В один мучительно жаркий день мы загорали на комфортабельном болгарском
пляже "Золотые Пески". Вокруг стерильная чистота, каждый вечер
прибрежный песок просеивает машина-пылесос. Непривычный для нас сервис:
изобилие холодных напитков, свежих фруктов, и никаких очередей.
Предыдущий сочинский отдых казался нам теперь средневековьем.
В довершение этой курортной идиллии, в том году болгарские власти, дабы
не растерять валютных западных туристов, разрешили женщинам загорать
топлес, якобы для профилактики заболеваний молочных желез. Значительная
часть дам, преимущественно молодых, которым было что показать, охотно
представили свои волнительные прелести блудливым взорам сексуально
озабоченных мужиков, у которых глазки стреляли по сторонам, а в
организме бушевали гормоны. Сперва нам это показалось диким: у себя на
родине мы такое могли лицезреть, лишь в популярной передаче Сенкевича
"Клуб кинопутешествий" о жизни туземных племен, но здесь, в центре
цивилизованной Европы?
Под бдительным контролем жен, единодушно осудивших тлетворное влияние
Запада на целомудренную культуру братской республики, мы с настойчивым
интересом любовались распластавшимися в шезлонгах импортными девушками,
сомлевшими от жары, и изнывающими от собственного совершенства, с
бюстами на все вкусы. Их прикид ограничивался двумя треугольными
лоскутками ткани, связанными тоненьким шнурком. Назвать это трусиками
тогда язык не поворачивался.
Неожиданно на территорию пляжа, вопреки запрещающему знаку, въехал
весело сверкающий на солнце "Икарус" и остановился невдалеке от нас.
С шипеньем растворились створки передней двери, и первой спустилась на
песок привлекательная дама слегка за сорок, с пышными формами и
обесцвеченными локонами. Этакая мечта вдовствующего отставника. На ней
был легкий кокетливый сарафан и широкополая соломенная шляпа. На шее
болтался потертый армейский бинокль, а в руке она держала жестяный
прародитель мегафона – рупор, знакомый нам с пионерских лет. И бинокль,
и рупор на европейском пляже выглядели убого. Во всем облике дамы
ощущалась озабоченность и тревога. Вскоре выяснилось, что зовут ее
Надежда Степановна и она является руководителем туристической группы.
На ее румяном лице угадывалось, что оказанное ей доверие партии она
намерена с честью оправдать.
После обстоятельного разведки местности, из автобуса посыпались наши
соотечественники, измочаленные жарой и извилистой горной дорогой.
Похоже, их подняли чуть свет и потащили по каким-нибудь ленинским
местам, где Ильич отродясь не бывал. Не выдержав жестокой
экскурсионно-идеологической пытки, туристам каким-то чудом удалось
уболтать свою суровую комиссаршу, и она, поддавшись на уговоры, дала
команду водителю свернуть к морю.
Было очевидным, что этот вояж к воде не был запланирован, так как
пляжной амуниции ни у кого не оказалось. Когда они, без особой надежды
на успех, канючили у Надежды Степановны разрешения искупаться, об этом
как-то не подумали.
Теперь, когда желание близилось к осуществлению, со всей остротой возник
исторический вопрос "быть или не быть", что в переводе означало:
наплевать на все условности и искупаться в чем есть, или продолжить
утомительное путешествие, изнывая от духоты и пота. Подавляющее
большинство однозначно решило – быть!
И вот взорам самодовольных, пресыщенных курортной жизнью завсегдатаев
элитного пляжа предстали измученные наши граждане в нелепых амунициях.
Сутулясь от смущения, они гуськом побрели к воде.
Мужчины были поголовно в просторных семейных трусах самых немыслимых
расцветок: от угрюмо-черных до веселенько-пестрых с рисунками и
орнаментами, а у одного пузатенького дядечки с ослепительной лысиной и
вовсе ткусняк был с пропагандистской символикой – на алом фоне порхали
стаи белых голубей и на разных языках от пупа до колен было начертано:
"Мир! Мир! Мир! ".
Женщины выглядели еще краше. По причине тотального дефицита на все, а на
красивое женское белье не в последнюю очередь, они оказались в том, чем
обеспечила их отечественная трикотажно-швейная промышленность. А
жительницы глубинки, из каких-нибудь Больших Бодунов, и вовсе щеголяли в
самопальных сатиновых парах, щедро украшенных ровными рядами
незатейливых бельевых пуговиц.
Надежда Степановна ревностно поглядывала на часы, как футбольный арбитр
на секундомер в добавленное время. Вскоре из рупора на весь пляж
обрушился ее командный клич: "Группа, время!".
Не успев насладиться морской прохладой, дисциплинированные наши туристы
покорно поплелись на суровый командный зов. Выход из воды, оказался не
менее впечатляющем, чем заход. Намокшие трусы мужчин, потяжелев, при
ходьбе норовили сползти, приходилось их придерживать, вцепившись в
резинку мертвой хваткой. У женщин после купания светлое сатиновое белье
приобрело скандальную прозрачность, и жгучие сокровенности
просвечивались сквозь влажное белье. Дамы, прикрывая ладонями срамные
места, семенили по раскаленному песку к спасительному автобусу.
Как солдаты по тревоге, они уже через минуту были в полной боевой
готовности. Надежда Степановна поштучно пересчитывала своих подопечных,
по одному пропуская в автобус.
Когда последним поднялся пузатый мужичок, у которого сквозь промокшие
белые штаны выразительно проявились алые трусы, на лице комиссарши
возникло недоумение. Она немедленно приказала всем снова покинуть
автобус. Выйдя, вся команда сгруппировалась в кружок и о чем-то
встревожено посовещалась. Чувствовалось, что произошло что-то
скандальное. Наконец, группа выдохнула: "Женя! ".
Надежда Степановна с помертвевшим лицом взобралась на верхнюю ступеньку
автобуса и, как капитан пограничного катера, в бинокль стала тревожно
всматриваться в морскую даль.
В этот момент ее болезненное воображение рисовало роковую картину, как
этот гад Женя в легком водолазном костюме, который здесь же давали
напрокат, наяривает к берегам НАТОвской Турции, до которой рукой подать.
"Соскочил" – с ужасом подумала она и живо представила, чем это ей
обернется: удар тяжелой артиллерии по-партийной линии: строгач с
занесением, покажется крупной жизненной удачей. Давно истекли те
четверть часа, которые она по доброте душевной отмерила своим
подопечным, и вот такая благодарность.
Прошло еще несколько минут томительного ожидания. Она, находясь в
полуобморочном состоянии, достала свой рупор и стала на все побережье
вопить: "Женя! Женя! Женя!". К этому страстному призыву примкнули
сплоченные общим ЧП туристы, а вскоре весь пляж, как на стадионе
болельщики требуют шайбу, дружно скандировал: "Женя! Женя! Женя!".
И на этот интернациональный призыв из густых кустов пляжной ограды
вынырнул высокий белобрысый парень. Он бежал гигантскими шагами, буксуя
в глубоким золотистом песке, застегивая на ходу непослушную змейку
джинсов.
Подбежав к атаманше, Женя стал отчаянно оправдываться, указывая
красноречивым жестом на подкузьмивший его живот. Весь его облик источал
рабскую преданность и чувство вины. Надежда Степановна, переполненная
священным идеологическим гневом, окатила его ледяным взглядом, явно
обладавшим нервно-паралитическим действием.
Но постепенно розовая краска снова заняла свое место на лице атаманши,
упорхнула тревога, и ее сменила усталость. По-хозяйски снисходительно,
царственным жестом, она указала злополучному Жене на автобусную дверь.
Через минуту "Икарус" утробно заурчал и, выплюнув на прощание сизое
облачко ядовитого дыма, скрылся за воротами пляжа.