Кусака.
"Кусаками" мой сёстр в детстве звал нашу любимую привычку поставить друг на дружке отпечаток. Зубами. Прихватить кожу на руке, пузе или ноге и придавить. И чтоб остался отпечаток двух рядов зубов, но при этом чтоб было не больно и не до крови. Милое проявление обоюдной сестринской любви.
- Кусака! - предупреждал сёстр с порога и нёсся меня укусить. От невероятной радости встречи и детского счастливого бытия. Ежедневное счастье, боже мой, вспоминаю - не верю. Каждый день новый, яркий, каждый день - наливное яблочко, жизнь бесконечна, родители - боги, каша невкусная, зато какое вкусное овсяное печенье и хрусткая соломка в страшных упаковках из серого макулатурного картона. Небо огромное, все меня любят, я вырасту и все узнают, какая я талантливая, как я умею прыгать со скакалкой, я стану учительницей или археологом, а то и альпинистом. И полечу в космос, потому что, когда я вырасту, все станут летать в космос на специальных космических автобусах, какие могут быть сомнения? А пока - кусака! И маленький горячий и мокрый рот младшей сестры аккуратно накрывает мою руку, а мелкие зубки осторожно прикусывают кожу. А глаза, две хитрые вишенки, смотрят на тебя и спрашивают "Весело, да? Не больно, правда же?". И я смеюсь карамельным девчачьим смехом, и мой сёстр улыбается, не прекращая свою "кусаку", и папа говорит "Хватит, девочки, а то опять подерётесь!", а мы не верим - чего это мы подерёмся, раз мы так друг дружку любим?
Вечером мы всё равно дрались, хотя сроду не понимали, откуда папа догадывался, что между нами сегодня случится драка. Рыдали и жаловались друг на дружку. Получали легкие шлепки по попам, два стакана тёплого молока, нас укладывали на кровати, установленные параллельно друг дружке, и подтыкали одеяла. Папа садился между нами на тёмно-коричневый венский стул и читал вслух. Я заранее начинала елозить и слушала вполуха, потому что знала, что вот сейчас, сейчас папа скажет "Всё, дщери! Спать!" - и это ожидание скорого прекращения чтения отравляло мне само чтение. А сёстр лежал, натянув одеяло до глаз, и следил за папиным чтением, как влюблённый в хозяина щенок. Два вишнёвых глаза жили жизнью героев книжки, пугались, смеялись, ждали, бежали - как сёстр умудрялся выдавать все эмоции всего лишь глазами, не разумею. Но так было.
Папа гасил свет, мы шептались, возились, хихикали...
- Дщери! - говорил папа из спальни, улыбаясь.
- Женя! - окрикивала мама.
Мы затихали, уторкивались, медленно плыли в счастливые детские сны и последнее, что произносил почти заснувший сёстр, было "Покойной ночи". Шепотом. А утром сёстр кричал "Кусака!" - и галопом мчался на меня, ещё спящую, забыв нашу вечернюю драку, будто за ночь она успела сбросить старую кожу и стать другой девочкой, вовсе не той, вчерашней.
Это было восемнадцать лет назад.
Мы редко созваниваемся. Часто ругаемся. Не можем договориться. Живём разными, радикально, катастрофически разными жизнями.
- А помнишь кусаку? - говорю я ей перед сном, когда мы были в отпуске. Кровати в пансионате тоже стояли параллельно друг дружке, не хватало только венского стула между нами да папы с книжкой на нём.
- Что? - говорит она холодно, закрывая какой-то детектив на английском.
- Кусаку? - повторяю я, вглядываясь в её вишнёвые, по-прежнему вишнёвые глаза.
- Спи, Женя, - недовольно говорит сестра, - Вечно тебя не уторкаешь.
"Ку-са-ка. Ку-са-ка", - думаю я, засыпая, и тихие, взрослые, горькие-горькие слёзы текут по моему лицу, капая на казённую наволочку. Ку-са-ка. Ку-са-ка.
http://prosvetj.livejournal.com/