Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Я поблагодарил генерала и встал из-за стола. Генерал тоже встал, и задумчиво посмотрел на настенный календарь: — Подожди минуту. Слушай, ты можешь мне сделать маленькое дело? — Ну, постараюсь <...> <...> На следующий день к назначенному времени я был перед клиникой Военно-Полевой Хирургии. Жду. <...> Вскоре я понял, что мёрз не зря. Прямо к крыльцу подкатила чёрная «Волга» с госномером. Быстро вылез шофёр в сером пиджаке и при галстуке — крепкий стриженный дядька кагэбэшного вида. Он как-то колко, наверное профессионально, осмотрел пятачок перед зданием, затем открыл пассажирскую переднюю дверку и вытащил громадный букет цветов. Да каких! Там были каллы, белые лили, красные короны — ну те, что цветками вниз, и ещё какое-то чудо, похожее на наперстянку. Меня, привыкшего к зимнему репертуару «тюльпан-гвоздика» с лотков кавказцев перед метро, букет потряс. Наконец водила открыл заднюю дверь «персоналки» и помог вылезти пассажиру. Сразу стало ясно — какой-то туз. А вот сам туз выглядел странно. Нет, одет он был что надо <...> Но первое, что бросилось в глаза — человек явно страдал тяжёлыми неврологическими расстройствами. Его движения были плохо координированными и перемежались инволюнтарными дерганьями всего тела, руки била крупная, почти паркинсоническая дрожь. Он опёрся на трость и сильно выбрасывая одну ногу в сторону заковылял к двери. Его шофёр не на шутку встревожился, что человек пошёл один, побежал и первый открыл дверь — даже не столько, чтобы помочь, как скорее убедиться, что "в тамбуре чисто". Я вдруг понял, что первый раз в жизни вижу проводку охраняемой персоны, ведь у наших генерал-полковников, начальников ВМА и ЦВМУ, <...> водилами были простые солдаты, а не профессиональные телохранители. Второе, что совершенно сбило меня с толку — это страшное уродство. Голова «туза» была несимметричной из-за чудовищных деформаций черепа, один глаз выше другого, очки с сильными линзами с оправой явно под спецзаказ, лицо всё в грубых старых шрамах, но в общем выглядит слишком молодо для старпёра такого ранга. <...> к Дерябину я попал лишь после вечерней проверки. Дед опять спать явно не торопился. Я подробно, как мог, рассказал (доложил, если угодно) ему, что видел. <...> Дед молчит. Я не выдерживаю и спрашиваю, мол кто это, если не секрет? — Секрет! <...> Но раз обещал, то намёком скажу — это учёный-оборонщик. — Это он вам цветы приносил? — Мне!? Да он со мной не разговаривает, как и с любым врачом в форме! — А что так? — Что, что — а то, что я его должен был убить! <...> Цветы эти для его второй мамки в честь его второго Дня Рождения. О чём речь сейчас поймешь: Было это по моим понятиям — недавно, по твоим — давно. И был шанс у Академии стать вторым местом в мире (а может и первым!), где была бы осуществлена трансплантация сердца. <...> Несколько потенциальных реципиентов подобрала Госпиталка, всех протестировали. Дело ВПХ за малым — добыть донора. <...> Так вот, был у нас документ с печатью ЦВМУ за подписями Начмеда и Главного Хирурга. Было в том документе упомянуто 11 фамилий на 12 пунктов под подпись. Десять военных, ну кто к «донорству» будет приговаривать, одна — пустой бланк (это на согласие от ближайшего родственника "покойника"), и последняя, самая малозначительная подпись вообще считай лаборанта — подтвердить оптимальную совместимость донор-реципиент при "переводе на казнь" в Госпиталку! Ну не совсем, конечно, лаборанта — я специально пробил должность в лаборатории клиники. Ну там иммунология-биохмия всякая, и мгновенно взял туда молоденькую девочку сразу после университета. Нет хоть одной подписи — и «донор» автоматически остаётся в нашей реанимации до самого «перевода» в Патанатомию. По понятным причинам намерение держим в тайне и ждём «донора». Через пару недель происходит «подходящий» несчастный случай. Считай рядом с Академией, сразу за Финбаном, пацан 17 лет на мотоцикле влетает головой в трамвай <...> Скорая под боком — пострадавший наш, профильный, доставлен в момент. Прав нет, но редкость — в кармане паспорт. Посмотрел я этого травмированного — категория уже даже не агонирующих, а отагонировавшихся. Травма несовместимая с жизнью. Но на ЭКГ все ещё работающее сердце! Голову кое-как сложили, с кровотечением справились и быстро на энцефалограмму. Там прямые линии — красота мёртвого мозга. Говорю сотрудникам — боремся с возможной инфекцией, в башке то точно некрозы пойдут! Ну нельзя же сделать хирургическую обработку травмы мозга в виде ампутации полушарий под ствол, а там всё побито! И конечно реанимационное сопровождение и интенсивная терапия по максимуму — тело сохранять живым любой ценой, пока мы наш "адский документ" не подпишем. Первым делом согласие родственников, без него всё дальнейшее бессмысленно. Одеваюсь в форму, беру для контраста с собой молодого офицера и пожилую женщину, чтобы легче было уболтать любого, кто окажется этим ближним родственником. <...> Оказывается, что существует только один ближайший, он же единственный родственник — его мать <...> полностью спившееся, морально деградировавшее существо <...> — её главный вопрос был, а можно ли НЕ забирать тело, чтоб не возиться с похоронами. <...> истерика и вопли моментально сменились откровенными намёками, что по этому поводу надо срочно выпить. Я послал офицера купить ей три бутылки водки. Документ она подписала сразу, как услышала слово водка! <...> Но ещё более интересную новость я узнал чуть позже, когда в клинику прибыл тот офицер, что был послан за спиртным для "ближайшего родственника". Он столкнулся с другими обитателями той коммуналки и узнал некоторые подробности о самом «доноре» — крайне асоциальный тип, хулиган, исключался за неуспеваемость из школы и ПТУ, хоть и молод — сильно пьет, страшно избивает свою мать! Короче, яблоко от яблони… А ещё через десять минут, как по звонку свыше, в клинику пришёл следователь и принёс ещё более увлекательную информацию — мотоцикл «донора» краденный, точнее отобранный в результате хулиганского нападения, а сам «донор» и без этого уже под следствием не то за хулиганство, толи за ограбление. Похоже, что за всю жизнь единственное хорошее дело «донору» ещё только предстоит — и это отдать своё сердце другому. Быстро <...> собираем заключительный консилиум бумаги под «приговор» подписывать. Все ставят подписи — сомнений ни у кого нет. Только одну подпись не можем пока поставить — анализы не готовы, времени не достаточно их завершить. В Госпитальной Хирургии идёт подготовка операционной, а у нас ответственной за лабораторию велено сидеть на работе, пока результатов не будет. Ну вот наконец и это готово — иди, ставь свою последнюю подпись! Тут эта девчушка и говорит, мол по документу на момент подписания я обязана совершить осмотр! Тю, ты ж дура, думаю. А десяток академиков-профессоров, совершивших осмотр и разбор полдня назад, тебе не авторитет!? Ну вслух ничего такого не говорю, пожалуйста, идите. Смотрите себе тело под аппаратом, только не долго. Она и вправду недолго. Пошла, взяла ЭЭГ, а мы ему энцефалограммы чуть ли не непрерывно гнали — как не было, так и нет там ничего. Мозг — аут! Стетоскоп достала — вот умора, да её в клинике со стетоскопом ни разу не видели. На что он ей вообще? И что она там выслушивать будет — «утопил» ли дежурный реаниматолог его или пока нет? Да мне уже всё равно — счёт, пожалуй, на часы идёт. Что-то она там потрогала, что-то послушала, толком ничего не исследовала — курсант после санитарной практики лучше справится. А потом поворачивается ко мне и так это тихо-тихо, но абсолютно уверенно говорит: — Он живой. Не подпишу я… Девочка, ты деточка! Да ты хоть представляешь какие силы уже задействованы?! Отдаёшь ли ты себе отчёт, что ты тут человек случайный — почти посторонний? А понимаешь ли ты, что городишь ты нам полную чушь — кровь в пластиковом контейнере тоже живая, а вот человек — мёртвый. Тело есть, а человека в нём нету! Короче ругали мы её, просили, убеждали, угрожали увольнением. Нет, и всё. И ведь сама по себе не упрямая, а тут ни за что не соглашается. Мол если я ноль — то и делайте без моей подписи. Сделали бы, да не можем мы без твоей подписи. На утро собрались все главные действующие лица. «Донор» терпит? Да пока терпит <...> А может потерпеть, если Колесников в Москву слетает и переутвердит новый документ? Не знаю, надежды мало. Короче день мы решали лететь или не лететь. Потом полетели. Что-то сразу не заладилось. А там выходные. Восемь дней волокита заняла. А «донор» терпит! Горжусь — во мужики у меня в клинике, мертвеца столько ведут. Наконец назначен новый консилиум с «вердиктом». Только не состоялся он — ночью на энцефалограмме кое-какие признаки глубокого ритма появились. Всё — дальше по любому не мертвец, а человек. Зовём спецов с Нейрохирургии — пусть погадают. Много они не нагадали — ведите как сможете, прогноз неблагоприятный. О том, что это был кандидат в доноры сердца — табу даже думать. Обеспечиваем секретность, как можем. Долго он был в нашей реанимации. Сознания нет (а я тогда был уверен, что и не будет), но мозг ритмы восстанавливает. Попробовали отключить искусственную вентиляцию лёгких. Без ИВЛ дышать пытается! Дальше — больше. Перевели в Нейрохирургию. Там ему много чего сделали, но ничего радикального — всё как у нас, что природа даст, то и прогресс. В контакт вступает, что-то старается глазами показать, мычит — говорить пыжится, шевелится. Уже порядком восстановившись из Нейрохирургии он попал в Психиатрию. <...> А там вроде вот что было — перечитал все книжки, и всем надоел. Ну кто-то и подшутил — сунул ему вузовский учебник по высшей математике. А ещё через полгода комиссия и первая (!) группа инвалидности. А ещё через полгода ещё комиссия — пацана в ВУЗ не берут! Молит-просит — дайте вторую. Что он закончил, я не точно не знаю, по слухам Московский Физтех. Пять лет за два года. Если это не легенда — то на экзамены ходил так — один экзамен в день. Сегодня сдаю ну там математику за первый семестр, завтра сопромат за пятый, послезавтра ещё что-то за девятый. Заходил на любой экзамен вне зависимости от курса. А к концу второго года что-то такое придумал — короче моментально целевое распределение в какой-то сверхсекретный "почтовый ящик". Ну а финал ты сам сегодня видел. <...> Нам последствий никаких — пострадавших то в этой истории нет, да и вообще полная картина известна единицам, и с каждым годом этих «единиц» меньше и меньше становится… Люди, подписавшие этот конфузный документ молчат, а сам документ мы уничтожили — всё равно он силы без той подписи не имел, чего макулатурой архивы забивать? Всё вроде тихо-спокойно… Забывается потихоньку. Но одна тайна всё же мне покоя не даёт. Невозможно это, ну абсолютно исключено и совершенно не научно. Но факт… Знаешь, никто ему не мог сказать, что он «донором» был. Мы с Колесниковым все варианты перебрали. Некому было рассказать. А он знает! Притом знает всё с самого начала. Даже как под ИВЛ трупом лежал. <...> — Ну а тётка эта? — Нет, нет и нет! Парадокс, что он вообще её знает. А ещё больший парадокс, что всю дальнейшую историю эта иммунологша знает только со слов самого «донора»! Я ведь от неё избавился сразу после отказа подписаться. Два года спустя разыскал её — меня сильно совесть мучила. Предложил вернуться в клинику, посоветовал хорошую тему для диссертации. Она никогда не интересовалась судьбой «донора» — история в её изложении была очень простой: «донор» умер, тему закрыли, генералов надо слушаться. Так она и считала, пока «донор» уже в теперешнем виде не явился к ней ровно в тот же день, как она сказала, что он живой. А сам «донор» знает только то, о чём говорилось в его палате. И значить это может только одно: когда у него на энцефалограмме прямые линии ползли, ОН ВСЁ СЛЫШАЛ!!! Слышал и помнил… <...>
САФОЛЕН ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ Это <...> военное лекарство. Но не ищите его ни в Фармакопее СССР, ни в секретном приложении к ней. Нет его там. <...> И вовсе не из-за какой-то там суперсекретности — с началом третьего тысячелетия «дедушке» сафолену уже бы пятый десяток пошёл. По отношению к спецмедикаментам военную тайну так долго не хранят, смысла нет — всё равно формула давно уже "по секрету всему свету" известна. Тогда правда, а дело было в самом начале 1960-х, препарат этот секретили весьма серьёзно — на сафолен-21 возлагали большие надежды в борьбе с мировым империализмом. Научное название фармакологической группы, куда попадал сафолен, называется антидоты ФОВ, что в переводе на нормальный язык означает противоядие фосфорорганическим отравляющим веществам. Есть такие вещества, их ещё часто хим. оружием нервно-паралитического действия называют. Например, обычный зарин или ви-газы к этой группе относятся. Действие у них довольно кошмарное, хоть с фармакологической точки зрения очень простое: в нашем организме они блокируют единственный фермент — холинэстэразу. <...> Если фермент заблокировать, <...> получится судорога, причём всех мышц, даже мышц глаза. <...> Но спазмы внутриглазных мышц не самое страшное — ведь в бронхах тоже есть гладкомышечная мускулатура, поэтому и там происходит тоже самое. В результате после весьма мучительного «задыха», наступает смерть от удушья. <...> Спасти от гибели можно только введя антидоты, блокирующие ацетилхолиновый рецептор. <...> отравленному организму иногда приходится колоть такие дозы противоядия, что в нормальных условиях сами по себе гарантированно привели бы к смерти. Наиболее известны ситуации с атропином. Всего несколько миллилитров этого препарата могут запросто умертвить здорового человека. А пораженным ФОВ вводили по 20, даже по 30 миллилитров этого вещества, <...> потому, что яд и противоядие «уравновешиваются» <...> по суммарному эффекту. Однако риск остаётся значительный. <...> Недодал противоядия — смерть от яда, переборщил — смерть от лекарства. <...> Тогда поручили той самой Токсе, кафедре Токсикологии, разработать что-нибудь "более мягкое". Чтобы и рецептор блокировало надёжно, и в то же время само по себе не таким токсичным было. Чтоб не бояться неизбежного «передоза» в условиях Третьей Мировой. Думали они думали, и наконец придумали. Лекарство под названием «сафолен». <...> Фармакологически же его действие как у атропина, но даже значительная передозировка смерти у лабораторных животных не вызывала. Много было испробовано разных вариантов этого сафолена, и наиболее перспективным оказался N21 <...> Осталось дело за малым — провести клиническую апробацию. <...> Но Берию к тому времени уже расстреляли, Жуков пьянствовал в опале, и хим. оружие на собственных солдат распылять было некому. Поэтому испытывался сафолен N21 исключительно на алкашах, самоубийцах и тех мизерных несчастных случаях, когда инсектициды, типа всякого там дихлофоса, внутрь попадают. Это ведь вещества той самой фосфоротравляющей группы <...> Но тут оказалось, что на алкашах сафолен двадцать первый работал куда хуже чистого атропина. <...> Может быть и совсем бы забраковали сафолен-21, свернули бы производство, а то что сделано, заложили бы на военные медсклады до истечения срока годности как "препарат второй линии" — то есть для помощи гражданскому населению <...>, да как нельзя кстати произошло на самом верху одно событие. Называлось оно секретным Постановлением Совмина СССР от 17-го Августа 1967 года о так называемой Программе «Ф». <...> Согласно той самой Программе «Ф» начал Советский Союз вооружаться хим. оружием на всём серьёзе. <...> Ясно, что при столь грандиозных масштабах никаким антидотом пренебрегать нельзя. Вот и попал наш сафолен-21 из номенклатуры «списанные» в номенклатуру «табельные». <...> И вот на секретнейшем заводе в Новочебоксарске в 1972 году произошло знаменательное событие — к 7 Ноября, ровно ко дню 55-летия <...> Великой Октябрьской Социалистической революции <...>, открылась линия по производству ви-газов. Радости то сколько! Плохо одно — сверху жутко торопили к круглой дате. Нет, оборудование смонтировали как надо, а вот со всякими там дополнительными причиндалами, например с теми же приборами контроля, как водится, не успели. Ничего — главное отрапортовать, а там за недельку-другую всё наладим! Оттопала праздничная демонстрация, отгремело застолье, отболело похмелье — кончились Октябрьские праздники, и народ на работу пришёл. <...> Начинается рабочий день, всяким бухгалтериям, да прочей канцелярии никакого дела до опасной химии нет. Поэтому и решили монтировать приборы химконтроля в этом здании в самую последнюю очередь. Да и система принудительной вентиляции здесь пока не готова. <...> И тут по заводу объявляется тревога! Сразу даже источник выброса не смогли установить. Ясно одно — на одном участке территории и аппараты — химдетекторы, и облачившиеся в ОЗК <...> и противогазы контролёры-дозиметристы обнаружили ви-газ. Вообще-то ви-газ это не совсем газ, он может быть и жидким и даже твёрдым, но ветерком всё равно разносится. И куда же ветерок с этой зоны дует? Да прямо в воздухозаборник административного корпуса. Позвонили туда, дали тревогу. А фильтр то не работает! Взяли пробу из внутреннего воздухопровода — худшие опасения подтвердились, есть следы газа. Боевое отравляющее вещество в здание прошло. Сколько? А кто его знает! Может ерунда, доступная только лабораторному анализу, что даже ни единого симптома не даст, а может всему "Белому Дому" каюк придёт через несколько часов — ви-газ, он ведь не какой-нибудь там зоман-табун, он медленно действует. Зато сильно. Какое же решение принимает дежурный токсиколог? Правильно — <...> действует согласно инструкции. Если точная поглощенная доза яда или сам факт его попадания в организм не известны, но вероятны, надо срочно провести профилактическое введение антидота. Что там у нас на снабжении? Сафолен-21. Отлично, вот согласно той же инструкции его и вколем. Вкололи. <...> всех <...> после положенной профилактики свели в актовый зал, где достоверно установили, что никакой отравы нет. Там же и принудительную вентиляцию через переносные фильтры подключили. Перед трибункой сам дежурный токсиколог сел, чтобы видеть ему каждого, вдруг кому плохо станет. А за трибункой, дабы время понапрасну не терять, перед собравшимися попросили выступить местного парторга, комсорга, профорга, пожарника и массовика-затейника. Вроде всё хорошо, чинно так сидят себе дяденьки-тётеньки, потирают уколотую попу и повышают свою политсознательность. Вдруг какая-то женщина где-то на задних рядах как заорёт нечеловеческим голосом, что в проходе РЕЖУТ ЕЁ РЕБЁНКА! <...> не успел токсиколог ей успокаивающего ввести. Женщина та, как львица в проход бросилась, всех вокруг себя разметала, а потом ещё парочке спокойных сотрудниц <...> Визг, вой, кровавые сопли, по всему актовому залу летают выбитые зубы и вырванные пучки волос. Присмотрелся токсиколог, а там уже не одна такая женщина! Уже целая куча добреньких сотрудниц в орущий благим матом клубок сцепились. Но та, первая, всё же сумела завести коллектив под свою песню — большинство из них дрались якобы спасая своих детей. Такой вот массовый психоз с одной фабулой. И ничего, если бы только одни тётеньки в этом шабаше участвовали, но тут ведь и дяденьки подключились! Этим, кстати за детей как-то меньше драться хотелось. Кто орёт первому встречному, "я убью тебя, чёрный человек!", кто бросился защищать честь якобы поруганной жены, кто просто за Родину-Мать, а кто конкретно полез бить немцев под Сталинградом. Ну а несознательные и меркантильные сражались за сожженные соседями квартиры и ворованные ковры. Однако самое интересное учудил токсиколог. Наверное сумел он всё-таки ввести успокоительное. Себе. Один он ни с кем не дрался — на сцене перед всем честным народом разделся до гола и залез под самый потолок. Там такая железяка со всякими софитами-прожекторами висела, вот он туда затянул занавес, соорудил из него наподобие холобуды и сидел там тихо-тихо. Его последним сняли. Руки аж синие от напряжения были — шутка ли пару часов, как сорока на тыну, на такой высоте проболтаться. Ликвидировали этот бардак в основном силами трёх подразделений — солдатами местного полка химзащиты (понятно, почему такой поблизости квартировался), местной же пожаркой и отделением ведомственной охраны. С орущими благим матом бухгалтерами да табельщицами поступали просто — привязывали их к носилкам, а наиболее буйных, так даже между двумя носилками. Психоз этот длился довольно долго, несколько часов, поэтому поработать пришлось. Благо, что запасы транквилизаторов при заводе были порядочные, а всё благодаря той же мудрой инструкции! Ведь даже при обычной переатропинизации, лечении отравлений стареньким атропином, когда доза рассчитывается немного выше минимально достаточной, расстройства психики не редкость. В фармакологии даже термин такой есть — атропиновый психоз. Но ведь именно за этим и создавали сафолен, чтобы избежать побочных эффектов. А оказалось вон оно как… От атропина мрут, загнав собственное сердце в бешенном ритме, а от сафолена всего лишь бесятся! <...> Ведь холинорецепторы в мозгах тоже имеются! Заблокируй их, и такое в мозгах начнется… <...> У отравленных ФОВ сафолен подобных эффектов не давал. Определённые краткосрочные расстройства психики наблюдались, но такое считалось вполне приемлемым. Однако как профилактическое средство, он оказался куда хуже самого боевого агента <...>, если судить исключительно с военных позиций. Да, от него не умирают, но психоз в боевых условия порой намного опасней просто отравления. Для поражения полка нервно-паралитическими газами, надо «отгазировать» процентов 40–60 солдат. <...> А при поражении не смертельными психотомиметиками <...> достаточно <...> 3–5 процентов! У них же боевое оружие в руках, а ну как бросится такой на родного взводного с криком "умри, чёрный человек"? Если окружающие твои братки-сослуживцы вдруг стали врагами-оккупантами, а страха совсем нет, и агрессия просто бурлит в крови? О боеготовности в такой ситуации говорить смешно — подразделение погрязло в междоусобной борьбе <...>! Так что после этого случая сафолен-21 списали подчистую. Изъяли со снабжения, закрыли производство, вывезли со складов. Сколько это стоило в масштабах СССР никто не считал.
БОЛТ МИОКАРДА На Пятом Факультете в Академии учились одни иностранцы, но готовили из них тех же военврачей <...> и обязательный медосмотр им полагался. <...> И вот на подготовительный курс иностранного факультета зачислили одного слушателя из Йемена. <...> Пришёл Ахмет в поликлинику. Взвесился, измерил рост, сдал кровь-мочу, и вот первый специалист — терапевт. <...> Только положил терапевт мембрану своего фонендоскопа на область сердца, так сразу чуть не подпрыгнул от неожиданности — во первых громко, а во вторых такого он за всю свою практику не выслушивал. Сердце гудело, клокотало и рычало. Иногда в этих шумах слышалось протяжное пш-шшш, как будто в грудной клетке кто-то сдёргивал миниатюрный унитаз, иногда совсем необычное гулкое глук-глук-глук, словно из некой внутригрудной ванны вытекала вода. Иногда оттуда неслась барбанная дробь, иногда кошачье мурлыканье, как при сильном пороке. Но при пороке шумы на каждое сердцебиение одни и теже, а тут разные! Так не бывает. Направили араба в клинику Факультетской Терапии на электро- и эхокардиограмму. Что такое ЭКГ, всем понятно, а <...> эхокардиограмма даёт картинку, напоминающую волны <...> Тут неспециалист не разберётся. Однако в Ахметовой эхокардиограмме и врачу-кардиологу мало что понятно — на верхушке сердца была зона неподвижности, вроде внутри сердца вырос гриб<...>, совершенно не похожий ни на тромб, ни на опухоль. Наверное этот «гриб» и шумит так странно… Ещё «эхо» чётко показало дефект межжелудочковой перегородки. Это такая мышечная пластина, что разделяет наше сердце пополам — одна половинка качает венозную кровь в лёгкие, а другая — артериальную по всему телу. <...> Иностранцы под наш 185-й Приказ, согласно которому в те годы из армии по здоровью комиссовали, никак не попадали. Поэтому хоть ты трижды калека — но если есть желание, то учёбу можешь продолжать. У Ахмета желание было. Тогда позвали ему в переводчики другого араба-старшекусника и предложили операцию — хирургически закрыть этот дефект. Ахмет согласен. Ну раз согласен — ложись в клинику Госпитальной Хирургии, там у нас сердце оперируют. <...> Ахмет <...> свою экзотическую форму сдал сестре-хозяйке, от неё же получил халат и тапочки и айда на <...> рентген грудной клетки. <...> На большом экране вместо привычного негатива рентгеновских плёнок картинка-позитив, как в чёрно-белом телевизоре. Вот ярко высветились лёгкие, на них рёбра и позвоночник с мягкой тенью сердца, на фоне которой… Не может быть! Именно так рентгенолог и воскликнул: "Не может быть, там же у него болт!" Первая версия всё же, что болт просто в грудной клетке, вероятно случайно проглоченный и образовавший пролежень в пищеводе. Однако стоило повернуть араба в боковую проекцию, все сомнения сразу отпали — болт сидел в миокарде! Чётко видно, как он покачивается в такт сердцебиениям. Пришлось ещё раз послать за толмачём-старшекурсником <...> Ахмет <...> и не догадывался, что в его сердце есть что-то лишнее, но единственно правдоподобную версию всё же предложил <...> До начала советских военных поставок с оружием у йеменцев было так себе — обе стороны мастерили противопехотные мины из чего придётся. Чаще всего это были обычные тротиловые шашки, а то и вовсе куски допотопного динамита, для увеличения поражающей способности обложенные гвоздями, болтами и гайками. <...> Ахмет помнит одно — он на такой мине подрывался. <...> Из лечения вспоминаются давящие плотные повязки с топлёным курдючным жиром, отвар из верблюжьей колючки, верблюжье же молоко и сон. Провалялся он очень долго, но никакой операции ему не делали, да и ни крови, ни растворов не переливали. Даже антибиотиков никаких не давали. Всё само зажило по воле Аллаха. Потом Ахмет "окончательно выздоровел" и поехал учится на военного врача, правда бегать ему всё ещё несколько тяжеловато… Теперь он понимает почему — в его сердце болт остался, за который он слёзно просит русских врачей, чтобы вытащили. Да продлит Аллах годы их жизни и наполнит их дома достатком! Падджялуйста! <...> Болт извлекли, дефект межжелудочковой перегородки ушили. В ходе операции по старым рубцам определили траекторию болта. Тот попал в нижнюю часть грудной клетки со спины, слегка отрикошетив от ребра, прошил стенку правого желудочка, пробил межжелудочковую перегородку, вышел в левый желудочек, где на излёте и затормозился в самой верхушке сердца. <...> По всем канонам полевой хирургии такая рана без самой немедленной специализированной помощи гарантированно не совместима с жизнью. И не один раз, а ПЯТЬ! <...> Когда Ахмед поправился после операции, опять послали за переводчиком, опять принялись за расспросы, и опять ничего не узнали. Тогда переводчика отпустили, но чтобы хоть как-то скрасить научное фиаско, академик-генерал решил на худой конец блеснуть политической "правильностью": — Вот видите, как трудно живется трудовому народу за рубежом. Никакой медицинской помощи! Ахмед, скажи нам, ты ведь из бедняцкого сословия? Ахмет непонимающе хлопал глазами. Академик упростил вопрос: — Ну кем твой папа работает? На этот раз до Ахмета дошло, о чём его спрашивают. Он вздохнул и обречённо махнув рукой ответил: — Царёй!
СЕМЕЙНЫЕ РАЗБОРКИ Четырёхлетняя дочка жалуется мне: - Мама, а помнишь, я папу о чём-то попросила? Он ответил: "Сейчас всё бросил и побежал!". А сам не побежал! Он меня обманул, да?!..
УТРЕННИЙ СЮРПРИЗ Я встаю каждый день в шесть утра, ибо нужно писать диплом. Мой парень решил сделать мне приятное и разбудить меня. Короче говоря, он встал в половине пятого, поехал ко мне на такси, по дороге упал и при этом поранил себе ладони. В шесть утра раздаётся стук в дверь. Я открываю, а там в темноте стоит некто, протягивает ко мне окровавленные руки и говорит: - Ты ведь предлагала в доктора поиграть, да?..
Секция на три квартиры в многоэтажке. В соседней квартире живёт очень молодая пара (обоим лет по двадцать) с новорожденным. Сегодня младенцу стало плохо, и ему вызвали скорую. Я в общем коридоре сегодня убираюсь, двери в их квартиру открыты, и всё происходящее там видно и слышно. В прихожей врач, заполняя карту вызова, спрашивает: - Имя ребёнка? Молодой отец кричит жене в комнату: - О-о-оля! Жена: - Б***ь, как у тебя. Молодой отец (после некоторой заминки): - Максим. Врач продолжает: - Отчество? Молодой отец кричит жене: - Такое же, да?!..
Я снова сжал руль; сухожилия натянулись, словно тросы. Так в тишине я просидел целую вечность. За сжатыми зубами, словно в ловушке, толпилась целая куча слов. Наконец я закрыл глаза и сказал: — Ладно. Послушай, тебе нужно кое-что понять насчет этой ситуации и того, с кем ты здесь сидишь. — Та-а-а-к… Эми повернулась ко мне. Черт побери, какие зеленые глаза — прямо кошачьи. — Нет, просто… просто послушай. Ты знаешь, почему я учился в спецшколе «Пайн-Вью», в классе для детей с психическими отклонениями? — Вроде да, — ответила она. — Это из-за того случая с Билли? Из-за того, что ты с ним подрался? А потом, когда он… — Верно. Понимаешь, мужчины — это животные. Собери нас вместе, убери старших и получишь «Повелителя мух». Билли и его дружки — двое парней из борцовской секции — делали видеоролики. Помнишь Паттерсона, такого толстого малого? Они поймали его, привязали к штанге футбольных ворот и обрили ему голову. Его нашли спустя несколько часов, а к тому времени кожа у него на лице уже покрылась волдырями от контакта с фекалиями… Может, не стоит разглашать все подробности, м-м-м? — …а потом они показали это видео на вечеринке — видео о том, как они пытают этого толстяка, а он орет. Они сидели, пили пиво и крутили, крутили, крутили этот видеоролик — ну, обычные забавы старшеклассников. На взрослого за такие дела надели бы смирительную рубашку, а школьникам это сходит с рук. «Мальчишки, что с них взять». Я запнулся, посмотрел в темноту, пытаясь разглядеть там хоть что-нибудь. Какая-то птица, сидящая на проводах, махала крыльями, безуспешно пытаясь взлететь. — Ну вот, а с братьями Хичкоками я вместе занимался физкультурой, и они вроде как меня запомнили. Это была у них ежедневная забава — поначалу мелочи, но постепенно обычные развлечения им надоели, и братья стали заходить все дальше и дальше. А тренер меня ненавидел и поэтому обычно старался куда-нибудь слинять. Честное слово, однажды, когда они на меня полезли, он отвернулся и вышел из зала — причем так, чтобы я это увидел. В один прекрасный день они завели меня в комнатку, где хранилось снаряжение — наплечники, маты. Там было жарко, как в печке, и воняло старым потом, разлагающимся в поролоновых щитках. И тут началось безумие — типа, как на тюремном дворике во время прогулки. Потом все закончилось; они меня бросили, вышли через раздевалку и… Хм-м-м… интересно, она заметит, если я внезапно переменю тему? — Ну а я завел привычку приносить в школу нож — не крутой тесак, не выкидуху, а крошечный нож-брелок с двухдюймовым лезвием. Другого у меня не было. И вот я достаю свой нож, подбегаю к Билли и режу его — делаю такой крошечный разрез на спине. Лезвие далеко не вошло, но Билли это почувствовал, решил, что умер, и упал. Скамейка, пол — все в крови. Я сел ему на грудь и начал тыкать ему ножом в лицо. Лезвие отскакивало от лобной кости, текла кровь, и… Я долго, напряженно думал о том, как бы приукрасить следующую часть моего рассказа, но ничего не приходило в голову. Потом я задумался о том, когда открывается пончиковая. Паузу прервала Эми. — Что они с тобой сделали? — Скажем так: я никогда, никогда не расскажу тебе об этом. Она не ответила. Значит, либо ей совершенно незнакомо это чувство, либо знакомо очень хорошо. Я продолжил. — В итоге я… …вырезал ему глаза… — …сильно его поранил, и он потерял зрение. То есть совсем ослеп. Меня обвинили в нападении при отягчающих обстоятельствах и еще в нескольких вещах, которые являются синонимами нападения при отягчающих обстоятельствах. Школьное начальство собиралось исключить меня навсегда, но мой папа — приемный отец — он адвокат, знаешь ли, несколько раз встречался с преподавателями и прокурором, и в конце концов меня заставили пройти обследование у психиатра. Уже тогда я понимал, что это — способ меня отмазать. Ведь впоследствии это давало возможность утверждать, что школа должна была защитить Билли от меня, что мне вовремя не поставили диагноз и так далее. Я ходил к психологу; он заставлял меня рассказывать о маме, смотреть на чернильные пятна, играть в ролевые игры с марионетками и рисовать то, как я представляю себе свое место в этом мире, и мне было ясно, что все это жульничество, уловки адвоката, но я снова и снова представлял себе, как отворачивается тренер Уилсон, и думал: «А пошли они!». Прокурор, крутой еврей-бородач, не хотел предъявлять мне обвинение, сказал, что, когда пятеро на одного, случается всякое. Сказал, что не хочет, чтобы меня сожрала система правосудия по делам несовершеннолетних. Школьному начальству пригрозили иском, оно дало делу об исключении задний ход, и — та-да! — выпускной год я провел в «Пайн-Вью». На ветровое стекло упал кристаллик. Одинокая снежинка. Чуть поодаль опустилась еще одна. — Так вот, — продолжал я, — четыре месяца спустя Билли привык жить без глаз, распрощался со спортом и вождением машины, примирился с мыслью о том, что уже никогда не узнает, на что похожа еда на тарелке, никогда не заметит муху, попавшую в суп. И разом выпил все свои болеутоляющие таблетки — демерол, кажется. На следующий день его нашли мертвым. Молчание. — Ну, что из этого ты уже знала? — спросил я, отчаянно надеясь, что она скажет хоть что-нибудь. — Почти все. До меня доходили какие-то жуткие слухи, будто ты проник в его комнату и отравил его — крысиным ядом, что ли. Полный бред — ведь полиция бы это обнаружила. — Точно-точно. Кстати, слух этот распустил я. — Наверное, тебе было скверно, когда ты узнал об этом. Ну, про Билли. Наверное, ты чувствовал себя ужасно. — Ага. Не-а. За этим последовала самая долгая и напряженная пауза в моей жизни. Это было похоже на то, словно ты застрял на «чертовом колесе» с человеком, которого только что облевал. В точности. Если честно, то Билли я не жалел. Он подразнил собаку, и она откусила ему пальцы. К черту его. К черту всех. И ты, Эми, иди к черту — за то, что каким-то образом заставила меня рассказать тебе все это. Ну да, конечно, ваша честь, я раскаиваюсь. А много лет назад, в тот день, когда дети устроили стрельбу в школе, в Колорадо, я сокрушенно мотал головой и говорил, что это трагедия, страшная трагедия. Но про себя я мечтал увидеть лица этих качков в тот момент, когда на них наставили пушки. Так что да, насколько мне известно, я, как и любой другой хороший человек, жалел Билли. И этой версии я буду придерживаться всегда. Всегда. — И все же, — начала Эми, — кто знает, что он сделал бы с кем-нибудь другим, если бы ты не… — Эми, мне его не жаль. Я соврал. Узнав о его смерти, я вообще ничего не почувствовал. Думал, почувствую, а оказалось — нет. Просто я из тех, у кого не возникает чувства вины. Именно это я и пытаюсь объяснить. Эти твари, эта ходячая пустота, не смогут использовать тебя, но сообразят, что я — один из них. Вот почему рядом со мной ты в опасности. Так что держи меня на мушке. И будь готова как можно быстрее и сильнее нажать на спусковой крючок. Снова молчание. Кажется, я сказал, что прошлая пауза была самой длинной и самой неловкой в моей жизни? Рекорд продержался недолго. Я бы отдал все, что у меня есть, лишь бы этот разговор никогда не состоялся. — Эми, мы ничего не знаем о том, что с тобой происходило, когда тебя похищали. Но больше эти твари тебя не тронут. Меня задолбало это чувство страха. И знаешь, я уже дошел до такого состояния, что меня можно убивать, отрывать мне руки, обливать бензином и поджигать, но бояться меня уже не заставят. После всего, что я видел, меня уже не очень-то пугают монстры, демоны или кто там они есть. Я боюсь только одного — страха. Я боюсь жить с чувством страха, с запугиванием, с сапогом на горле. Я не буду так жить. Не буду. Раньше не жил и сейчас не стану. — Что будем делать? — спросила она после долгой паузы. — Сидеть здесь. Только держи меня на мушке, ладно? Будем сидеть здесь и ждать рассвета. Потом я поговорю с Джоном. Он знает, что нужно делать. Ты в самом деле произнес эти слова. Невероятно.
ОТДЫХ НА ЛОНЕ ПРИРОДЫ Знаю одного парня, Макса, так тот любит иногда летом в ясную погоду сваливать со своей дачи на лесную делянку (километра два от цивилизации) на пару дней. И время он проводит там весьма необычно - под открытым небом врубает бензогенератор, подключает к нему проектор, кинотеатр и акустику 5.1 и ночью рубится в какие-нибудь игрушки, кино смотрит с водочкой и пивасиком прямо у мангала с шашлыками. Пару раз гостил у него там - вот это я понимаю: подышать свежим воздухом, покормить комаров, на всю жизнь впечатления, особенно от ужастиков, которые смотришь пьяный посреди леса с топором в руке...