Конечно же я получил после вызова три ваших письма. Но как я мог
ответить хотя бы на первое, если я даже не знал, что теперь будет? Ведь
могло быть все, вплоть до самого худшего: митинг, я признаю себя
инакомыслящим, дети летят с хороших работ, Света и Витя - из пионерских
организаций, будь они, между нами, прокляты, ибо внукам от них нет
покоя.
Одним словом (я буду писать убористо), вы не знаете, что такое цеховой
митинг. Это - нечто среднее между одночасовой забастовкой и сталинским
погромом. С одной стороны, все рады, что никто не работает и за это
платят,
а с другой - громят меня одного как еврея плюс сиониста, хотя я
замечательный карусельщик.
Не знаю, есть ли такие карусельщики у Форда.
Так вот, меня громят, я чистосердечно признаюсь, что вы у меня за
границей, что я получил вызов и не сообщил об этом куда следует сам,
как
будто они сами этого не знали.
Я признаюсь, что все эти годы, прикидываясь замечательным карусельщиком
и орденоносцем, вынашивал планы удара ножом в спину Родины и, не мигнув
глазом, получал тринадцатую зарплату. Они выступали бы один за другим,
лишь
бы не работать и клеймить замечательного карусельщика, и я один был бы
виноват во всем буквально, я не преувеличиваю - во всем. Ливан и
Камбоджа, и
на заводе полный бардак, и заплесневелая технология, и руки прочь от
Эфиопии, и за взятки дают жилплощадь, и нет масла и мяса, и
вредительская
колбаса только по праздникам, и Пиночет, и где туалетная бумага, и
многое
другое.
Если бы, клянусь вам, это не был митинг протеста, то я подумал бы, что
это небольшая революция против Брежнева и политбюро. Слава богу, не в
смысле
революции, а что митинга такого не было. Не знаю, пережил бы я его без
инфаркта. Ведь увезли же старого инженера Гойхмана прямо с трибуны
митинга в
городскую больницу с обширным инфарктом, когда он подал? Увезли!
Разрешение
ему пришло в ту же больницу, но Гойхман из нее уже не вышел. Было
поздно.
А куда я брошу письмо в Америку? В ящик? Вы наивные люди! Из Москвы оно
еще, может быть, дошло бы до вас, но из нашего сраного, то есть
говенного,
города такие письма приходят исключительно в областное КГБ - и тогда
начинается. Тогда начинается то, чего я сам своею рукою начать не могу.
Все
моментально пойдет прахом, а дети полетят с работы. Я не сошел с ума от
страха.
У нас уже было несколько таких случаев.
Я одного в связи со всем этим не понимаю, дорогие. Я не понимаю, почему
им кажется, что я, мои дети, моя жена и другие евреи сидим у них как
щучья
кость в горле, но вынуть ее из горла, то есть не пить из нас кровь за
одно
только желание уехать, они одновременно не хотят. Не понимаю. Но так я
никогда не кончу. Поэтому буду писать убористо.
Честно говоря, ни я лично, ни Вера подавать никогда не хотели. Трудно,
очень трудно было, прожив в нашем говенном, то есть сраном, городе с
одним
заводом, двумя отделами КГБ, двадцатью милициями, универсамом "Полет",
где
на полках не мясо, масло и рыба, а только тот ночевал на прилавках, чем
нас
делали и чем продолжают делать детей жители нашего города, несмотря на
отсутствие продуктов. Трудно было, повторяю, думать о снятии с места в
таком
очень пожилом возрасте.
Тем более по телевизору чуть ли не каждый день
показывают пенсионеров из Нью-Йорка, Лондона и Парижа с трагедией
старости,
ночевкой на бульварах, под мостами и как их вышвыривают из квартир на
голый
тротуар.
http://bookz.ru/authors/ale6kovskii-uz/karusel/1-karusel.html
Алик кондовый работяга