СОЛОМОНОВЫ БЫЛИНЫ
История пятая.
Знаете ли вы, деточки, нашего величайшего актёра современности Копеляна? Знаете, а как же. Так вот, его однажды спросили: «Фима, Вы смогли бы заняться любовью с гомосеком?» И он тут же им ответил своим эксклюзивным непередаваемым баритоном: «Никак нет. Я очень смешливый, а тут такая ответственность!».
Это я к тому, что наше государство мужеложество пресекало на корню – была соответствующая статья в Уголовном кодексе, по которой давали вполне себе реально-конкретные сроки. К тому же про специфический пятый пункт тоже было много толкований… Ну, например, забытый такой анекдот. Цирк, выходит шпрехшталмейстер на арену и объявляет: «Уважаемая публика! Только один раз в этом сезоне! Смертельный номер! …барабанная дробь… ЧЕЛОВЕК-ЕВРЕЙ!» Еврей в нашем государстве, деточки, мог быть хоть кубанским казаком, хоть чукчей с гордой фамилией Кола-Бельды, хоть пидарасом и говнюком по своим морально-волевым качествам… Впрочем, этого добра и среди других народов тоже было. Но вот кем не мог быть еврей однозначно, так это гомосексуалистом по своей физиологии. Потому как еврейская физиология испокон веков была направлена на воспроизведение потомства. А какое может быть потомство у мужеложцев? Языку противно называть их «муже» – таки просто голимые гомосеки. Но гомосеком, как известно, не рождаются – им становятся. Вот только не надо тут мне про успехи нашей генетики и прочей психологии – всё лечится, абсолютно всё. И лечится, и комплексно, и методично, а не так – таблетку принял: гомосек, другую таблетку принял: обратно нормальный. Так вот про один такой успех я вам сейчас поведаю.
Вот представьте себе еврейскую семью, где есть папа-коммунист, мама-коммунист и единственный сын-комсомолец, пока ещё школьник. Не знаю, что у них там в семье случилось, какого Шекспира и Оскара Уайльда они все начитались, но к окончанию школы их деточка совсем не глядел на девочек, а глядел только на мальчиков. И таки один из мальчиков из параллельного класса ответил ему тем же. Потому как был крещёным, но обрезанным татарином, или из-за томления своего татарского духа – но эти два обрезанных сошлись и держались за руки на виду у всего микрорайона. Родители-евреи-коммунисты взвыли сиреной как во время вражеского налёта, откопали в своих запасах тот пионэрский горн и издали на нём такой сигнал на построение, что этот сигнал услышали все профессора-светила медицинской науки, рядовые врачи и просто шарлатаны. А вы что хотите? Тогда с этим не шутили – людей лишали партбилетов играючи, а тут такой местный скандал и удобный повод. И вот из недр медицинского консилиума был вытолкнут к родителям-коммунистам профессор, который взялся решить их проблему как свою собственную. Но не только медикаментозно – он здесь имел свой интерес, чтоб пристроить им туда взамуж свою великовозрастную дочь. У той дочери были настолько созревшие вагиногонады, что она ходила и постоянно напевала всем ариетку из старого чудного фильма Александрова и Орловой:
Я вся горю, не пойму отчего…
Жизнь мне моя не мила.
Если б имела я десять сердец,
Все бы ему отдала!
Я не знаю точно, что, кому и сколько она отдала, но этому деточке-гомосеку она давала и давала… во всех видах, позах и настроениях. Тому просто некуда было деваться – или папа с мамой плюс медикаменты вместе с дочерью врача, или… Вот это «или» таки произошло с его татарским напарником – тот пристал со своими ухаживаниями к какому-то вполне здоровому переростку, а поскольку микрорайон был не из простых и проживали там сплошь люди очень высоко поставленные, то вы вполне себе можете представить закономерный итог этих приставаний. Два года общего режима – и это было сделано татарчонку ещё по блату. На отпрыска еврейских правоверных коммунистов это подействовало как передовица газеты «Правда», но! Он таки наконец распробовал вкус настоящего ядрёного секса с такой же ядрёной еврейской бабой, распробовал и пустился во все тяжкие, не зная удержу. А поскольку это происходило уже в его студенческие годы, то среди его однокурсниц естественно возникали незапланированные беременности, которые тщательно отслеживала упорная дочь доктора медицинской науки и прерывала их на самых ранних стадиях. Как? А это вы у неё самой спросите. Еврейка на посту – это фора любому пограничнику, которому ещё служить и служить. Она так защищала рубежи своей будущей семейной жизни, что они сыграли свадьбу, не дожидаясь вручения дипломов об высшем образовании… Они сейчас тоже репатриировались, у них возле Хайфы свой дом, пятеро детей и сбережения… Им будет что вспомнить в старости. Тем более что в Израиле он было попробовал тоже пойти левым путём и пометить массу местного женского населения, но у докторской дочки не забалуешь. Она просто удвоила интенсивность отдавания и принимания супружеского долга, и всё… А может, вернулась к медикаментозному лечению этого бывшего гомосека. Надо будет при случае у неё за это поинтересоваться…
Вместо эпилога
Никак не получается у меня записать ещё пару «былин» Соломона – то суета сует присутствует, то настроение отсутствует, то ещё что. Но думаю, что справлюсь с обстоятельствами и запишу. Ах, да! Про приглашения на кухню – избранными считались те преферансисты, которые выигрывали несколько «пулек» в паре с Соломоном: в качестве приза Соломон устраивал напарнику питие «адмиральского чая». Процедура была знатная – куда там китайско-японским чайным церемониям! Крепкий ароматный свежезаваренный индийский чай наливался в прозрачный стакан тонкого стекла – подстаканник, само собой, был серебряный и антикварный. Делался глоток, и тут же этот глоток компенсировался долитием армянского коньяку с литерой КВВК (коньяк выдержанный высшего качества). И так до тех пор, пока в стакане не образовывался один 100% коньяк. Алкоголь Соломона не брал вообще, но, видимо, что-то такое в его душе бередил, отчего он несколько мрачнел и становился немногословным. Сдаётся мне, что этот чай для него был таким вот совместным сеансом душевной терапии. В моих двух случаях он вёл обычную вежливую беседу на житейские темы, но меня не покидало ощущение, что он меня сканирует и что-то хочет во мне высмотреть. Прикончив таким образом бутылку коньяка, он благодарил напарника за совместную игру и провожал до дверей. Вот и всё. Но меня до сих пор не отпускает чувство, что он пытался что-то очень важное мне рассказать на кухне, за чаем. И не смог. Или не захотел. Или понял, что я этого не осилю.