Дня три назад в Спаре. Черт меня понес к апельсинам. Выискиваю глазами турецкие распродажные и вижу слегка не в себе гражданина лет под 60, который склонился над ящиком с апельсинами и судорожно перебирает оранжевые солнышки. Он роется, нюхает, мнет их, выискивая скрытые изъяны - один, второй, третий, четвертый... Сейчас он найдет пару апельсинов, которые удовлетворят его изысканный вкус, и понесет эти апельсинки своей молодой божественно красивой жене - вот тебе, моя возлюбленная, апельсинчик, помятый ебнутым стариком, скушай, он еще хранит тепло его костлявых старческих пальцев.
Нет, не буду я покупать апельсины, быстрее отсюда уйти, где же отдел квашеных овощей, я давно хотел отведать квашеной капустки. Пулей пролетел кондитерский отдел, молочку и хлебный, вот и салат-бар со всякими разносолами. Но там ангелочек на 120 кило пристроилась к бадье с капусткой и возведя очи горе застыла в нелепой позе. Я тоже посмотрел на потолок, ничего там не увидел, зато вперился прямо в бельма старухиных глаз. Блять, да она слепая, а правая рука вовсе не оперлась о край прилавка, она там, в самой гуще квашеной капусты, старуха шарит в бадье этой своей рукой, мечтательно подняв глаза вверх.
С трудом сдерживая рвотные позывы, я подкатил к сырному прилавку. Длинный гандон с женой-коротышкой. Зануда выбирает сыр. "Давай этот возьмем, с плесенью", - он подносит кусок сыра к своему длинному носу и долго нюхает его. Сколько он перенюхал здесь так сыра, все ли куски, болен ли он или он просто идиот?
Сыр брать тоже не буду. Цепляю крекеры и отправляюсь на кассу, где все стараются прижаться ко мне как можно ближе, плотный мужик справа встал так близко, что я перестал дышать. Оставил крекеры у кассы и выбежал на улицу. Ладно, у нас еще остался гороховый суп, которого я вдоволь наварил вчера, и несколько луковых головок.