На закате эпохи, которую историки назовут «Периодом культа личности», по
стране прокатился очередной каток лютых репрессий. В этот раз на роль
врагов народа партия назначила «врачей-вредителей», состоящих в основном
из «безродных космополитов», что в переводе означало – «лиц еврейской
национальности». Под гигантские жернова карательных органов за компанию
попали не только врачи, но и другие представители этого рода-племени.
"Еврейское счастье" не обошло своим вниманием юного пионера Фимку
Гробмана, и однажды устроило ему лёгкую разминку, в счёт будущих
отношений.
По вечерам соседи семьи Гробманов у ворот лузгали семечки и точили лясы.
Об отце Фиминого одноклассника десятилетнего Егорки Донцова судачили,
что он в начале войны попал в плен и до самой победы маялся в немецких
лагерях, а оттуда прямиком был переправлен в советские. На фоне тех
событий у Фимки с Егором случился диспут по «национальному вопросу»,
грозивший перерасти в яростную потасовку. В пылу ссоры лицо Егора
сложилось в брезгливую гримасу, и он выпалил: «Все явреи – трусы,
предатели и враги народа! ». В его тоне слышалась откровенная
брезгливость.
Слово «еврей» Фима раньше воспринимал, как обычную бытовую брань, до тех
пор, пока изо всех рупоров не загрохотало то, о чём поведал ему
одноклассник. Но он не остался в долгу: «Наверное, поэтому мой отец
вернулся с войны раненым и с орденом, а твой отсиживался в плену». Егор
криво ухмыльнулся: «Да явреев немцы и в плен не брали, – на месте
расстреливали, а храбрых бойцов уважали и сохраняли им жизнь, даже сын
товарища Сталина был в плену». Таким аргументом Фимка был сражен
наповал, хотя усомнился в его достоверности и решил при случае схарчить
трепача живьём, прилюдно разоблачив его брехню. И такой случай вскоре
представился. Когда престарелая учительница в очередной раз слащаво
сюсюкала о решающей роли вождя в победе над гитлеровской Германией,
словно бес толкнул Фимку в локоть, и он поднял руку: «А, правда, что сын
товарища Сталина был в фашистском плену? ».
Зловещая тишина воцарилась в классе. Лицо старушки покрылось багровыми
пятнами, она стремительно ринулась к пацану, вцепилась ему в ухо и
потащила по коридору в кабинет директора. Тот, инвалид войны, дядька с
медалями на груди, выслушав её, схватил Фимку за плечи и стал яростно
трясти. Брызгая слюной и тяжело дыша, он шипел: «Кто тебе такое сказал,
гадёныш? ». От страха Фимка заревел и уписался. Размазывая по лицу слезы
и сопли, чтобы не прослыть сексотом, он соврал, что слышал это от
пьяного инвалида-побирушки на колхозном рынке, и поклялся больше такого
никогда не говорить. Директор в сердцах больно стукнул его по затылку и
вытолкнул из кабинета. Эта затрещина поставила точку в Фимкином
представлении о судьбе Якова, старшего сына вождя. А уже позже, после ХХ
съезда, он нахально утверждал, что сам однажды пал жертвой сталинской
репрессии.