Копии историй

АНДРЕЙ ЛОМАЧИНСКИЙ "РАССКАЗЫ СУДМЕДЭКСПЕРТА"

Я поблагодарил генерала и встал из-за стола. Генерал тоже встал, и задумчиво посмотрел на настенный календарь: — Подожди минуту. Слушай, ты можешь мне сделать маленькое дело?
— Ну, постараюсь <...>
<...> На следующий день к назначенному времени я был перед клиникой Военно-Полевой Хирургии. Жду. <...> Вскоре я понял, что мёрз не зря.
Прямо к крыльцу подкатила чёрная «Волга» с госномером. Быстро вылез шофёр в сером пиджаке и при галстуке — крепкий стриженный дядька кагэбэшного вида. Он как-то колко, наверное профессионально, осмотрел пятачок перед зданием, затем открыл пассажирскую переднюю дверку и вытащил громадный букет цветов. Да каких! Там были каллы, белые лили, красные короны — ну те, что цветками вниз, и ещё какое-то чудо, похожее на наперстянку. Меня, привыкшего к зимнему репертуару «тюльпан-гвоздика» с лотков кавказцев перед метро, букет потряс.
Наконец водила открыл заднюю дверь «персоналки» и помог вылезти пассажиру. Сразу стало ясно — какой-то туз. А вот сам туз выглядел странно. Нет, одет он был что надо <...> Но первое, что бросилось в глаза — человек явно страдал тяжёлыми неврологическими расстройствами. Его движения были плохо координированными и перемежались инволюнтарными дерганьями всего тела, руки била крупная, почти паркинсоническая дрожь. Он опёрся на трость и сильно выбрасывая одну ногу в сторону заковылял к двери. Его шофёр не на шутку встревожился, что человек пошёл один, побежал и первый открыл дверь — даже не столько, чтобы помочь, как скорее убедиться, что "в тамбуре чисто". Я вдруг понял, что первый раз в жизни вижу проводку охраняемой персоны, ведь у наших генерал-полковников, начальников ВМА и ЦВМУ, <...> водилами были простые солдаты, а не профессиональные телохранители.
Второе, что совершенно сбило меня с толку — это страшное уродство. Голова «туза» была несимметричной из-за чудовищных деформаций черепа, один глаз выше другого, очки с сильными линзами с оправой явно под спецзаказ, лицо всё в грубых старых шрамах, но в общем выглядит слишком молодо для старпёра такого ранга.
<...> к Дерябину я попал лишь после вечерней проверки. Дед опять спать явно не торопился. Я подробно, как мог, рассказал (доложил, если угодно) ему, что видел. <...> Дед молчит. Я не выдерживаю и спрашиваю, мол кто это, если не секрет?
— Секрет! <...> Но раз обещал, то намёком скажу — это учёный-оборонщик.
— Это он вам цветы приносил?
— Мне!? Да он со мной не разговаривает, как и с любым врачом в форме!
— А что так?
— Что, что — а то, что я его должен был убить! <...> Цветы эти для его второй мамки в честь его второго Дня Рождения. О чём речь сейчас поймешь: Было это по моим понятиям — недавно, по твоим — давно. И был шанс у Академии стать вторым местом в мире (а может и первым!), где была бы осуществлена трансплантация сердца. <...>
Несколько потенциальных реципиентов подобрала Госпиталка, всех протестировали. Дело ВПХ за малым — добыть донора. <...> Так вот, был у нас документ с печатью ЦВМУ за подписями Начмеда и Главного Хирурга. Было в том документе упомянуто 11 фамилий на 12 пунктов под подпись. Десять военных, ну кто к «донорству» будет приговаривать, одна — пустой бланк (это на согласие от ближайшего родственника "покойника"), и последняя, самая малозначительная подпись вообще считай лаборанта — подтвердить оптимальную совместимость донор-реципиент при "переводе на казнь" в Госпиталку! Ну не совсем, конечно, лаборанта — я специально пробил должность в лаборатории клиники. Ну там иммунология-биохмия всякая, и мгновенно взял туда молоденькую девочку сразу после университета. Нет хоть одной подписи — и «донор» автоматически остаётся в нашей реанимации до самого «перевода» в Патанатомию.
По понятным причинам намерение держим в тайне и ждём «донора». Через пару недель происходит «подходящий» несчастный случай. Считай рядом с Академией, сразу за Финбаном, пацан 17 лет на мотоцикле влетает головой в трамвай <...> Скорая под боком — пострадавший наш, профильный, доставлен в момент. Прав нет, но редкость — в кармане паспорт. Посмотрел я этого травмированного — категория уже даже не агонирующих, а отагонировавшихся. Травма несовместимая с жизнью. Но на ЭКГ все ещё работающее сердце! Голову кое-как сложили, с кровотечением справились и быстро на энцефалограмму. Там прямые линии — красота мёртвого мозга. Говорю сотрудникам — боремся с возможной инфекцией, в башке то точно некрозы пойдут! Ну нельзя же сделать хирургическую обработку травмы мозга в виде ампутации полушарий под ствол, а там всё побито! И конечно реанимационное сопровождение и интенсивная терапия по максимуму — тело сохранять живым любой ценой, пока мы наш "адский документ" не подпишем.
Первым делом согласие родственников, без него всё дальнейшее бессмысленно. Одеваюсь в форму, беру для контраста с собой молодого офицера и пожилую женщину, чтобы легче было уболтать любого, кто окажется этим ближним родственником. <...> Оказывается, что существует только один ближайший, он же единственный родственник — его мать <...> полностью спившееся, морально деградировавшее существо <...> — её главный вопрос был, а можно ли НЕ забирать тело, чтоб не возиться с похоронами. <...> истерика и вопли моментально сменились откровенными намёками, что по этому поводу надо срочно выпить. Я послал офицера купить ей три бутылки водки. Документ она подписала сразу, как услышала слово водка! <...>
Но ещё более интересную новость я узнал чуть позже, когда в клинику прибыл тот офицер, что был послан за спиртным для "ближайшего родственника". Он столкнулся с другими обитателями той коммуналки и узнал некоторые подробности о самом «доноре» — крайне асоциальный тип, хулиган, исключался за неуспеваемость из школы и ПТУ, хоть и молод — сильно пьет, страшно избивает свою мать! Короче, яблоко от яблони… А ещё через десять минут, как по звонку свыше, в клинику пришёл следователь и принёс ещё более увлекательную информацию — мотоцикл «донора» краденный, точнее отобранный в результате хулиганского нападения, а сам «донор» и без этого уже под следствием не то за хулиганство, толи за ограбление. Похоже, что за всю жизнь единственное хорошее дело «донору» ещё только предстоит — и это отдать своё сердце другому.
Быстро <...> собираем заключительный консилиум бумаги под «приговор» подписывать. Все ставят подписи — сомнений ни у кого нет. Только одну подпись не можем пока поставить — анализы не готовы, времени не достаточно их завершить. В Госпитальной Хирургии идёт подготовка операционной, а у нас ответственной за лабораторию велено сидеть на работе, пока результатов не будет. Ну вот наконец и это готово — иди, ставь свою последнюю подпись! Тут эта девчушка и говорит, мол по документу на момент подписания я обязана совершить осмотр! Тю, ты ж дура, думаю. А десяток академиков-профессоров, совершивших осмотр и разбор полдня назад, тебе не авторитет!? Ну вслух ничего такого не говорю, пожалуйста, идите. Смотрите себе тело под аппаратом, только не долго.
Она и вправду недолго. Пошла, взяла ЭЭГ, а мы ему энцефалограммы чуть ли не непрерывно гнали — как не было, так и нет там ничего. Мозг — аут! Стетоскоп достала — вот умора, да её в клинике со стетоскопом ни разу не видели. На что он ей вообще? И что она там выслушивать будет — «утопил» ли дежурный реаниматолог его или пока нет? Да мне уже всё равно — счёт, пожалуй, на часы идёт. Что-то она там потрогала, что-то послушала, толком ничего не исследовала — курсант после санитарной практики лучше справится. А потом поворачивается ко мне и так это тихо-тихо, но абсолютно уверенно говорит:
— Он живой. Не подпишу я…
Девочка, ты деточка! Да ты хоть представляешь какие силы уже задействованы?! Отдаёшь ли ты себе отчёт, что ты тут человек случайный — почти посторонний? А понимаешь ли ты, что городишь ты нам полную чушь — кровь в пластиковом контейнере тоже живая, а вот человек — мёртвый. Тело есть, а человека в нём нету! Короче ругали мы её, просили, убеждали, угрожали увольнением. Нет, и всё. И ведь сама по себе не упрямая, а тут ни за что не соглашается. Мол если я ноль — то и делайте без моей подписи. Сделали бы, да не можем мы без твоей подписи.
На утро собрались все главные действующие лица. «Донор» терпит? Да пока терпит <...> А может потерпеть, если Колесников в Москву слетает и переутвердит новый документ? Не знаю, надежды мало. Короче день мы решали лететь или не лететь. Потом полетели. Что-то сразу не заладилось. А там выходные. Восемь дней волокита заняла. А «донор» терпит! Горжусь — во мужики у меня в клинике, мертвеца столько ведут.
Наконец назначен новый консилиум с «вердиктом». Только не состоялся он — ночью на энцефалограмме кое-какие признаки глубокого ритма появились. Всё — дальше по любому не мертвец, а человек. Зовём спецов с Нейрохирургии — пусть погадают. Много они не нагадали — ведите как сможете, прогноз неблагоприятный. О том, что это был кандидат в доноры сердца — табу даже думать. Обеспечиваем секретность, как можем.
Долго он был в нашей реанимации. Сознания нет (а я тогда был уверен, что и не будет), но мозг ритмы восстанавливает. Попробовали отключить искусственную вентиляцию лёгких. Без ИВЛ дышать пытается! Дальше — больше. Перевели в Нейрохирургию. Там ему много чего сделали, но ничего радикального — всё как у нас, что природа даст, то и прогресс. В контакт вступает, что-то старается глазами показать, мычит — говорить пыжится, шевелится.
Уже порядком восстановившись из Нейрохирургии он попал в Психиатрию. <...> А там вроде вот что было — перечитал все книжки, и всем надоел. Ну кто-то и подшутил — сунул ему вузовский учебник по высшей математике. А ещё через полгода комиссия и первая (!) группа инвалидности. А ещё через полгода ещё комиссия — пацана в ВУЗ не берут! Молит-просит — дайте вторую. Что он закончил, я не точно не знаю, по слухам Московский Физтех. Пять лет за два года. Если это не легенда — то на экзамены ходил так — один экзамен в день. Сегодня сдаю ну там математику за первый семестр, завтра сопромат за пятый, послезавтра ещё что-то за девятый. Заходил на любой экзамен вне зависимости от курса. А к концу второго года что-то такое придумал — короче моментально целевое распределение в какой-то сверхсекретный "почтовый ящик". Ну а финал ты сам сегодня видел.
<...> Нам последствий никаких — пострадавших то в этой истории нет, да и вообще полная картина известна единицам, и с каждым годом этих «единиц» меньше и меньше становится… Люди, подписавшие этот конфузный документ молчат, а сам документ мы уничтожили — всё равно он силы без той подписи не имел, чего макулатурой архивы забивать? Всё вроде тихо-спокойно… Забывается потихоньку. Но одна тайна всё же мне покоя не даёт. Невозможно это, ну абсолютно исключено и совершенно не научно. Но факт…
Знаешь, никто ему не мог сказать, что он «донором» был. Мы с Колесниковым все варианты перебрали. Некому было рассказать. А он знает! Притом знает всё с самого начала. Даже как под ИВЛ трупом лежал. <...>
— Ну а тётка эта?
— Нет, нет и нет! Парадокс, что он вообще её знает. А ещё больший парадокс, что всю дальнейшую историю эта иммунологша знает только со слов самого «донора»! Я ведь от неё избавился сразу после отказа подписаться. Два года спустя разыскал её — меня сильно совесть мучила. Предложил вернуться в клинику, посоветовал хорошую тему для диссертации. Она никогда не интересовалась судьбой «донора» — история в её изложении была очень простой: «донор» умер, тему закрыли, генералов надо слушаться. Так она и считала, пока «донор» уже в теперешнем виде не явился к ней ровно в тот же день, как она сказала, что он живой. А сам «донор» знает только то, о чём говорилось в его палате. И значить это может только одно: когда у него на энцефалограмме прямые линии ползли, ОН ВСЁ СЛЫШАЛ!!! Слышал и помнил… <...>

САФОЛЕН ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
Это <...> военное лекарство. Но не ищите его ни в Фармакопее СССР, ни в секретном приложении к ней. Нет его там. <...> И вовсе не из-за какой-то там суперсекретности — с началом третьего тысячелетия «дедушке» сафолену уже бы пятый десяток пошёл. По отношению к спецмедикаментам военную тайну так долго не хранят, смысла нет — всё равно формула давно уже "по секрету всему свету" известна. Тогда правда, а дело было в самом начале 1960-х, препарат этот секретили весьма серьёзно — на сафолен-21 возлагали большие надежды в борьбе с мировым империализмом.
Научное название фармакологической группы, куда попадал сафолен, называется антидоты ФОВ, что в переводе на нормальный язык означает противоядие фосфорорганическим отравляющим веществам. Есть такие вещества, их ещё часто хим. оружием нервно-паралитического действия называют. Например, обычный зарин или ви-газы к этой группе относятся. Действие у них довольно кошмарное, хоть с фармакологической точки зрения очень простое: в нашем организме они блокируют единственный фермент — холинэстэразу. <...> Если фермент заблокировать, <...> получится судорога, причём всех мышц, даже мышц глаза. <...> Но спазмы внутриглазных мышц не самое страшное — ведь в бронхах тоже есть гладкомышечная мускулатура, поэтому и там происходит тоже самое. В результате после весьма мучительного «задыха», наступает смерть от удушья. <...>
Спасти от гибели можно только введя антидоты, блокирующие ацетилхолиновый рецептор. <...> отравленному организму иногда приходится колоть такие дозы противоядия, что в нормальных условиях сами по себе гарантированно привели бы к смерти. Наиболее известны ситуации с атропином. Всего несколько миллилитров этого препарата могут запросто умертвить здорового человека. А пораженным ФОВ вводили по 20, даже по 30 миллилитров этого вещества, <...> потому, что яд и противоядие «уравновешиваются» <...> по суммарному эффекту. Однако риск остаётся значительный. <...> Недодал противоядия — смерть от яда, переборщил — смерть от лекарства. <...>
Тогда поручили той самой Токсе, кафедре Токсикологии, разработать что-нибудь "более мягкое". Чтобы и рецептор блокировало надёжно, и в то же время само по себе не таким токсичным было. Чтоб не бояться неизбежного «передоза» в условиях Третьей Мировой. Думали они думали, и наконец придумали. Лекарство под названием «сафолен». <...> Фармакологически же его действие как у атропина, но даже значительная передозировка смерти у лабораторных животных не вызывала. Много было испробовано разных вариантов этого сафолена, и наиболее перспективным оказался N21 <...>
Осталось дело за малым — провести клиническую апробацию. <...> Но Берию к тому времени уже расстреляли, Жуков пьянствовал в опале, и хим. оружие на собственных солдат распылять было некому. Поэтому испытывался сафолен N21 исключительно на алкашах, самоубийцах и тех мизерных несчастных случаях, когда инсектициды, типа всякого там дихлофоса, внутрь попадают. Это ведь вещества той самой фосфоротравляющей группы <...> Но тут оказалось, что на алкашах сафолен двадцать первый работал куда хуже чистого атропина. <...>
Может быть и совсем бы забраковали сафолен-21, свернули бы производство, а то что сделано, заложили бы на военные медсклады до истечения срока годности как "препарат второй линии" — то есть для помощи гражданскому населению <...>, да как нельзя кстати произошло на самом верху одно событие. Называлось оно секретным Постановлением Совмина СССР от 17-го Августа 1967 года о так называемой Программе «Ф». <...> Согласно той самой Программе «Ф» начал Советский Союз вооружаться хим. оружием на всём серьёзе. <...>
Ясно, что при столь грандиозных масштабах никаким антидотом пренебрегать нельзя. Вот и попал наш сафолен-21 из номенклатуры «списанные» в номенклатуру «табельные». <...>
И вот на секретнейшем заводе в Новочебоксарске в 1972 году произошло знаменательное событие — к 7 Ноября, ровно ко дню 55-летия <...> Великой Октябрьской Социалистической революции <...>, открылась линия по производству ви-газов. Радости то сколько! Плохо одно — сверху жутко торопили к круглой дате. Нет, оборудование смонтировали как надо, а вот со всякими там дополнительными причиндалами, например с теми же приборами контроля, как водится, не успели. Ничего — главное отрапортовать, а там за недельку-другую всё наладим!
Оттопала праздничная демонстрация, отгремело застолье, отболело похмелье — кончились Октябрьские праздники, и народ на работу пришёл. <...> Начинается рабочий день, всяким бухгалтериям, да прочей канцелярии никакого дела до опасной химии нет. Поэтому и решили монтировать приборы химконтроля в этом здании в самую последнюю очередь. Да и система принудительной вентиляции здесь пока не готова. <...>
И тут по заводу объявляется тревога! Сразу даже источник выброса не смогли установить. Ясно одно — на одном участке территории и аппараты — химдетекторы, и облачившиеся в ОЗК <...> и противогазы контролёры-дозиметристы обнаружили ви-газ. Вообще-то ви-газ это не совсем газ, он может быть и жидким и даже твёрдым, но ветерком всё равно разносится. И куда же ветерок с этой зоны дует? Да прямо в воздухозаборник административного корпуса. Позвонили туда, дали тревогу. А фильтр то не работает! Взяли пробу из внутреннего воздухопровода — худшие опасения подтвердились, есть следы газа. Боевое отравляющее вещество в здание прошло. Сколько? А кто его знает! Может ерунда, доступная только лабораторному анализу, что даже ни единого симптома не даст, а может всему "Белому Дому" каюк придёт через несколько часов — ви-газ, он ведь не какой-нибудь там зоман-табун, он медленно действует. Зато сильно.
Какое же решение принимает дежурный токсиколог? Правильно — <...> действует согласно инструкции. Если точная поглощенная доза яда или сам факт его попадания в организм не известны, но вероятны, надо срочно провести профилактическое введение антидота. Что там у нас на снабжении? Сафолен-21. Отлично, вот согласно той же инструкции его и вколем. Вкололи. <...> всех <...> после положенной профилактики свели в актовый зал, где достоверно установили, что никакой отравы нет. Там же и принудительную вентиляцию через переносные фильтры подключили.
Перед трибункой сам дежурный токсиколог сел, чтобы видеть ему каждого, вдруг кому плохо станет. А за трибункой, дабы время понапрасну не терять, перед собравшимися попросили выступить местного парторга, комсорга, профорга, пожарника и массовика-затейника. Вроде всё хорошо, чинно так сидят себе дяденьки-тётеньки, потирают уколотую попу и повышают свою политсознательность. Вдруг какая-то женщина где-то на задних рядах как заорёт нечеловеческим голосом, что в проходе РЕЖУТ ЕЁ РЕБЁНКА! <...> не успел токсиколог ей успокаивающего ввести. Женщина та, как львица в проход бросилась, всех вокруг себя разметала, а потом ещё парочке спокойных сотрудниц <...> Визг, вой, кровавые сопли, по всему актовому залу летают выбитые зубы и вырванные пучки волос. Присмотрелся токсиколог, а там уже не одна такая женщина! Уже целая куча добреньких сотрудниц в орущий благим матом клубок сцепились. Но та, первая, всё же сумела завести коллектив под свою песню — большинство из них дрались якобы спасая своих детей. Такой вот массовый психоз с одной фабулой. И ничего, если бы только одни тётеньки в этом шабаше участвовали, но тут ведь и дяденьки подключились! Этим, кстати за детей как-то меньше драться хотелось. Кто орёт первому встречному, "я убью тебя, чёрный человек!", кто бросился защищать честь якобы поруганной жены, кто просто за Родину-Мать, а кто конкретно полез бить немцев под Сталинградом. Ну а несознательные и меркантильные сражались за сожженные соседями квартиры и ворованные ковры.
Однако самое интересное учудил токсиколог. Наверное сумел он всё-таки ввести успокоительное. Себе. Один он ни с кем не дрался — на сцене перед всем честным народом разделся до гола и залез под самый потолок. Там такая железяка со всякими софитами-прожекторами висела, вот он туда затянул занавес, соорудил из него наподобие холобуды и сидел там тихо-тихо. Его последним сняли. Руки аж синие от напряжения были — шутка ли пару часов, как сорока на тыну, на такой высоте проболтаться.
Ликвидировали этот бардак в основном силами трёх подразделений — солдатами местного полка химзащиты (понятно, почему такой поблизости квартировался), местной же пожаркой и отделением ведомственной охраны. С орущими благим матом бухгалтерами да табельщицами поступали просто — привязывали их к носилкам, а наиболее буйных, так даже между двумя носилками. Психоз этот длился довольно долго, несколько часов, поэтому поработать пришлось. Благо, что запасы транквилизаторов при заводе были порядочные, а всё благодаря той же мудрой инструкции! Ведь даже при обычной переатропинизации, лечении отравлений стареньким атропином, когда доза рассчитывается немного выше минимально достаточной, расстройства психики не редкость. В фармакологии даже термин такой есть — атропиновый психоз. Но ведь именно за этим и создавали сафолен, чтобы избежать побочных эффектов. А оказалось вон оно как…
От атропина мрут, загнав собственное сердце в бешенном ритме, а от сафолена всего лишь бесятся! <...> Ведь холинорецепторы в мозгах тоже имеются! Заблокируй их, и такое в мозгах начнется… <...> У отравленных ФОВ сафолен подобных эффектов не давал. Определённые краткосрочные расстройства психики наблюдались, но такое считалось вполне приемлемым. Однако как профилактическое средство, он оказался куда хуже самого боевого агента <...>, если судить исключительно с военных позиций. Да, от него не умирают, но психоз в боевых условия порой намного опасней просто отравления. Для поражения полка нервно-паралитическими газами, надо «отгазировать» процентов 40–60 солдат. <...> А при поражении не смертельными психотомиметиками <...> достаточно <...> 3–5 процентов! У них же боевое оружие в руках, а ну как бросится такой на родного взводного с криком "умри, чёрный человек"? Если окружающие твои братки-сослуживцы вдруг стали врагами-оккупантами, а страха совсем нет, и агрессия просто бурлит в крови? О боеготовности в такой ситуации говорить смешно — подразделение погрязло в междоусобной борьбе <...>!
Так что после этого случая сафолен-21 списали подчистую. Изъяли со снабжения, закрыли производство, вывезли со складов. Сколько это стоило в масштабах СССР никто не считал.

АНДРЕЙ ЛОМАЧИНСКИЙ "РАССКАЗЫ СУДМЕДЭКСПЕРТА"

БОЛТ МИОКАРДА
На Пятом Факультете в Академии учились одни иностранцы, но готовили из них тех же военврачей <...> и обязательный медосмотр им полагался. <...> И вот на подготовительный курс иностранного факультета зачислили одного слушателя из Йемена. <...> Пришёл Ахмет в поликлинику. Взвесился, измерил рост, сдал кровь-мочу, и вот первый специалист — терапевт. <...> Только положил терапевт мембрану своего фонендоскопа на область сердца, так сразу чуть не подпрыгнул от неожиданности — во первых громко, а во вторых такого он за всю свою практику не выслушивал. Сердце гудело, клокотало и рычало. Иногда в этих шумах слышалось протяжное пш-шшш, как будто в грудной клетке кто-то сдёргивал миниатюрный унитаз, иногда совсем необычное гулкое глук-глук-глук, словно из некой внутригрудной ванны вытекала вода. Иногда оттуда неслась барбанная дробь, иногда кошачье мурлыканье, как при сильном пороке. Но при пороке шумы на каждое сердцебиение одни и теже, а тут разные! Так не бывает.
Направили араба в клинику Факультетской Терапии на электро- и эхокардиограмму. Что такое ЭКГ, всем понятно, а <...> эхокардиограмма даёт картинку, напоминающую волны <...> Тут неспециалист не разберётся. Однако в Ахметовой эхокардиограмме и врачу-кардиологу мало что понятно — на верхушке сердца была зона неподвижности, вроде внутри сердца вырос гриб<...>, совершенно не похожий ни на тромб, ни на опухоль. Наверное этот «гриб» и шумит так странно…
Ещё «эхо» чётко показало дефект межжелудочковой перегородки. Это такая мышечная пластина, что разделяет наше сердце пополам — одна половинка качает венозную кровь в лёгкие, а другая — артериальную по всему телу. <...>
Иностранцы под наш 185-й Приказ, согласно которому в те годы из армии по здоровью комиссовали, никак не попадали. Поэтому хоть ты трижды калека — но если есть желание, то учёбу можешь продолжать. У Ахмета желание было. Тогда позвали ему в переводчики другого араба-старшекусника и предложили операцию — хирургически закрыть этот дефект. Ахмет согласен. Ну раз согласен — ложись в клинику Госпитальной Хирургии, там у нас сердце оперируют.
<...> Ахмет <...> свою экзотическую форму сдал сестре-хозяйке, от неё же получил халат и тапочки и айда на <...> рентген грудной клетки. <...> На большом экране вместо привычного негатива рентгеновских плёнок картинка-позитив, как в чёрно-белом телевизоре. Вот ярко высветились лёгкие, на них рёбра и позвоночник с мягкой тенью сердца, на фоне которой… Не может быть! Именно так рентгенолог и воскликнул: "Не может быть, там же у него болт!" Первая версия всё же, что болт просто в грудной клетке, вероятно случайно проглоченный и образовавший пролежень в пищеводе. Однако стоило повернуть араба в боковую проекцию, все сомнения сразу отпали — болт сидел в миокарде! Чётко видно, как он покачивается в такт сердцебиениям.
Пришлось ещё раз послать за толмачём-старшекурсником <...> Ахмет <...> и не догадывался, что в его сердце есть что-то лишнее, но единственно правдоподобную версию всё же предложил <...> До начала советских военных поставок с оружием у йеменцев было так себе — обе стороны мастерили противопехотные мины из чего придётся. Чаще всего это были обычные тротиловые шашки, а то и вовсе куски допотопного динамита, для увеличения поражающей способности обложенные гвоздями, болтами и гайками. <...> Ахмет помнит одно — он на такой мине подрывался. <...> Из лечения вспоминаются давящие плотные повязки с топлёным курдючным жиром, отвар из верблюжьей колючки, верблюжье же молоко и сон. Провалялся он очень долго, но никакой операции ему не делали, да и ни крови, ни растворов не переливали. Даже антибиотиков никаких не давали. Всё само зажило по воле Аллаха. Потом Ахмет "окончательно выздоровел" и поехал учится на военного врача, правда бегать ему всё ещё несколько тяжеловато… Теперь он понимает почему — в его сердце болт остался, за который он слёзно просит русских врачей, чтобы вытащили. Да продлит Аллах годы их жизни и наполнит их дома достатком! Падджялуйста!
<...> Болт извлекли, дефект межжелудочковой перегородки ушили. В ходе операции по старым рубцам определили траекторию болта. Тот попал в нижнюю часть грудной клетки со спины, слегка отрикошетив от ребра, прошил стенку правого желудочка, пробил межжелудочковую перегородку, вышел в левый желудочек, где на излёте и затормозился в самой верхушке сердца. <...> По всем канонам полевой хирургии такая рана без самой немедленной специализированной помощи гарантированно не совместима с жизнью. И не один раз, а ПЯТЬ! <...>
Когда Ахмед поправился после операции, опять послали за переводчиком, опять принялись за расспросы, и опять ничего не узнали. Тогда переводчика отпустили, но чтобы хоть как-то скрасить научное фиаско, академик-генерал решил на худой конец блеснуть политической "правильностью":
— Вот видите, как трудно живется трудовому народу за рубежом. Никакой медицинской помощи! Ахмед, скажи нам, ты ведь из бедняцкого сословия?
Ахмет непонимающе хлопал глазами. Академик упростил вопрос:
— Ну кем твой папа работает?
На этот раз до Ахмета дошло, о чём его спрашивают. Он вздохнул и обречённо махнув рукой ответил:
— Царёй!

АНДРЕЙ ЛОМАЧИНСКИЙ "РАССКАЗЫ СУДМЕДЭКСПЕРТА"