Каждый уважающий себя болгарский автор твердо уверен в том, что в один прекрасный день ему позвонят из Стокгольма или Голливуда, ну или в крайнем случае из Парижа, чтобы известить о том, что его произведения прочитали некие важные люди, оценили их по достоинству, а самому ему предстоит получить кругленькую сумму. В ожидании мистического звонка, который моментально решит все его проблемы, проходит вся его жизнь, пока непроглядная тьма Балкан не поглотит его имя навсегда.
Поэту Милану Теофанову улыбнулась удача. Ему позвонили спустя некоторое время после его шестидесятилетнего юбилея, скромно освещенного в прессе. Ну, звонок был не прям уж
из Стокгольма, но вот человек был важный… Бодилков говорил прямо, хриплым голосом, обращался на «ты». Он представился как крупный сельскохозяйственный производитель с севера Болгарии. Теофанов вытаращил глаза от удивления. Что общего у него может быть с этим типом? А вот что. Бодилков утверждал, что является большим поклонником его творчества. Он не скупился на слова, говоря, что поэзия Теофанова «спасла его в трудную минуту», «многое ему дала», «обогатила его», так сказать, не только духовно, но и иначе (однако как именно – так и не уточнил…); «ты большой молодец», все льстил ему, величал его «мастером слова», «мощным источником энергии»… И после этого перешел непосредственно к деловой части. Она оказалась весьма существенной. Аграрный магнат предложил издать собрание его сочинений и выкупить авторские права на десять лет за немыслимую сумму в десять тысяч евро. К тому же ему безвозмездно предоставят сто копий книг.
Теофанов вывалился на вокзал Русе в полшестого вечера. Было начало декабря, быстро темнело, а с неба, как через дырявую крышу, падал мокрый снег. На перроне его ждал пузатый человек в полушубке, с «протокольным» букетом в руках.
– От господина Бодилкова! – сказал он и вручил ему цветы.
Они сели в огромный, забрызганный грязью джип. Вскоре выехали из города и завернули на узкое пустое шоссе. Из печки дул горячий воздух, а мрак за окном был таким же густым, как и тысячу лет назад. Они ехали около часа, когда перед ними появились очертания пологого холма, усыпанного огоньками. На его склонах рядами стояли прямоугольные здания, похожие на казармы. А на вершине торчало странное сооружение в форме леденца.
– Самая большая свиноферма на Балканах! – объявил мужчина.
Бодилков, окруженный небольшой свитой, ждал их у входа в огромный белый дом с колоннами. Это был бритый налысо мужчина с разбойничьей бородой-эспаньолкой. На плечах у него была ворсистая шуба. Он вцепился в слабую ручонку Теофанова, потряс ее, как трясут свинью-копилку, чтобы вытряхнуть монеты, и прижал его к своей широкой груди.
– Эх, поэты, поэты! – разнежился он и постучал его по спине.
Затем он представил ему остальных: бухгалтера, агротехника, ветеринара, актрису из Русенского театра, какого-то попа с мешками под глазами и двух голландских студентов, приехавших по программе развития сельского хозяйства. В этот момент из-за угла появился побитый грузоподъемник, который вез огромные кипы книг. Машина затряслась, испуская клубы выхлопных газов, и свалила все эти кипы им под ноги. Бодилков разорвал один из пакетов и вручил ему толстый томик.
– Ну как?!
Теофанов открыл книгу, прочитал свое имя, понюхал ее. Настоящая. Бодилков кивнул попу. Тот важно шагнул вперед, достал крест и кропило из складок рясы, словно фокусник, и начал брызгать святой водой на весь тираж. «Деревня!» – вздохнул поэт, стуча зубами, но не смея прервать ритуал. Освящение продолжалось...
Затем Бодилков повел их в корчму. Теофанов глотнул водки, чтобы согреться. Он весь день трясся в поезде и волновался, и, естественно, алкоголь ударил ему в голову. В камине потрескивали дрова, а столы «ломились от яств», как любят писать газеты. Актриса читала его стихи, все аплодировали. Бодилков выступил с небольшой речью, в духе их первого телефонного разговора, и вручил ему свеженький чек от банка «Биохим» на 10000 евро. Поэт несвязно поблагодарил его и стал искать бумажку со своей речью. Два дня назад он ее приготовил и был уверен, что вышло очень даже хорошо. Конечно же, ни в одном из его десяти карманов бумажки не оказалось… Теофанов почувствовал, что вспотел.
– Ну, будем здоровы! – крикнул кто-то.
Теофанову дали рюмку, он выпил залпом.
Вот с этого момента он помнил только отрывки…
Мясистое бедро актрисы в чулках в сетку. Ее Шеви звали, сокращенно от Шевроле… Ну и псевдоним! Шеви сидела рядом с ним с вот такущим разрезом на юбке, косметика размазана по лицу. Ей было около сорока. У нее был бархатный голос с небольшой сипотцой. «А Вы джентльмен, – говорила она, – даже ни разу не ущипнули меня!» Подходили и двое голландцев вы разить ему свое восхищение, постоянно повторяя: «Методен, методен!» «Майн методен!» – твердил Бодилков с улыбкой до ушей. И чмокнул Теофанова в лоб. Затем пришли еще люди. Какая-то девушка забралась на стол. Агротехник показывал ему фокус с бокалом. Ходил в туалет, заблудился и каким-то образом оказался под ледяным сводом зимнего неба. Стал карабкаться по холму – как вдруг услышал манящий голос актрисы. Он прислушался: звук шел от ближайшего здания. Не сумев найти вход, он перепрыгнул через какую-то ограду и угодил в грязь. Проход был очень низким, и ему пришлось проползти на четвереньках. В дальнем углу комнаты тускло светила синяя лампа. Стихи разливались в призрачном сумраке. Его стихи!
«Стул смерти пуст. На нем
Восседает моя тень…»
– Шеви, Шеви! – прошептал он взволнованно.
Он был в каком-то помещении вроде клетки. В углу виднелась громадная туша. «Смотрите-ка, – думал он, – неслучайно же тебя Шевроле зовут…» Его глаза постепенно привыкли к тусклому свету. И тут он заметил рыло. Оно тянулось вперед, словно ловило слова, витавшие в воздухе. Он в изумлении вскочил на ноги. Помещение состояло из сплошных клеток, между которыми проходила узкая дорожка. Голос доносился со стороны какой-то колонны, которая упиралась в потолок. Поросячьи туши имели голубоватый оттенок и казались нереалистичными. Они лежали на боку, с полуоткрытыми глазами, слушая его стихи. Иногда их скрюченные хвостики подергивались, и Теофанову казалось, словно слова проникали им в самое сердце. Его окутало странное спокойствие, на грани счастья. Он уселся в другом углу клетки, вытянул ноги и закрыл глаза.
Проснулся он в эпицентре ужасной суматохи: топот, крики, грохот ведер. Кто-то резко схватил его за плечо и выдернул его из теплого хлева грез.
– Где тебя носило, приятель? Мы тебя везде обыскались! Ну и знатно же ты накидался!
Теофанов сохранял гордое молчание. Его отвели в ванную и дали ему рабочую одежду с эмблемой фермы. Он нахмурился, но выбирать было особо не из чего. Бодилков ожидал его в своем кабинете. Казалось, он слегка нервничал.
– Все в порядке?
Поэт неуверенно кивнул. Он хотел что-то у него спросить, но не успел сформулировать вопрос и, в конце концов, отказался от этой затеи. На письменном столе стояла фотография молодой девушки в элегантной униформе. Бодилков постучал по рамке.
– Дочка, это она открыла мне глаза на поэзию! Между прочим, она была вашей большой фанаткой... – он ухмыльнулся лукаво. – Еле ее вылечили. А теперь она стюардесса.
Теофанов удивился, но снова ничего не сказал. Странный народ эти меценаты... Поезд отправился в Софию полупустым, подбирая новых людей на остановках. Поэт дремал у окна. Воспоминание о Бодилкове отдалялось, а вместе с ним и сомнения и неудобные вопросы. На полках над его головой лежали заботливо упакованные книги, а чек на десять тысяч евро грел ему сердце. Вот это реальность, успокаивал он себя, а остальное – это сны и пьяные фантазии. В этот момент в купе вошел сухопарый мужчина с небольшой жиденькой бородкой и в грязных берцах. Он сел у двери и уставился на поэта. Теофанов не замечал его, пока тот не заговорил.
– Я смотрю, вы работаете на Бодилкова? – осмелился сказать мужчина. – Правду говорят, что он, ну это... включал стихи поросятам, чтобы те быстрей жирели?
– Простите, что? – удивился Теофанов.
– Это специальные стихи, их писал какой-то болгарский поэт, – продолжал тот. – Они вызывали особые вибрации у свиней и от них желудочные железы выделяли больше сока.
Я, честно сказать, не верю слухам, но как знать... Этот Бодилков был никем еще пять лет назад, а сейчас... Говорят, дочка его тоже все стихи читала, пока не набрала сто кило. Тогда он и решил: раз они на нее так подействовали, глядишь, и на мой скот подействуют?... Даже актрису нанял, чтобы им читала. Ты, может, знаешь имя этого поэта, а?
Теофанов пожал плечами. Напрасно скользили дворники по заднему стеклу вчерашнего дня. Поезд резко замедлил ход, один пакет свалился с полки и упал на пол. А где-то там, в синеватом сумраке свинарника, продолжала разноситься его поэзия.
Алек Попов перевод Дмитрия Лучаева и Марии Федориной