КАК МНЕ ДЕЛАЛИ ОБРЕЗАНИЕ (слегка сокращенная версия)
То, что у меня фимоз, я узнал на первой медкомиссии в военкомате в 9-м
классе. Я даже сначала и не понял, что это значит, когда врачиха
попросила меня «показать головку». Диагноз был записан в карточку. Я и
раньше знал, что что у меня так устроено, но думал, что так и надо. У
одних так- у других - по другому. А тут какое-то страшное слово –
«фимоз».
Я очень испугался и, придя домой, прочел все возможное в «Медицинской
энциклопедии» и «Большой Советской». В итоге я понял, что ничего
страшного нет, просто член в особо острых случаях может засохнуть и
отвалиться, или что-то вроде этого. А для профилактики нужно чаще мыть
писю, а лучше всего произвести хирургическое вмешательство, (т. е.
сделать обрезание, как я потом сообразил). А то, якобы, застой крови,
занесение инфекции и т. п. Сказать об этом дома мне было стыдно, а из
поликлиники ничего не сообщали. Вот так и жил от медкомиссии до
медкомиссии, страшно боясь хирурга, что мне не дадут справку, что я
«годен для» - поступления ы Университет, для прохождения практики,
участия в экспедиции… (В том, что мне дадут справку «Годен для службы в
Советской Армии я не сомневался»). И, при этом, очень стеснялся. То
есть, мне было все равно, но когда подходила ежегодная медкомиссия….
Обычно, звучало одно и то же: «У тебя (позже «У вас») фимоз, почему не
делаешь обрезание? » И все. Мне ставили в медкнижку штамп, что годен.
Когда мне в очередной раз на медкомиссии объявили, что нужно
оперировать, я пошел на это дело, поскольку надоело выслушивать
замечания, как нашкодившему школьнику, а было мне тогда уже около 35-ти.
Хотя сам по себе я никаких неудобств не испытывал. Происходило все это в
Петропавловске-Камчатском.
Записался к хирургу, поскольку обращали внимание на это дело всегда
хирурги. Врачиха - молодая девка лет 30 и медсестра помоложе, посмотрели
на мой член и сказали, что надо к урологу, это по их профилю. Дали
талон.
Уролог, на сей раз мужик, обсмотрел мой член и дал направление в
урологическое отделение областной больницы на госпитализацию где-то
через неделю. Я такого разворота событий не ожидал. Думал, все будет
амбулаторно – кожицу подрежут и иди домой. Но это фигня, заволновался я
собственно из-за другого. Совпало так, что именно в это время мне
предстоял первый поход к протезисту, к которому меня (после жуткой
очереди записали полгода назад. Протезиста пропускать нельзя, да и
мероприятие по обрезанию тоже откладывать не хочется, а то по том не
соберусь. Я только пискнул: «А на сколько дней, а то мне к протезисту
такого-то идти». Зубов-то у меня тогда уже одна треть оставалась.
Врач заржал и сказал: «Что, жениться, что ли собрался? Успеешь, два дня
всего».
В назначенный день с направлением и со всем необходимым приплелся в
больницу.
Ну приняли меня, дали койку в коридоре, там еще несколько лежало, в
палатах мест не хватает. Для чтения прихватил с собой два тома какой-то
классической мутотени, которую дома никак не мог прочитать, но считал,
что образованный человек знать это обязан. Пролежал на койке с утра до
обеда, сходил на обед, но на полдник не успел. По коридору, весело
щелкая гигантскими ножницами, прошла медсестра и громко спросила: «Ну,
кто тут на обрезание? » Пришлось откликнуться.
Для начала мне выдали бритву с лезвием «Нева» или типа того и отправили
брить пах в душевую, что, опять же, меня озадачило, поскольку навыков
бритья у меня чуть более, чем навыков автовождения, которых нет вообще
(бороду ношу). Тем не менее, с задачей я справился и даже не порезался.
Облысевшее «хозяйство» выглядело как-то уродливо… К радости, в отличие
от квартиры, в больнице была горячая вода, так что на шару и помылся. А
лето тогда было холодное и дождливое.
Потом меня провели в коридор операционного отделения, велели полностью
раздеться и лечь на каталку. Закрыли с головой простыней, в которой
имелась дырка для причинного места. Мне сразу вспомнился Маркес – «Сто
лет одиночества». Завезли в операционную. Дальше все по слуху и
тактильно. Сначала произвели какие-то манипуляции с членом, я так
понимаю, что на основание наложили какой-то зажим для пережатия
кровеносных сосудов, дабы встал. Потом хирург вдруг спросил:
- Тебя как зовут?
- Саша, - ответил я, не ожидая никакого подвоха, и в этот момент мне в
головку вонзили шприц с анестезирующим. Уловка такая была. По прошествии
необходимого времени начали резать. Я слышал только чавканье ножниц.
Иногда было все равно немножко больно и я вскрикивал, но не от боли, а
для того, чтобы дать сигнал, что мне больно и чтобы хирург не увлекался.
Потом стали зашивать шов. Наложили повязку. Мне казалось, что сама
операция длилась полчаса, но на самом деле минут пять.
С меня сняли покрывало, веселая медсестра, кидая в какую-то емкость мою
крайнюю плоть поинтересовалась: «На память возьмешь? ».
Как и где я одевался и как оказался на своей коридорной койке – не
помню, более 10 лет назад былро. Видимо, меня все-таки привезли на
каталке к койке голого с вещами. Заморозка стала отходить и было больно,
немного поднялась температура. Пытался читать, но безуспешно. Настало
время ужина. Я раскорякой начал пытаться слезть с койки. Для начала,
лежа под одеялом, с трудом натягивал на себя трусы. Проходящая мимо
бабушка с выведенным катетером и подвешенной пол-литровой баночкой
из-под консервов для сбора мочи, увидев мои дерганья, сказала: «Да не
стесняйся, мы все здесь такие».
В палате было человек двадцать, схема стандартная: койка-тумбочка на
двоих, все в притык. Телевизора нет даже в холле. Публика была разная,
от молодого армейского балбеса, который загнал себе под кожу
подшипниковые шарики, до деда, у которого в мочевой пузырь попали
фрагменты бинтов и теперь их по нитке вытаскивали через уретру Поскольку
делать нечего, то все либо читали, либо травили, естественно, всякую
похабень.
Утром я пошел на перевязку. Пожилая фельдшерица уверенно взяла мой член
в одну руку, а другой стала резкими движениями срывать бинтовую повязку,
было больно. Когда все это дело оголилось, я увидел, что со мной
сотворили. Как уже писал, я предполагал, что мне просто подрежут слегка
тонкую кожицу, которая мешает выходить головке наружу… но мне отфигачили
вся крайнюю плоть под самый корень… я такого не просил. Провалялся до
вечера в больнице, классика прочел меньше четверти, сделал еще одну
перевязку, а перед ужином (нет бы после) меня выписали, при этом
сказали, что на перевязки в течение 7-10 дней я должен ездить не в свою
районную поликлинику, а почему-то в Сероглазку (это район такой в ПК,
очень отдаленный, который раньше был колхозной деревней). Я офигел и
решил, что перевязываться буду сам. Больничный на послеоперационное
время мне не дали. Хорошо, что у нас весьма свободное посещение. Как
выпутываться из такой ситуации тем, кто от звонка до звонка – не знаю.
Короче, вернулся я домой, похавал, лег спать. Никогда не думал, что у
меня столько ночных эрекций – каждый час или чаще просыпался от боли.
Встает, бинт, соответственно, обжимает свежий шов и, главное, напряжение
мастурбацией никак не снять. Остается лежа на спине тихо расслабляться и
убеждать себя, что ничего не хочется.
На следующий день поехал к протезисту делать слепки. Кошмар! Трется о
штанины, полуэрекция и больно, усилием воли себя сдерживаю. И это в
битком набитом автобусе.
На следующий день после протезиста прилетел проездом на Командоры
приятель из Москвы. Лето было холодное, поэтому дома ходил я в свитере,
а вот с нижней частью проблемы. Было два варианта – джинсы без трусов с
расстегнутой ширинкой и высунутым членом или обвязаться махровым
полотенцем так, чтобы спереди было открыто и ничего не терло, плюс
шерстяные носки. Я остановился на втором варианте как более удобном.
Звонок в дверь. Смотрю в глазок – Леша. Спрашиваю: «Ты один? ».
Отвечает, что один. Я открываю дверь и он, естественно, в первую очередь
обращает свой взгляд на мой член, перемотанный все еще окровавленным
бинтом. Не дожидаясь вопросов, объясняю, что сделал намедни обрезание и
приглашаю заходить. Ну, то - се, едим, пьем чай, тут он меня спрашивает:
«Извини, а ты это из религиозных соображений сделал? »…
Дальше не так интересно, но примерно еще полгода я спокойно ходить не
мог, а при интимном контакте ощущения были феерические. Потом стало
наоборот – свежая кожа загрубела и потеряла чувствительность. Правда,
писать стало действительно легче и стряхивать не надо.