порезанным огурцом. ― Подарок от директора, если не возражаете. Научная группа не возражала. ― Очень извиняюсь, конечно, ― обратился официант к Брилю, ― но как вы со счётом определили, очень бы хотелось знать, ведь вы и меню не смотрели, а как же тогда? ― Видишь ли, дружище, ― Бриль занюхал водку огурцом, ― математика это великая наука! Нас трое, брали все одно и тоже, значит счёт что? ― Что? ― не понял официант. ― Должен делиться на три!
