ДВЕ СОРВАННЫЕ БАШНИ
Когда я собралась в Америку, в США, я спросила своего брата: «Что тебе
привезти? Только не сходи с ума». Брат задумался, долго морщил ум и
наконец выдал: «Мне ничего не надо. Только сфотографируй мне место, где
стояли ДВЕ СОРВАННЫЕ БАШНИ. Я сделаю бо-оольшую фотографию и повешу в
рамочке на стену». Вот такой патриот, блин, в восемнадцать-то лет.
Сначала перспектива сэкономить на брате затуманила мой рассудок. Я
обняла его и поцеловала, искренне радуясь тому, что мой брат такой
идейный бессеребренник. Сладкий угар начал развеиваться в Нью-Йорке. Во
весь рост проблема встала, когда мы добрались наконец на Манхэттен. Была
уже ночь, и, что немаловажно, зима. Парень, русский эмигрант армянин
Вова, которому досталось водить меня по городу и вообще работать добрым
джинном, в смысле выполнять все мои желания, с торжественным видом
подвел меня к мощному забору. Его серые ребра в свете фонаря выглядели
именно так, как должны выглядеть ребра настоящего американского, made in
USA, забора. До того момента я считала, что мы, русские, можем
производить заборы на экспорт, но в этот момент я поняла, что и в этом
вопросе мы уже безнадежно отстали от развитых стран. В доходчивых
выражениях я объяснила Вове, что снимок этого забора, безусловно, одного
из самых выдающихся представителей заборного племени, не сможет
удовлетворить имперские амбиции моего брата. Вова приуныл, но быстро
сообразил, что нужно делать. «Мы пойдем на Эмпайр Стэйт Билдинг», сказал
он с тем же выражением на лице, с которым, наверно, еще Цезарь лез в
холодную воду Рубикона. – «И сфотографируем сверху. Там есть обзорная
площадка, кадр получится хороший – много небоскребов и пустое место
между ними, заваленное обломками». Я не стала напоминать Вове о том, что
уже темно, и вряд ли обломки будут видны с такой высоты. Утром мы
уезжали из Нью-Йорка, и второго шанса выполнить просьбу брата у меня не
было.
Мы поехали на Эмпайр Стэйт Билдинг. По дороге Вова рассказывал мне о
том, что это здание долго называли «Empty State Building», потому что
больше половины офисов небоскреба пустовало, о том, что именно на это
здание забирался Кинг-Конг, а павшие смертью храбрых в борьбе с
международным терроризмом башни-близнецы – это как раз те самые,
восходом Луны между которыми ностальгически любовался огромный обезьян.
За разговорами мы добрались на самый верх небоскреба. Правда, за это
время я раза три успела вспомнить глупую шутку «… а потом сорок минут на
лифте», и она перестала казаться мне шуткой. Наверху торговали
сувенирами. Милая Свобода стоила здесь 15 баксов, в то время как на
Брайтон-Бич я их видела по пять. Фигурки стояли в ряд на полузасыпанном
снегом прилавке, усталые, грустные, замерзшие в своих древнеримских
простынях. Их никто не брал, не взяла и я. О чем очень сильно пожалела в
тот момент. Вова предложил мне приобрести статуэтки, на что я мрачно
сказала, что за пятнадцать баксов я и сама постою в простыне. Вова сразу
оживился. Вопрос, который просился ему на язык, был очевиден.
Эмигрантам, избалованным красотой и покладистостью русских женщин,
сложно найти себе пару в Америке. Там женщины требуют, чтобы их любили
исключительно за их прекрасную душу. Правда, она обычно спрятана под
несколькими центнерами доброго сала (украинцы меня поймут!), и
результаты раскопок обычно не оправдывают усилий по найму экскаватора и
оплату работ социально защищенных рабочих. Душа, как пожаловался мне
Вова, когда мы стояли обнявшись на обзорной площадке, обычно оказывается
хилая, раздавленная массой. Дул яростный ветер. Цепь мигающих огоньков в
темноте заставляла вспомнить бессмертную строчку «там вдали у реки
засверкали штыки – это белогвардейские цепи», а совсем не гордые, чисто
вымытые, блестящие небоскребы. Созрело предложение пойти в бар, и было
принято благосклонно. Но я не могла уйти, не выполнив свой сестринский
долг. Мы с Вовой долго кружили по галерее, пустынной в это время суток.
От нас шарахались какие-то испуганные тени. Вова искал место, откуда
пустое место из-под башен должно было быть видно как на ладони. Как он
ориентировался, для меня остается загадкой до сих пор. Когда Вова нашел
его, радостно тыча пальцем в темноту и предлагая склониться за перила
посмотреть, я отказалась. Вова, однако, быстро понял, что наилучшей
позицией для съемки будет как раз та секция галереи, которая по каким-то
мистическим причинам в тот вечер была наглухо перегорожена и закрыта для
доступа. Но русских (и армян тоже) этим не смутишь. Взяв у меня
фотоаппарат, который мне свекр дал попользоваться исключительно ради
поездки в Америку, Вова лихо перекинул ногу через ограждение, до
половины занесенное снегом. Но поперечные прутья находились совсем не
там, где его ноги рассчитывали встретиться с ними. Выражение лица Вовы
резко сменилось с героического на лицо героя фильма ужасов в момент
встречи с главным монстром. Он взмахнул руками и начал исчезать из моего
поля зрения. Стыдно признаться, но я в этот момент подумала только о
том, сколько мне дадут как русской террористке, заманившей лояльного
американского гражданина на обледенелые перила с помощью
сильнодействующих психотропных веществ (потому что в нормальном
состоянии сознания туда ни один лояльный американский гражданин даже под
дулом пистолета не полез бы), выпытавшей у него все секреты Пентагона на
пять лет вперед и безжалостно избавившейся от ненужного более источника.
Ну, и еще немного я подумала о свекре и его новом цифровом фотоаппарате.
Я метнулась вперед и ухватила Вову за исчезающий воротник куртки. Для
почти двухметрового парня он оказался неожиданно легким. Я сжимала
воротник так, как утопающий держится за соломинку. Вова радостно
закричал: «Вот отсюда будет прекрасно видно!». Все-таки русские (и
армяне), безусловно, самые азартные люди на планете. Вспышка несколько
раз озарила тьму. Я чувствовала, как застывают мои пальцы, как они
медленно, но верно разжимаются. «Вова», сказала я. – «Хватит уже.
Подтягивайся обратно». «Так я подтягиваюсь», сказал несколько
озадаченный Вова. – «Ты куртку-то отпусти, ты меня к этой ограде просто
прижала».
Да, он сел на поперечную балку, находившуюся совсем не там, где ей
положено было быть. А сугроб, в который он провалился до пояса, скрыл от
меня истинное положение дел. Я медленно, по одному отогнула пальцы
правой руки пальцами левой. Спуска в лифте я уже не запомнила.
«А ты знаешь», сказал Вова, открывая вторую бутылку виски (мы пошли не в
бар, а прямо ко мне в номер). – «Можно ведь было просто купить буклеты с
видом острова. Их все еще печатают со старых негативов, ну, с тех, на
которых башни как живые. Это ведь было бы круче пустого места.
Виртуальные башни…».
Фотографию брат все же повесил. Когда вышел одноименный фильм Гоблина,
он их даже подписал. Снял, правда, после того, как Америка напала на
Ирак. А я написала Вове короткое, но милое письмо о том, что теперь я
совершенно точно знаю, где находятся эти мистические, виртуальные
ДВЕ СОРВАННЫЕ БАШНИ.
Одна – в далекой Америке, между его левым и правым плечом, а вторая…
Маша.