Ситуация на самом деле простая.
Приходит алкаш в деревенское сельпо и говорит продавщице, характерно растягивая слова:
– Дуся, смотри, вот я у тебя тут водяру беру уже несколько месяцев, денег у меня нет, поэтому ты в тетрадочку записываешь.
– Ну и? – устало спрашивает Дуся.
– Вот! – поднимает вверх размашистым жестом палец алкаш Арсений. – Теперь главное, ик, ой. Я предлагаю зачесть февральскую водку по 10 рублей за бутылку, а тогда я, возможно, тебе дам денег.
Слышится глухой удар и звук падающего тела. Это Дуся, старые советские счеты и тело Арсения.
– Иди работать, алкаш, спасу нет от тебя никакого, идиота! – кричит Дуся из-за прилавка.
– Исключено, – сообщает лежащий в удобной позе Арсений. – Я не быдло там какое-то, чтобы работать, я ключевой пункт сельской политики, во мне многие заинтересованы, и я красиво пою и скакать могу.
– Только вот попробуй мне покупателей воплями своими распугать пьяными! – говорит Дуся. – Я участкового вообще позову.
– Вот! Идея! – говорит Арсений, стоя на карачках и планируя с третьего раза принять вертикальное положение. – Я сейчас сам пойду к участковому и напишу на тебя заявление, что ты мне отказываешься февральскую водку по десятке продать.
То есть ты саботируешь товарооборот в деревне: могла бы получить живые деньги, вот прямо скоро, а ты специально не хочешь, потому что ты, Дуся, вредная и нехорошая женщина.
(Дуся уже стоит рядом на замахе, счеты тяжелые, поэтому риторика меняется в сторону смягчения.)
– Иди давай отсюда, тунеядец, – говорит Дуся, уперев руки в бока.
– Поправлю – европеец, – говорит Арсений, ударяясь о дверной косяк и морщась. – И я вот через 24 дня вернусь сюда с участковым, и мы поговорим о твоей безобразной и античеловеческой кредитной политике.
– Ага, поговорим, – бодро говорит Дуся. – Приходи с участковым.
– Слышь, мать! – неожиданно сникает Арсений. – А чекушки нет? Трубы вообще горят, помоги, а?
– Никогда мы не будем братьями, – сообщает Дуся, переставляя товар на полках. – Свободен, алкаш.