Вот еще история из моей советской юности. Учился я в Риге, в музыкальном институте, раньше это было музучилище, потом сделали институтом, имени Язепа Мединя. Учился на отделении прикладной пианистики, или, как у нас шутили, ручного пианизма. Много было разного. По музыкальным предметам тянул я средне, на тройку-четверку, но главные предметы тогда – марксистско-ленинская философия, политэкономия коммунизма, история КПСС – шли у меня на зубок, на пять с плюсом. А хуже всего давались уроки по духовым инструментам. Аудитория была небольшая, грязная и пропахшая мышами. Пол-комнаты занимал компрессор – для того, чтобы научить играть на трубе, он был необходим. Уроки с компрессором – были очень уж суровым испытанием. Преподаватель художественной пневматики был мужчина волглый, щелочной, с плоско-вытянутой головой, формой напоминающей тапок, и длинным носом. Прибавьте сюда жеванные брюки винтом, яркую рубашку с галстуком-бабочкой, и пиджак от школьной формы. Звали его, кажктся, Вилис Эйнарович. На урок он всегда заходил боком, с классом не здоровался, а сразу шел заводить компрессор. Часто это не удавалось, капризный аппарат не включался, и мы писали самостоятельную работу по приемам игры на духовых инструментах, или говоря по научному, художественной пневматики. Но если компрессор заводили… Компрессор несколько минут грохотал, потом начинал гудеть ровно и тихо. Тогда преподаватель вызывал кого-нибудь к доске. Нужно было взять в рот загубник трубы или саксофона, и насадку шланга компрессора. Вилис Эйнарович открывал кран, и несчастного ученика распирало воздухом. Если выпустишь шланг – двойка. Со временем, мы учились управлять воздушным потоком сжимая грудную клетку и надувая щеки. У многих текли слезы, мы кашляли, пердели, мой сокурсник Вася Кобылин, помню обоссался, но в итоге духовой инструмент начинал звучать… Спасибо Вилис Эйнарович, вы научили нас играть на трубах и флейтах и до икоты боятся компрессоров…
Уроки на военной кафедре вел у нас отставной майор Юрий Степанович. Маленький и шустрый, он имел стальную глотку, и мог перекричать духовой оркестр. Нас строили, и строем, обязательно с песней, вели в актовый зал. Пели всегда одно и то же – «И Ленин такой молодой, и юный октябрь впереди!» , В зале майор кричал - Вспышка справа! – и мы как подкошенные падали на грязный, заплеванный пол. Положив нас лицами в пол, он не торопясь доставал из сумки бутылку портвейна «три топора», садился на кресло и закуривал. Подержав нас на полу с пол-часа, и ополовинив бутылку, он поднимал нас и заставлял строем маршировать по залу. Допив бутылку, он, если был в настроении, начинал рассказывать похабные анекдоты, а если нет – вооружал нас тряпками и ведрами с водой и заставлял мыть свой «алтарь» - на сцене актового зала стояло три гипсовых Ленина, маленький в пол метра, побольше, метр двадцать, и еще больше, метра в полтора, и огромные, метра в два, бронзовые бюсты Маркса и Энгельса. Мы должны были натирать бронзу до блеска. Очистив светлые лики вождей и основоположников, мы шли в столовую. Ходили по коридорам тоже строем, только выйдя из тупика, где располагалась военная кафедра, мы могли перейти на нормальный шаг. В столовой, о приближении которой, говорила жуткая вонь говна с хлоркой, был обед – и запах становился еще сильнее.
Ну а о наших обедах, как и о сортирах – расскажу потом, тут парой строк не отделаешься, очень уж жуткие там были обеды…