Во времена победившей гласности, неоконченной перестройки и небыстрого
ускорения, обрадовавшись свободе смаковать всякие гадости и бандитизм,
журналюги до того запугали непривычных к такому освещению событий, и еще
советских людей, что им самим стало страшно. Как будто до "гласности" не
грабили и не убивали и после прекратили разом.
Именно тогда, захватив шампанского и прочих калорийных вкусностей,
стоически отвергаемых женским полом в "мирное время", мы с Мишкой
забежали поздравить нечуждый нам коллектив ближайшей парикмахерской с
восьмым марта. Изрядно "поздравленный" к моменту нашего появления
коллектив перестал быть трудовым, клиентов не обслуживал – о чем и
вывесил на двери табличку "санитарный час", забыв об окончании рабочего
времени. Но нас как "своих" пустили.
- Что-то, Миша, Вы "заросли" не по-детски, - сказала, пошатнувшись, одна
из мастериц ножниц по прозвищу Людок, - пойдем в зал постригу пока
трезвая.
- Угу, трезвая, - Мишка посмотрел на скопище разномастных пустых
бутылок, - Люд, может завтра, а?
- А завтра, Миша, только хуже будет, похмельный мастер – враг клиента, -
Людок умела настоять на своем.
И настояла. И, как немного погодя выяснилось, зря. Во время
"подбривания" Мишкиной шеи Людка качнуло, и она легко оперлась на эту
шею лезвием опасной бритвы и своим немаленьким весом. Мишка потом
говорил, что сразу "парикмахерский" анекдот вспомнил: "руку я не у Вас
потерял, а на войне еще". Страшного-то вроде ничего – порез неглубокий,
всякие квасцы с перекисями в любой парикмахерской есть, только костюм с
рубашкой кровью залило сильно.
Чтобы не пугать своим окровавленным видом жену и детей, очень поздно
вечером, Миша решил зайти к родителям и переодеться. Его мама,
напуганная телевизионным криминалом, увидев залитую кровью пиджак и
рубашку, прислонившись к стене, взволновано спросила:
- Миша, на тебя напали в подъезде?
- Да нет, мам, это я подстричься зашел, - успокоил Мишка, вспомнил
Людку, шоркающую бритвой по ремню, и неожиданно сказал, - хорошо хоть
сегодня стригся, завтра было бы хуже.