Сорри за длинную историю)
Так уж случилось, что наша дочка заговорила по-французски. Сама она была в этом не виновата. Виноваты были мы, как родители, и соседка Людмила Андреевна, к которой с восьми лет мы водили дочку на уроки. До пенсии Людмила Андреевна работала учителем французского языка и этим занятиям была очень даже рада. Хоть и давала она их совершенно бесплатно.
- Что вы, что вы! – засмеялась она, когда я в первый раз попытался вручить ей деньги - это я вам должна доплачивать. Я ж теперь только бездельничаю, а с Дашенькой я чувствую себя хоть кому-то полезным. Полезным ископаемым.
Людмила Андреевна была женщиной интеллигентной и с юмором.
В квартире у неё царила очень уютная атмосфера, вкусно пахло травами, пирогами и книгами, которых было целых три шкафа. На стенах висели репродукции с видами Парижа, а вся мебель была накрыта вышитыми салфетками. Мне самому очень нравилось у неё бывать, пить чай с шиповником, листать старые французские комиксы и журналы и слушать, как она разбирает с дочкой очередной трудный глагол.
Сегодня вечером, когда я как обычно подошёл к концу урока, Даша успела уснуть на диване и Людмила Андреевна, попросив её не будить, усадила меня за стол. Мы пили чай и смотрели телевизор, где как раз началась передача посвящённая годовщине Сержа Генсбура, прославленного французского барда, актёра и режиссёра, мастера эпатажа и провокации, как рассказывала о нём ведущая в стильном полосатом шарфике. Показали парижское кладбище Монпарнас, где преданные фанаты до сих пор ежедневно оставляют на надгробии своего кумира цветы, записки и различные сувениры - сигареты, рисунки, игрушки.
Мне, кстати сказать, он тоже нравится, в машине даже есть диск с его песнями. Я хотел об этом сказать Людмиле Андреевне и тут заметил, что она как-то странно и пристально, не отрываясь, смотрит на фото Генсбура, рядом с его именной табличкой. Взгляд её был каким-то чересчур напряжённым, словно на снимке ей почудилось что-то неестественное. Более того, по её лицу текли слёзы, которые она незаметно смахивала платком. Не зная, как на это реагировать я промолчал и поспешил отвести глаза в сторону.
Сам Генсбур, продолжала тем временем ведущая, несмотря на незавидную внешность, имел большой успех у самых красивых женщин своего времени. У него даже был страстный роман со знаменитой актрисой Брижит Бардо, любовь к которой он сохранил до конца своих дней.
К тому времени Людмила Андреевна успокоилась и, взглянув на меня, сказала:
- Простите…. это личное…, - она снова замолчала.
Я тоже молчал, уставившись в экран. Пауза затянулась.
- Не думаю, что он любил её…. эту Бардо, – задумчиво, словно продолжая какой-то прерванный разговор, произнесла, наконец, Людмила Андреевна, – он считал её жадной куклой…. так он мне говорил, по крайней мере….
Я не очень-то понял эту её фразу и, подумав, что у каждого пожилого человека есть свои странности, лишь кивнул ей в ответ, прикидывая про себя, что нам с дочкой пора бы уходить.
По всей видимости, всё это отразилось на моём лице, потому что Людмила Андреевна неожиданно расхохоталась.
- Я вас понимаю, молодой человек, – сказала она, вдоволь насмеявшись, - наверное, всё это странно слышать. Она снова улыбнулась:
- Думаете, я спятила, да?
Я, смутившись того, что она прочла мои мысли, энергично замотал головой и начал что-то бормотать в ответ.
- Он и вправду мне так про неё говорил, – прервала она меня и уже серьёзно посмотрела мне в глаза, – и было это, страшно подумать, аж…. тридцать пять лет назад...
Я промолчал, снова не зная, что сказать.
- А хотите, расскажу, как это было? – вдруг спросила она меня, – только, сразу предупреждаю, это довольно длинная история….
Она вопросительно посмотрела на меня, и я на мгновение задумался. Торопиться мне было некуда, дочка ещё вовсю спала, и, пожав плечами, я снова кивнул.
- А ведь и вправду тридцать пять лет прошло, – покачала головой Людмила Андреевна, – даже не верится…. годы так ускорились в последнее время…. Я ведь никогда про это не рассказывала – поначалу, наверное, и нельзя было, потом как-то позабылось. Даже не знаю чего я…. впрочем, слушайте - она вздохнула и начала рассказывать:
- Тогда, в восьмидесятом, когда я впервые оказалась за границей, мне было уже тридцать лет. Это сейчас ваша Даша в свои десять лет объездила кучу стран, а в те времена ездили очень мало. Побывать за границей вообще считалось удачей, а уж в Париже тем более. Я, как учитель французского, всегда об этом мечтала и, как только представилась возможность, приобрела недельную путёвку в «Интуристе». Путёвка, надо сказать, ничего не решала, нужно было пройти ещё ряд комиссий: в школе, в профкоме, в райкоме – несколько инстанций надо было пройти, чтобы выехать. А после них было ещё окончательное утверждение у руководителя группы. Фамилия его была Степанов и он, по слухам, был из органов. Такой серьёзный дядька, всегда в костюме с галстуком. Он выдал нам специальные брошюры с ответами на вопросы, которые могли задать французы и лично всех инструктировал. В помощь ему избрали старосту, завотделом нашего райкома, что должен был следить за тем, чтобы мы не разбредались по сторонам, и ходили группой даже в свободное время вечером.
Людмила Андреевна привстала и, снова поставив чайник, продолжила:
- И вот Москва, Шереметьево, трёхчасовой перелёт и… Париж! – она мечтательно покачала головой - вокруг свет, простор, воздух, удивительная архитектура, так не похожая на наши советские города. Пристань всех моих любимых французских писателей - Флобера, Бальзака, Золя, Мопассана – я ведь была девушкой с романтическим настроем, – Людмила Андреевна как-то по-молодому взглянула на меня и задорно улыбнулась.
- Поселили нас тогда в дешёвой третьесортной гостинице у Восточного вокзала, на рю Фобур Сен-Дени, в крохотных номерах по два человека. Вместе со мной жила женщина-депутат из Самары, которая очень боялась потеряться и постоянно твердила, что нам надо быть осторожней, ведь мы всё-таки в капстране. Потеряться, кстати говоря, было достаточно сложно, поскольку нас всюду водили группой, даже в ресторан или в универмаг «Тати», где я купила себе, просто немыслимо модную тогда, джинсовую мини-юбку. Кроме того, помимо экскурсий каждый день тогда у нас был расписан буквально по часам. То мы посещали стену погибших коммунаров, то квартиру-музей Ленина, то встречались с французскими студентами, симпатизирующими СССР, в то время всё это было обязательно для советских туристов, боже, какая дурь была! – она грустно покачала головой:
- Неделя пролетела быстро, и вот уже настал наш последний парижский день, когда мы поехали к могиле неизвестного солдата под Триумфальной Аркой. Оттуда мы всей группой отправились по Елисейским полям, заглядывая по пути в многочисленные роскошные витрины дорогих магазинов. Так мы дошли до кабаре «Лидо», где над входом висела вывеска в виде танцовщицы в перьях, увидев которую Степанов со старостой многозначительно переглянулись и объявили свободное время с обязательной вечерней перекличкой в гостинице в девять вечера. Все с радостью разбежались по магазинам, а я решила прогуляться дальше до сада Тюильри. Во-первых, это было недалеко, а во-вторых, во всех моих любимых французских романах героини только то и делали, что гуляли по Тюильри – снова рассмеялась Людмила Андреевна и, отпив чаю, поинтересовалась – не надоела я вам?
- Нет, что вы, – запротестовал я, – очень интересно…
- Ну, хорошо…. Помню, тогда было ощущение некой невероятности происходящего – продолжила она - я гуляю одна в Париже. Сама ещё достаточно молодая и симпатичная, в модной юбке, вышагиваю по площадям, по набережным Сены, глазею на людей вокруг, слушаю уличных музыкантов, прохожу мимо уютных ресторанчиков, из которых слышен запах кофе и круассанов. Был конец октября, но погода стояла летняя, хотя деревья уже пожелтели…
Она подлила мне чаю и придвинула вазочку с вареньем:
- После сада я сориентировалась по карте и пошла в сторону Оперы, в знаменитый универмаг «Галери Лафайет», покупать себе духи. В то время в Советском Союзе не было женщины, которая не мечтала бы о французских духах. Вы знаете, вся та поездка прошла под знаком удивления, но когда я увидела целый этаж косметики, я просто не могла поверить своим глазам! Поражённая, я пошла прогуляться между квадратами отделов, наполненных самыми различными соблазнами. В каждом из них стояли кресла, где сидели женщины всех возрастов, которых расчёсывали и красили улыбчивые продавщицы. Это всё было так необычно! Наверное, прошёл час, прежде чем я, на свои невеликие тогда деньги смогла выбрать что-то для себя и уже собиралась уходить, как вдруг симпатичная хозяйка одного из таких отделов приветливо помахала мне рукой, приглашая войти.
– Это бесплатно, - пропела она и спустя секунду я сидела перед большим зеркалом, а продавщица накладывала мне тени и подводила глаза. Тона она выбрала красные и чёрные, и буквально через четверть часа вид у меня был вполне себе муленружевский.
- Манифик! – сказала продавщица и удовлетворённо оглядела меня с головы до ног. Я же, взглянув на себя в зеркало, даже слегка оробела. Такой я себя ещё никогда не видела. Из зеркала на меня смотрела какая-то роковая красотка со стрелками на глазах, что делали взгляд глубоким и загадочным. Поблагодарив свою мастерицу, я полюбовалась на прощание витражным куполом и вышла наружу. К тому времени на улице начало смеркаться и со всех сторон уже вспыхивали разноцветным неоном витрины и вывески. Решив возвращаться в свой отель, я прошла по бульвару направо, и оказалась возле арки Сен-Дени, где и сбилась с пути, повернув вместо улицы Фобур Сен-Дени, ведущую к Восточному вокзалу и нашему отелю, направо, на улицу Сен-Дени.
Людмила Андреевна на мгновение замолчала и глубоко вздохнула. Было заметно, что она волнуется.
- Не успела я пройти по ней пару кварталов, как моё внимание привлекли небольшие группки легко, не по погоде одетых женщин, что стали попадаться на пути. Из медленно проезжавших мимо машин, с ними переговаривались сидевшие там мужчины. Увы, про то, что на Сен-Дени собираются парижские жрицы любви я, естественно, не знала. И лишь когда встречный, приличный с виду пожилой мужчина, окинув меня взглядом, смущённо отвёл от глаза, я с ужасом поняла, кто все эти полураздетые женщины. Поняла она также, что и саму меня, по всей видимости, все также принимают за их напарницу.
Вероятно, причиной был мой новый роковой макияж, что вкупе с новой же мини-юбкой придавал мне довольно пикантный вид. Осознав этот нелестный для себя факт, я остановилась под фонарём, чтобы свериться с картой и поскорее выбраться из этого жуткого места. Но едва я успела её вытащить, как из стайки стоявших неподалёку женщин отделилась одна в блестящем белом парике и подошла ко мне.
- Ты с кем? - зло спросила она, глядя на меня исподлобья, - это наше место.…
Не зная, что ей ответить, я промолчала.
- Камаль! – не дождавшись ответа, хрипло крикнула она и тут же в стоявшем неподалёку автомобиле открылась дверца, и оттуда показался какой-то темнокожий здоровяк арабской внешности. Подойдя к нам, он сходу грубо прижал меня к стене дома и устрашающе на меня замахнулся. Я в ужасе оцепенела. Та женщина тоже стояла рядом и что-то сердито мне выговаривала, но от страха я уже совершенно ничего не понимала. Всё происходящее казалось мне чем-то нереальным, словно это было не со мной.
Араб, схватив меня за плечи, силой завёл меня в ближайший узенький переулок, и я уже попрощалась с жизнью, как вдруг откуда-то сбоку возник силуэт мужчины, который тронул верзилу за плечо:
– Мсье?
При свете фонарей он показался мне едва ли не страшнее того араба. Лет пятидесяти, в морщинах, небритый, со спутанными волосами, одетый в черный костюм с мятой рубашкой. Наверное, это был какой-то местный бомж, клошар, как их тут называют.
Верзила же в ответ лишь слегка на него покосился и, что-то угрожающе процедив ему сквозь зубы, снова на меня замахнулся. Я уже попрощалась с жизнью, как вдруг бомж, перехватил его за локоть и дёрнул, развернув лицом к себе. Араб взглянул на него с некоторым любопытством и недобро ухмыльнувшись, сунул руку в карман куртки.
И тогда этот, в костюме, внезапно толкнул араба в грудь. От неожиданности тот покачнулся и, запнувшись о бордюр, завалился прямо на грязный тротуар. Женщина в парике взвизгнула и отскочила в сторону, а бомж схватил меня за руку и потащил из переулка. Сзади доносились какие-то крики, но за нами никто не погнался. Лишь спустя несколько минут, очутившись перед аркой на оживлённом и просторном бульваре, я смогла, наконец, более-менее спокойно вздохнуть, почувствовав себя в безопасности. Нужно было что-то сказать, но мы оба, как-то враз смутившись, продолжали молчать, отвернувшись друг от друга.
В воздухе повисла нелепая пауза и я, чтобы француз не принял меня за куртизанку, принялась объяснять, что оказалась тут совершенно случайно, шла в отель и просто перепутала поворот, – я махнула рукою в сторону своей гостиницы, - и что я очень, очень ему благодарна.
И тут он, казалось, внимательно меня слушавший, прервал меня вопросом:
- Скажите? Скажите, откуда вы приехали? – и вдруг по-русски, - Из России?
Это было очень странно слышать. И русскую речь в Париже, и вообще само слово Россия. Это сейчас все уже привыкли, а тогда чаще даже говорили РСФСР. Слово Россия казалось каким-то дореволюционным. Может это и есть одна из тех провокаций, о которых нам твердили Степанов со старостой? – пронеслось в голове. Но зачем? Кому я нужна?
- Да, – подтвердила я, чуть поколебавшись, – из Советского Союза…. А почему вы спрашиваете?
- Вы говорите как моя мать, с тем же акцентом, – он взволнованно взял меня за руку, - вы, знаете, мои родители, они из России и я сам немного русский.
Я не очень поняла эту его фразу, но промолчала, не зная, что на это ответить. К тому же, меня всё еще трясло после пережитых волнений.
- Могу я вас пригласить на кофе? – тем временем предложил он, - не волнуйтесь, это не здесь, мы можно пойти в любое пристойное место в Париже.
Я судорожно соображала, что мне делать. Отправиться куда-то вдвоём с иностранцем в то время было чем-то немыслимым. Оставаться одной я тоже уже боялась. А он всё продолжал меня уговаривать, хоть я и пыталась объяснить, что это невозможно, завтра я улетаю. Но он настаивал, что встреча со мной, это для него, как привет с далёкой родины. Спросил, как меня зовут и когда я ответила, что Людой, точнее Люсей (так меня тогда все называли), обрадовался, сказав, что его, на самом деле, зовут почти также – Люсьеном и что это обязательно нужно отметить. Он называл мне какие-то места, куда мы можем пойти и которые я, разумеется, не знала, а я лишь отрицательно качала головой и твердила, что мне обязательно, обязательно нужно вернуться в отель….
Людмила Андреевна вздохнула и смущённо улыбнулась.
- В общем, не знаю как, но в итоге я согласилась…. Понимаете, что-то в нём было, несмотря на откровенно некрасивую внешность, какое-то обаяние, какой-то мужской шарм, если так можно выразиться.
Мы сели в такси, стоявшее у тротуара, и спустя четверть часа оказались у площади Согласия у ресторана «Максим», наверняка вы про него слышали. Сама я прежде читала о нём у Ремарка и, по правде сказать, очень смущалась. Мне казалось, я не очень подходяще одета для такого солидного места. Позже, в каких-то фильмах и передачах о знаменитостях, я не раз видела этот шикарный зал с огромными зеркалами и роскошным винтажным потолком. С восьмидесятых там совсем ничего не изменилось.
Мой спутник заказал ликёр, но от него я отказалась, попросив взять мне только кофе. От ужина я тоже отказалась, хотя, на самом деле, с утра почти ничего не ела. Хорошо ещё, что к кофе официанты принесли пару пирожных. Зал был почти полон. Мы сидели в углу, а рядом с нами сидела группа азиатских туристов с кинокамерами, что снимали всё подряд, и, помню, я очень боялась попасть к ним в кадр. Это почему-то казалось мне чем-то пошлым.
Люсьен же ни на кого не обращал внимания и всё время пил. Когда он выпил свой ликёр, ему принесли второй. Потом третий и он снова пил, пил и курил какие-то жутко вонючие сигареты, одну за другой. И болтал, иногда вставляя русские слова. Речь его становилась всё более бессвязной, как будто он разговаривал сам с собой.
Да, он пьёт, пьёт и ходит к проституткам. Его друг, писатель Сименон научил его искать в них вдохновение. Кстати, самые невзрачные из них, обычно, самые лучшие собеседники. Да, у него было много женщин, многие из которых очень красивы и знамениты как Брижит Бардо, но все они либо лживы, либо корыстны. И только в шлюхах он видит тот свет искренности и правды, которого нет у других женщин. А в них он разбирается хорошо, у него их было очень много. Даже слишком много для одного мужчины. Из-за этого он и разошёлся с женой, а ведь они прожили больше десяти лет и у них две дочери. Уже месяц, как она ушла, а он всё один, хотя многие хотели бы быть с ним из-за его имени. Он, между прочим, довольно знаменит….
- Но… - не выдержав, перебил я её – но, неужели вы совсем его не узнали?
- Как? – Людмила Андреевна встала и прошлась по кухне – какой-то Люсьен, видели бы вы его…. небритый, немытый, уши торчат, мешки под глазами…. Настоящий бродяга! Я просто не понимала, почему его вообще пустили в такое приличное заведение. У него ведь даже носков на ногах не было, просто белые ботинки как у клоуна. Честно говоря, мне в тот момент казалось, что он бредит. И про Сименона и про Бардо, которую он назвал жадная кукла, пупэ гулю, сказал он тогда. И про Катрин Денёв, с которой он, якобы, недавно снялся в каком-то фильме. И ещё про многих известных тогда людей, давая некоторым из них довольно нелестные характеристики.
Дочка заворочалась на диване и Людмила Андреевна сходила её проверить. Вернувшись, она снова присела к столу и возобновила рассказ.
- До сих пор не понимаю, почему я не ушла от него сразу. Мы просидели там почти до закрытия, он был уже заметно пьян, даже всплакнул. Видимо, каким-то образом мне стало его жалко. Он не казался слабым, нет, не испугался же он того ужасного сутенёра, но в нём чувствовалась какая-то боль, боль и неустроенность в жизни. Возможно, он просто сильно переживал из-за ухода жены. Помните её, она ещё пела с ним дуэтом? С такой смешной фамилией, Биркин, по-моему…. Я недавно слышала по радио, что сейчас она рекламирует какие-то безумно дорогие сумки, названные в её честь….
Она покачала головой и вздохнула - думаю, он был очень смелый, талантливый, может быть удачливый и в то же время – по-своему несчастный человек.
- В конце концов, - продолжила она - я всё же настояла на том, что мне пора ехать в отель, и он велел официанту заказать нам такси. А когда мы сели, вдруг попросил водителя показать мне Париж. Своей соотечественнице, как он выразился. Тот с готовностью согласился, и ещё почти час мы ездили по ночному Парижу. Мимо домов с выставленными у подъездов велосипедами и пустыми бутылками из-под вина, мимо застывших каруселей на площадях и табачных лавок с красной сигарой над входом. Улицы были уже пустынны, и только дворники подметали листву и мусор. Люсьен рассказывал мне про Париж, город который, по его словам, он обожает и редко покидает. Помню, ещё он говорил, что хочет побывать в СССР, в Москве и на Украине. Но он был уже совсем пьяным, и я с большим трудом уговорила его отвезти меня в отель, убедив, что мне нужно собрать вещи в дорогу.
К отелю мы подъехали уже ближе к полуночи. Он хотел выйти меня проводить, но я отговорилась тем, что это может мне очень навредить.
Она помешала свой остывший чай ложечкой и пожала плечами:
- А что…. тогда я так и думала. И свой адрес я ему тоже не написала, хотя он просил. Почему? Сейчас, наверно, это звучит глупо, но тогда мы всего боялись.
И я, сказать честно, думала, что в отеле из-за моего отсутствия уже царит переполох, но там, к счастью, было тихо. Никто не встретил меня на входе. Портье, даже не взглянув на мой паспорт, выдал ключ и молча отвернулся.
Помню ещё совершенно дикие от страха глаза самарской депутатши, которую я полуголую застала в нашем номере с напрочь пьяным Степановым. После его ухода она пыталась что-то мне объяснить, но, не слушая её, я рухнула на свою кровать и мгновенно уснула. Очевидно, это была какая-то реакция на пережитое….
Людмила Андреевна помолчала, потом грустно улыбнулась мне и произнесла:
- Вот и вся моя история…. вы знаете, сейчас мне тоже иногда кажется довольно странным, как можно было не узнать его тогда. Ведь он был довольно известен в Советском Союзе, на уроках французского я сама ставила ученикам его старые пластинки. Но вот как-то так, не сопоставилось, хотя, надо сказать, что ощущение какого-то странного дежа вю у меня было всегда.
Уже только в конце девяностых, спустя несколько лет после его смерти, я смотрела передачу про великих французских шансонье, и когда дошла очередь до Сержа Генсбура, вдруг с удивлением осознала, что он, и тот мой сумасшедший пьяный спаситель, это один и тот же человек. И что его настоящее имя действительно было Люсьен, и он на самом деле был дружен со всеми этими знаменитостями, про которых он мне рассказывал.
Она снова замолчала, сдерживая волнение. Молчал и я, находясь под впечатлением от услышанного. В этот момент на кухню, проснувшись, зашла сонная дочка и, простившись с Людмилой Андреевной, мы с ней спустились во двор, решив вместе поставить машину в гараж. Когда мы сели в нашу «ренушку», я невольно поставил диск с песнями Генсбура и вскоре дочка, убаюканная музыкой, снова заснула на заднем сиденье.
На улице слегка моросил дождь, и я ехал не торопясь, философски размышляя, как же причудливо могут переплетаться судьбы совершенно разных людей. И о том, что люди, у ног которых лежит весь мир, умудряются оставаться в чём-то обездоленными. Странно, но в этот миг на меня почему-то накатило ощущение уюта и какого-то своего, пусть небольшого, но счастья. Сзади чуть слышно сопела дочка, на лобовом стекле пощёлкивали «дворники», шины шуршали по мокрому асфальту, а из динамиков слышался тоненький голосок юной Джейн Биркин:
- Тю ваа.. тю ва э тю.. вьен..
© robertyumen