Про диалог в немецкой электричке.
Лето 95-го в Германии выдалось жарким. Электричка Нюрнберг-Бамберг –
медлительной. Мы с другом Лехой глазели в окно и болтали о давешних
впечатлениях: Нюрнбергском замке, доме Дюрера, паре пивнушек и воротах
собора с колесиком счастья, которое надо куда-то вертеть. То есть в одну
сторону – счастье, в другую – деньги. Что хочешь, то и выбирай. Других
вариантов в немецкой логике, видимо, нет. И все крутят в сторону денег.
Короче, едем мы. Глазеем. Беседуем себе потихоньку. По-русски,
естественно.
А напротив в купе старичок попался. Почтенный такой. Подтянутый. На
голове три волосины. Зато зубы во рту фарфоровые. Как у голливудских
звезд.
Так вот делал он безразличный вид минут двадцать. В окно посматривал. На
нас украдкой. Журнальчик листал. Раза три – от корки до корки.
Потом уже на нас сосредоточился.
– Казахи? – говорит (здесь и далее разговор идет на немецком).
– Почему казаки? – удивились мы. Потом сообразили. Он думал про немцев
из Казахстана.
– Репатрианты, – подтвердил пассажир.
– Да нет. Мы русские.
– Евреи из России?
– Да нет же – русские мы.
– Русские из России?
– Точно.
– Тогда что вы здесь делаете?
– Да вот, пригласили.
– Пригласили?! – удивился немец.
– Есть всякие университетские программы, – начал я, – куда подключают
ученых из-за границы, – продолжил Леха.
– Очень интересно! – обрадовался немец. – А я как раз против вас воевал.
– Мой дед тоже против вас воевал, – уведомил я. – Под Ленинградом погиб.
– Под Ленинградом не был, – вздохнул старик. – Там у меня брата убили. В
сорок четвертом.
– А до этого он три года людей в городе голодом морил.
– Не он один. Так получилось. Мы как все.
– За Родину! – вставил Леха.
– Вот-вот – не до пацифизма… – согласился немец. – А все равно мы лучше
воевали! Мой приятель – унтер из Нюрнберга на Крымском валу четыре ваших
танка подбил.
– Ну и что? – удивился Леха. – Наши ребята-Панфиловцы танковый полк под
Москвой сожгли.
– Ну да! – не унимался старый вояка. – А в основном стреляли неважно.
Наш батальон как-то раз отступал. Так его Катюши накрыли. А я вот все
равно убежал!
– А выбегало сколько вас? – Леха сразу организовал статистический
анализ.
– Батальон – человек 900.
– А прибежало?
– Ну да – человек 90, – высказал немец совсем без пафоса.
– 10% – подвел я итог. – Не так уж и плохо.
– А снайперы! – разгорячился старик. – Я под Орлом за водой ходил. Попал
под него. И снова жив остался.
Он закатал рукав до локтя, обнажив правую руку. Мяса на ней не было.
Только обтянутая кожей кость.
– Сюда вошла, – ткнул пальцем. – Я до ночи на берегу провалялся. Не
доработал он меня. В темноте наши вынесли. Три месяца лазарета, и в тыл.
Куда бы я с такой рукой воевать стал?
– Выходит, снайпер вам жизнь спас? – осведомился Лешка.
– Выходит. Наш батальон потом под Курск перебросили. Там и остались.
– Да…
Мы все немного погрустили. Каждый о своем.
– А знаете что?! – встрепенулся немец. Поезд как раз подходил к
Бамбергу. – Давайте ко мне. Я тут неподалеку живу.
– Отчего же? – решили мы согласиться.
Минут через дваддцать вся компания расположилась в садике у двухэтажного
особнячка. Хозяин в дом нас не пустил, но принял радушно: пиво, сосиски
– все дела. Выпили, подобрели. Старик расхвастался, мол все на пенсию по
инвалидности. И я решил, что да – нашим бы ветеранам…
Расстались душевно.
Немец тряс нам руки. Твердил:
– Отличные ребята. В основном. И не стоит нам больше друг с другом
биться.
И мы согласились. Пошли. Помолчали. И Леха отметил, что:
– Да, коротка память рода людского. Но в некотором смысле это может быть
даже и хорошо.