Повесть о первой любви.
Тут один не в меру внимательный читатель заметил, что у меня в каждой
истории либо еврейский вопрос, либо кто-нибудь за кем-нибудь
подсматривает. Интересовался, что бы это значило с точки зрения
современной психиатрии. А у меня, как нарочно, следующая история сразу и
про подглядывание, и про евреев. Все, хана, вызывайте перевозку. Но
историю я все равно расскажу.
Вокруг нашего города было несколько пионерлагерей. Два лучших,
расположенные на берегу озера, принадлежали стройтресту и мясокомбинату.
Между ними шла постоянная война, усугублявшаяся тем, что этим же двум
организациям принадлежали городские футбольные команды. Мои родители не
имели никакого отношения ни к кирпичам, ни к сосискам, но друг отца,
дядя Фима Рахлин, был каким-то строительным начальником и каждый год
доставал две путевки - для меня и для своей дочки Риты, моей
одноклассницы. Кажется, он отвечал за состояние дорог, потому что
перекресток, на котором круглый год стояла самая большая в городе лужа,
называли "площадью Рахлина".
Рита потом пополнела и подурнела, но тогда, в детстве... Тоненькая,
большеглазая, золотисто-смуглая, умная и насмешливая - она очаровывала
всех. Я был в нее влюблен пламенно и тайно, даже не с первого класса, а
с четырех или пяти лет, когда впервые попал к ним в гости и мы вдвоем
строили сказочной красоты дворец из разноцветных пластмассовых
кирпичиков. У меня дома был похожий набор, но много беднее и хуже,
кирпичики в нем сцеплялись крайне неохотно и легко разваливались. А дядя
Фима, как я сейчас понимаю, сумел где-то достать настоящее Лего. Рита о
моих чувствах не догадывалась и была сильно удивлена, когда я, спустя
уже порядочно лет после окончания школы, упомянул о них в случайном
разговоре. Не в тему, но не могу не вспомнить, что именно у Рахлиных я
впервые прочел Булгакова, услышал Окуджаву и Кима.
Лагерные смены были счастливейшими периодами моего детства, не в
последнюю очередь потому, что давали возможность каждый день видеть Риту
не в глухом школьном платье, а в голубой пионерской рубашке с коротким
рукавом, в ситцевом сарафанчике и даже в купальнике на берегу озера.
Слегка огорчало то, что сосед по парте Мишка Гохберг (вот почему мой
лучший друг и любимая девочка были единственными в классе евреями? видит
бог, я не отбирал их по этому признаку); так вот, его отец работал на
мясокомбинате, и Мишка проводил летние месяцы через забор от меня, во
вражеском лагере. С другой стороны, это давало хорошую отмазку от
участия в боевых действиях. На самом деле я элементарно трусил, но
оправдывался перед собой и другими тем, что не хочу бить друга: Мишка,
наоборот, отличался воинственностью и всегда был в первых рядах
нападавших.
Это было после шестого класса. Тринадцать лет, самый жеребячий возраст.
Не удивительно, что на первом же ночном совещании в спальне мальчиков
было решено организовать подглядывание за девчонками в бане. Мыться
ходили поотрядно. Баня представляла собой деревянный барак, состоявший
из трех отсеков с раздельными входами: посредине собственно баня, справа
кочегарка, а слева - довольно большое пустое помещение, которое я за
неимением лучшего термина назову подсобкой. В ней валялись черенки от
лопат и еще какие-то палки, а по центру от пола да потолка шла
металлическая труба примерно полуметрового диаметра и совершенно
непонятного назначения. И главное, в стене, соединявшей подсобку с
банным отсеком, имелось окошечко. Видимо, в прошлой жизни баня служила
столовой, подсобка - кухней, а через окошечко осуществлялась раздача.
Сейчас окошко было забито фанерой и закрашено, но разве это препятствие
для десятка озабоченных пионеров? Фанеру немедленно расковыряли и
обнаружили под ней слой стекла, закрашенного с обратной стороны.
Отскрести краску можно было только во время собственной помывки. Что и
было с успехом проделано, но к тому времени не помытым по первому разу
остался только седьмой отряд, шестилетние малявки. Смотреть там было не
на что, тем не менее двое добровольцев сходили на разведку, вернулись и
доложили, что система работает. Осталось ждать начала второго
помывочного цикла через десять дней.
И вот торжественный день настал. Девчонки в сопровождении
воспитательницы и вожатой отправились мыться, группа злоумышленников
забралась в подсобку. Первый приник к глазку, присмотрелся и вдруг
сплюнул в крайнем разочаровании:
- Блин, они все в купальниках!
Должно быть, за десять дней кто-то проболтался (были среди нас
предатели, гулявшие под ручку в дальних аллеях), и девочки приняли
контрмеры. Заговорщики по очереди прикладывались к глазку, своими
глазами убеждались в крутом обломе и отходили. Я приложился последним...
и остался. В поле зрения попала Рита, и я даже не заметил ухода ребят.
Если бы я снимал фильм, то в этом месте сделал бы так. Плеск воды и
гомон девчонок постепенно стихают, остается тихая музыка. Расплываются
очертания других тел, лавок и шаек. В кадре - только девочка в дымке
банного пара. Тут нет пищи для похоти: она в том же купальнике, в
котором я каждый день видел ее на пляже. Это просто очень красиво. Бог
знает сколько лет прошло, но закрою глаза - и вижу эту картину.
Мое блаженство было прервано самым мерзким и бесцеремонным образом. Риту
заслонил необъятный бюст в синем купальнике, послышался треск отдираемой
дверцы. Видимо, я, забывшись, выдал себя каким-то звуком и привлек
внимание воспитательницы Веры Дмитриевны. Я едва успел отскочить и
спрятаться за трубу, когда Вера Дмитриевна окончательно открыла окошко,
всунула голову в подсобку и стала поливать меня бранью и угрозами.
Стыдила она мастерски, я мгновенно понял, что более гадкого поступка
никогда в жизни не совершал - и уже не совершу, ибо буду с позором
изгнан из лагеря и ославлен на весь город, и мной будут пугать детишек.
Дальше она подробно расписала мое будущее... если бы я догадался за ней
записывать, то стал бы великим порнописателем. Джек Потрошитель,
Ганнибал Лектор и Чикатило дружно отдыхают. Слегка отойдя от шока и
частично вернув пылающим ушам их основную функцию, я вдруг осознал, что
в своем страстном монологе Вера Дмитриевна не называет меня по имени -
точнее, называет, но не моим, а последовательно перебирает имена
остальных заговорщиков. Она не успела меня узнать - и никак не могла
заподозрить, поскольку я был на хорошем счету.
Сложилась тупиковая ситуация: я не мог выйти из-за трубы и убежать,
чтобы не быть узнанным, а Вера Дмитриевна не могла оторваться от окошка,
чтобы меня не упустить. Но, увы, в конце концов она поняла, что может
позвать кого-нибудь на помощь. И крикнула вожатой, чтобы та оделась и
обошла здание кругом. Все, пришла моя смерть. Если бы я был ниндзей, то
взбежал бы по трубе до самого потолка... и что? Деваться-то все равно
некуда. Нет, если бы я был ниндзей, то схватил бы вон ту острую щепку и
сделал себе харакири.
Не стану рассказывать, как мой поступок прорабатывали на пионеском
собрании, что мне сказали родители и какими глазами смотрела на меня
Рита. Но не потому, что стыдно. Просто ничего этого не было. Как в
американских боевиках, спасение пришло в последнюю минуту и с самой
неожиданной стороны.
Пока я любовался Ритой и сгорал от стыда за трубой, на воле разыгралась
очередная битва между стройтрестовскими и мясокомбинатовскими. Теснимые
превосходящими силами противника, стройтрестовские не нашли лучшего
выхода, чем забежать в подсобку. Преследователи ворвались за ними, и бой
закипел уже в помещении. Смешались в кучу кони, люди, и через мгновение
распознать одинокого извращенца в толпе взмыленных бойцов, одетых в
одинаковые голубые рубашки, стало уже невозможно. Воодушевленный
внезапным спасением от позора, я подхватил какой-то кол, ринулся в гущу
боя и обратил врагов в бегство, расквасив нос их предводителю -
разумеется, Мишке. За драку нас, конечно, наказали, но это наказание
было даже почетно - особенно в сравнении с тем, которого я чудом
избежал.
Вроде все. Но еврейская тема осталась не раскрыта, поэтому расскажу еще
один эпизод, очень короткий и сюжетно не связанный с предыдущим. В
сентябре того же года мы всем классом выходили из школы, и наш главный
двоечник и отморозок крикнул Рите вслед:
- Жидовка!
Я уже упоминал, что рос трусоватым мальчиком, драться не умел и не
любил. Но тут что-то сработало впереди инстинкта самосохранения. Мой
портфель как бы сам собой пришел ему в харю. Он стоял спиной к
заборчику, отделявшему двор от пришкольного участка, и завалился за этот
заборчик, прямо в свежеполитые грядки. Полноценной драки не получилось:
нас разняли ребята, потом он пару дней безуспешно караулил меня в темных
углах, потом отвлекся на другие пакости.
С точки зрения психологии тут интересны два момента. Во-первых, фамилия
отморозка была Штрукман, но за восемь школьных лет (в девятом он ушел в
ПТУ) ни мне, ни кому-либо еще не пришло в голову заподозрить в нем
еврея. Срабатывал стереотип: ну не бывают евреи такими.
А во-вторых, не будь второго эпизода, я никогда не решился бы рассказать
о первом. Умер бы от стыда.
(с) Филимон Пупер