Брательник мой стоял у истоков знаменитой сестрорецкой конюшни, которая,
увы, сгорела энное количество лет тому назад, - он ее строил, обихаживал
и прочая; там же учился ездить - среди прочих таких же больных на
голову. Они даже смастерили себе пару карет разных очертаний и
вместительности - ибо, как только конюшня более-менее твердо встала на
копыта, ребята стали регулярно сниматься в конных массовках, а аренда
карет на съемки неплохо пополняла их невеликий бюджет.
И вот однажды пришло приглашение поучаствовать в съемках картины из
прошловековой жизни. Не помню в точности, фабулы, помню, что надлежало
им предоставить карету и, кажется, шестерых верховых для съемки сцены
отъезда некоего князя не то в ссылку, не то просто по делам. Дело
привычное, съемки проходили в Питере, и в назначенный день шестеро
верховых и одна запряженная парой карета покатили в сторону Ленинграда.
На козлах сидел кучер, а в самой карете покачивался тренер, ну скажем,
Кузьмич, - вместе с кучером они уже успели отметить поступление аванса,
а поскольку кучер был, так сказать, за рулем, отмечал тренер
преимущественно в одну морду.
"День не задался с самого утра: в один глаз светило солнце, в другой
попало копье" (с). По прибытии на место съемки в суете переодеваний и
навешивания на верховых бутафорского режущего оружия, про тренера забыли
и из экипажа его не извлекли. Посему, когда после крика "Мотор!" под
стрекот камер обряженный лакей с поклоном распахнул перед "князем"
дверцу, навстречу разбежавшемуся сесть актеру вывалилась синеватая
физиономия трехдневной небритости и, изрыгнув облако непереносимого
амбре, выдохнула, пытаясь свести глаза воедино:
- Ты... ХТО?
Актер пошатнулся от газовой атаки, но устоял и даже не до конца вышел из
образа.
- Я? Я - князь! - ответил он, не очень понимая, что именно поменяли в
сценарии и почему его не известили.
- А я - тренер! - довольно доброжелательно отозвалась физиономия. -
Кузьмич! - и, ставя точку в неначавшейся дискуссии: - Пшел на х..!
Заметим, что тренера-конники имеют профессионально-уникальный голос.
Когда кричала моя тренер - невысокая такая, красивая блондинка, - собаки
переставали лаять на полкилометра вокруг.
Получился скандал. Замять его, конечно, удалось, но это стоило
некоторого количества нервов. После потока клятв "больше никогда" съемки
продолжили и отсняли уже без приключений, после чего кавалькада
последовала домой.
(Тут следует сказать, что верховые должны были снова сниматься завтра и
посему костюмы сдавать не стали, так и поехали в полном облачении в
уланской, что ли, форме с шашками на боку.)
В нескольких километрах от конюшни ускакавшие вперед верховые свернули
на тропу, чтобы малость срезать, и поехали по ней, бросив стремена и
вяло болтая. Карета осталась тарахтеть по асфальту.
- Сынки! - раздалось вдруг из-за спин. - Сынки! Там на шоссе-то не ваших
бьють?
Бедная бабка не очень преклонных годов, срезавшая чуть раньше и потому
догнавшая ребят, только охнуть успела, гляда, как проносятся мимо с
гиканьем шестеро верховых.
А тем временем события развивались следующим образом.
По пути домой предоставленные самим себе тренер с кучером отмечание
продолжили полным ходом. Поэтому смотреть, куда едешь, было некому.
Поэтому какая-то железка с краю кареты (кажется, в братниных словах
промелькнуло слово "рессора", ноя не уверена) - так вот эта железка
просто распустила напополам капот стоявшего у обочины "москвичонка". Как
они умудрились во-первых, нанести такую травму автомобилю, а во-вторых,
этого не заметить - одному Бахусу известно. Тем не менее, карета
невозмутимо проследовала дальше, оглашая окрестность нестройными звуками
песни про надежду - компас земной.
Хозяин "москвичонка", случившийся неподалеку, на мгновение замер от
нереальности происходящего, затем схватил прислоненный к дереву чей-то
велосипед, вскочил в седло и помчался за поющей и виляющей каретой,
требуя немедленно остановиться.
В этот момент из леса выскочил хозяин велосипеда, охнул и побежал
следом, также требуя остановки, но не кареты, а глубоко личного
велосипеда.
Вероятно, в распевании песен наступила пауза, потому что
Кузьмич высунулся в окно кареты подышать. Привлеченный криками, он
благодушно оглянулся назад... и завопил: "Погоня! ГОНИ!"
Поскольку состояние тренера от состояния кучера на тот момент отличалось
мало - он не стал спрашивать, какого черта. Он погнал, размахивая кнутом
и голося: "Н-но, залетные, выноси!" Лошади всхрапнули и ломанули во весь
опор. За каретой, судорожно крутя педали и оставляя за собой матерный
шлейф, несся велосипедист. За велосипедистом гепардовыми прыжками
перемещался хозяин велосипеда, подхватывая и дополняя долетавшую
матершину. Из окна высовывался Кузьмич, грозил кулаком и кричал: "Врешь,
не возьмешь!", сдабривая, опять-таки, все это так называемым "конкУрным
матом", равных которому еще поискать.
Неожиданно он просветлел лицом, вскинул кулак в жесте "Но пасаран" и
завопил так, что перекрыл мат преследователей:
- Михалыч! Наши! НАШИ! РУБИ ИХ!!!!!
Преследователи не смогли удержаться от искушения обернуться.
Лучше бы они этого не делали.
В ста метрах позади них с лесной тропинки выворачивали всадники в форме
прошлого века, размахивая обнаженными шашками. Кони скалились, хрипели и
пенили. Лица всадников гарантировали выполнение полученного приказания.
Преследователи испарились мгновенно и бесследно. Тренер пытался на
радостях полезть обниматься, но не смог открыть дверцу. Кавалькада
добралась до конюшни, мальчики сгрузили тренера и кучера, распрягли
лошадей и, как водится, пошли их чистить и обтирать, не переодевшись
толком, только шашки сняли. Солнце тем веремнем село.
Неожиданно раздался рев двигателей, и хриплый голос проорал в
матюгальник:
- Всем выходить по одному! Здание окружено! Выходить с поднятыми руками!
Во дворе стояло три милицейских "козла", лупивших фарами дальнего света
прямо в стену конюшни.
Настоящий моряк, как известно, никогда не спорит с патрулем. Поэтому
мальчики послушно полезли в "воронки", по пути продеваясь в форменные
кителя, или ментики, или что там, поскольку на улице было уже свежо. В
этот момент прискакала стайка девчонок с только что подошедшей
электрички - узнав, что мальчиков везут в милицию за хулиганство,
защебетали "Мы тоже" и "Нам тут одним страшно!" и тоже полезли в машины.
Менты прифигели настолько, что даже не рискнули возразить.
И вот - достойное завершение. В участке сидят двое потерпевших и
рассказывают в подробностях про улан, карету, шашки и порченное
имущество. Участковый, что характерно, не пытается сдать их в психушку,
а, зная о конюшне, только кивает и говорит: "Сейчас проведем опознание."
В эту секунду ткрывается дверь, и в тесное помещение входят шестеро
стройных молодых парней в уланской форме прошлого века, хоть и без
оружия. Вокруг них с щебетаньем увиваются девочки. С боков скромно
молчат конвоирующие. Все в целом живо напоминает уланский полк,
готовящийся стать на постой.
- Ну как? - спросил капитан милиции. - Они? - он не сомневался в ответе.
Не так уж много, в конце концов, в окрестных лесах молодых людей в
уланской фоме...
Потерпевшие молча смотрели на улан. Кто знает, что им вспомнилось?
Удаляющийся зад кареты? Крик "Руби их!"? Пена, падавшая со взмыленных
морд в траву? Холодная сталь вскинутых шашек?
Словом, оба потерпевших переглянулись и негромко, но твердо сказали:
- Нет.
Наступила немая сцена. Никакие уговоры не могли сдвинуть потерпевших -
не они, и все. Конники с видом оскорбленной добродетели удалились
восвояси. Спустя несколько дней вышла статья в местной газете, где
смутно рассказвывалось о распоясавшихся верховых хулиганах. Вырезка
долго висела в подсобке на стенке.
А потерпевшим долго, поди, еще снились темные лошадиные морды в хлопьях
пены, вздыбленные копыта и зычный рев "Руби их!"