В начале 80-х я работал монтировщиком в театре. Зашел как-то к нам в переодевалку мужик. Лет сорока. И остался.
Имя его моя память не сохранила. Но знаменит был тем, что на первый же вопрос пацанов: «Может, по «пятьдесят»?», - с готовностью ответил: «М-м-м-ожно…» И с тех пор не просыхал.
Да, он заикался. Но эта пагуба не портила его речь. Наоборот – обогащала.
Когда на месткоме разбирали его первую кражу масла из универсама, он, глядя в глаза предсудкому, вещал: «П-п-прост-тите м-м-еня! Я н-не хочу п-покид-дать храм-м ис-с-ку-с-с-ства!» И был прощён. До следующей кражи.
Нам, 20-летним, он тогда казался кладезем жизненного опыта. Замахнув очередную «пятьдесят», мог спросить: «А з-з-наете ли вы, что т-т-так-к-ое женский п-п-половой оргАн?».
И, насладившись тишиной, продолжить: «Эт-то п-п-режде всего две б-б-ольш-шие л-л-яжки!» Помолчав, добавлял: «А м-м-ежду н-ними – к-к-кишка!"
Затем он руками делал жест «посолить блюдо». И добавлял: «И в-вокруг – с-слег-г-ка зап-п-аиздОв-вано!»