Отец меня часто оставлял ребёнком на лето на своей родине, в посёлке
возле уральской речки Камышловка. Странное название речки объяснялось
просто – она проходила прямо возле каторжного сибирского тракта. Беглецы
имели обычай рвать когти именно здесь - они ныряли с головой в камышовые
плавни и сидели там до опупения с камышовой трубкой в зубах, ничем не
отличаясь от окружающей растительности. Через сотню лет, когда я там
появился, речка изрядно обмелела, камышовые плавни накрылись. Но
появился прикольный способ рыбалки, который я не встречал ни до ни
после. Мы детворой приходили к урочному месту, где уже лежали размокшие
старые двери, стальные дверцы от холодильников, арматура и прочая
дребедень. Дальше всё было по минутам, как при ограблении банка – мы
вместе быстро перегораживали русло, а потом одни оставались наращивать
крылья плотины перед наседающей водой, а другие неслись вдоль
высыхающего русла, хватая трепещущую там рыбу. Вскоре плотину прорывало,
и мы убегали с добычей - парой сотен разнообразных рыбищ и рыбёшек.
Самую мелкую отпускали. Может, это был и варварский способ, но мы бы всё
равно поймали эту рыбу, с шестью-то удочками. Только сидеть пришлось бы
на берегу целый день, а у нас были дела поинтереснее.
Потом начиналась жарёха. Возле печки стоял высоченный гладкий табурет.
Наш кот Васька эффектно вскакивал на него с пола одним прыжком, распушив
хвост. Оказавшись на табурете, он принимался жалобно орать, пока не
соскакивал с очередною рыбою в зубах. Её он уволакивал в самый дальний
угол и бешено фырчал при нашем приближении, как будто мы собирались её
отнять. Через минуту он снова появлялся на табурете и орал пуще
прежнего, заботливо подбирая самые противные, гнусавые, хватающие за
душу как за яйца вопли, чтобы мы наконец заткнули ему пасть новой
рыбёшкой. Рано или поздно наступал момент, когда переполненный желудок и
земная гравитация подводили кота – подпрыгнув, он соскальзывал с
табурета и зависал в воздухе, намертво зацепившись за край передними
лапами и отчаянно болтая в воздухе задними. Для таких минут он
приберегал самые душераздирающие свои стоны – соображал, что могут ведь
теперь и не дасть…