Вот, написалось автобиографичное, всех с праздником.
Ягода малина
— Россия любимая моя! — невпопад голосил взвод, — родные берёзки, тополя!
Строевая песня обычно заканчивалась разворотом у КПП, после которого молча шагали наверх, к дому офицерского состава. Там, стоя на подоконнике в окне первого этажа, уже дежурила Марина Маслова, телеграфистка из гражданских, таких здесь в части называли "холостячками". Кроме того, она была официальной девушкой сержанта Гапонова.
— Раз! Раз! Раз, два, три! — командовал Гапонов, — песню запевай!
— Ягода Маринааа! — с неохотой начинали матросы, — нас к себе манила! Ягода Марина летом в гости звала!
Довольная Маслова с сигаретой высовывалась в форточку, посылая Гапонову ласковые взгляды и вызывая тихие маты марширующих.
— Ууу, противозина, — со злобой сплюнул в сторону Умкин земляк из старшего призыва Ломакин, — не Гапон, так послали бы её куда подальше, шаболду...
Умке же Марина нравилась. Наверное, больше всех немногих женщин в части. Она была голубоглазая и весёлая, и смешно морщила нос в веснушках. И красивая, хотя в восемнадцать лет тебе кажутся симпатичными абсолютно все увиденные тобой девушки.
А ещё, в отличие от всех, она называла его как-то по-своему - Ума.
Умкой его прозвали его ещё в учебке, под Калининградом. Может быть, за мягкий, покладистый характер, он никогда ни с кем не ссорился. А может за присущую его походке лёгкую мультяшную развалистость. В любом случае в "боевуху" он уже приехал с таким именем и даже Дядя, командир их точки, иногда путал и называл его этим, намертво прилипшим к нему прозвищем.
Часть ВЧ-23543 располагалась на Кольском полуострове, под Оленегорском. Связь морской авиации, голубые погоны при флотской форме, наверное, единственный род войск в котором было три выходных в году - на день радио, армии и флота. Почему-то всем срочникам это казалось очень важным, словно этот лишний выходной был каким-то необычным, хотя он ничем особенным не отличался от вереницы остальных, похожих как день сурка, одинаковых северных будней.
Их точка была такая же, как и сотни других - казарма, пара техзданий, ДОС, ряд неказистых, обшарпанных временем гаражей, детская площадка с кривыми качелями, колючая проволока над ржавым зелёным забором. За забором начинался низкий сосновый перелесок до самого Колозера, с почти занесённым островом посередине. Дальше озера шла белая холмистая тундра, которая по кругу на горизонте заканчивалась снежно-седыми горами, называемых Хибинами.
Летом в тундре, как рассказывал Ломакин, растёт полно грибов и разных ягод, среди которых лично ему больше всего понравилась морошка, оранжевая северная ягода, с виду похожая на малину.
Но Умке и зимой было неплохо, здешние пейзажи, спокойные и суровые были ему куда больше по вкусу, чем дождливый балтийский климат "учебки". А начавшуюся в декабре полярную ночь с её удивительным северным сиянием он даже полюбил. Когда черное небо вдруг расцветало ярко-зелёными сполохами он словно бы наполнялся теплом и неожиданной радостью, что сглаживала ощущающуюся во всём казёнщину и удаленность от остальной цивилизации. Если не было сильных морозов, он даже специально не сменялся, стоя на КПП по два часа и с удовольствием наблюдая за небом.
Хотя, если честно, истинная причина была в другом. На самом деле, вечером, после отбоя, к воротам обычно выходила прогуляться Марина Маслова со своей собачкой Жужей, белой, капризной и беременной болонкой.
Причиной такого её состояния был единственный в части пёсик Мишка, живший при кочегарке. Беспородный и дружелюбный добряк с нежно-голубой шерстью. Этот цвет он приобрёл, вывалявшись осенью в тазу с побелкой для ремонта фасада казармы. В побелку для крепости было добавлено жидкое стекло, что намертво окрасило светлую мишкину шерсть в приятный небесный оттенок. Что, впрочем, не сделало его счастливей, скорее наоборот. В поголубевшего Мишку, принимая его за песца, уже пару раз стреляли промышлявшие на Колозере охотники. В последний раз, они гнались за ним до самой части, после чего Дядя лично распорядился отмыть его в кочегарке. Однако даже горячей водой полностью смыть этот цвет не получилось и Мишку оставили в покое, положившись на его удачливость и естественную линьку.
На прошлой неделе Марина дошла с Жужей до КПП, где, задрав голову, любовался небом Умка, и они минут пятнадцать с ней поболтали. Припомнив тогда всё, что знал из институтского курса физики, он рассказал ей о природе полярного сияния, о том, как проносящиеся частицы солнечного ветра попадают в земную атмосферу и создают этот необычный эффект свечения. И как солнечный ветер защищает нашу планету от межзвёздного газа и космических лучей. И про то, как космонавты могут этот солнечный ветер увидеть во время сна.
"А ты умный, Ума.." — сказала ему в тот раз Марина. С тех пор он и стал проситься в наряд на КПП чаще.
Сегодня Марина тоже вышла прогуляться с собакой, но сперва они ушли куда-то к казарме и только потом спустились к воротам.
Подойдя к Умке, Марина лишь молча кивнула, было заметно, что она не в настроении.
— Всё на небо смотришь?
— Красиво...
— Да, надоело уже, — пожала она плечами, — первый год тоже глазела как дура...
Она отвернулась куда-то в сторону и скучным голосом спросила:
— Ты Гапона не видел?
— Неа, — помотал он головой, думая что бы такого сказать, чтобы она подольше не уходила.
Марина помолчала, потом вздохнула, подняла глаза на небо в огненных сполохах и задумчиво произнесла:
— А, может, и есть там жизнь…
— Где? — переспросил Умка, не поняв сказанного.
— Ну, там, на других звёздах...
— Планетах? — осторожно уточнил он.
— Ну, на планетах, — раздражённо отмахнулась Марина, — вечно ты, Ума, цепляешься...
В ДОСе хлопнула дверь и показалась жена старшего прапорщика Ипатова. Марина нахмурилась и, позвав Жужу, снова пошла к казарме, Ипатову она недолюбливала. В военной среде, как уже понял для себя Умка, всегда есть деление, почти как на касты в Индии. Жёны прапорщиков в этой своеобразной иерархии находятся выше свободных женщин-служащих. И уж совсем особняком стоят жёны офицеров.
Наступит лето, подумал он, глядя на уходящую Маслову, обязательно наберу ей ягод, большую полную кружку ягод.
В субботу на построении всё было как обычно. Дядя, выслушав от дежурного все случившиеся за смену "косяки", сурово журил провинившихся, но, быстро сбившись в мысли, затянул о дисциплине и поддержании боевой готовности. После чего, быстро озадачив делами весь личный состав, скрылся в своём кабинете.
Умке досталось топить баню. Дело было уже знакомое и вроде нехитрое, но их старая печка как обычно капризничала и не разгоралась. Он сжёг уже три экземпляра "Стража Заполярья" позаимствованных в ленинской комнате, но сырые промёрзшие дрова всё никак не занимались. Проще было как всегда сходить в кочегарку за углём и плеснуть на него солярки.
С солярой проблем не было, бочка с краном всегда стояла в тёплом боксе гаража, где Умка и набрал её в банку из-под тушёнки. Оставался уголь и он, взяв пустое ведро, направился в кочегарку.
Хозяин кочегарки "дедушка" Федя Рябов стоял у двери и на просьбу об угле милостиво кивнул на лопату, спросив лишь сигаретку. Умка нагрузил ведро с кучи насыпанной справа от входа и зашёл в кочегарку, чтобы сыпануть сверху горящего угля из печки.
Напротив печки сидел Мишка и тихо скулил, как-то странно при этом взлаивая. Отогнав его подальше Умка взял стоявший рядом железный совок с длинной ручкой, подцепил чугунную задвижку и тут же отпрянул. Прямо перед ним лежали какие-то чёрные скрученные тельца, похожие на маленькие мумии.
— Жужины это, — равнодушно пояснил зашедший в кочегарку Федя, — Маслова щас выкинула, только и взвизгнули. Вот он и воет.
Взяв у Умки совок, он сунул его в печку, прикурил от уголька и забросив обратно, закрыл дверцу.
Умка немного постоял, обдумывая услышанное, затем подхватил ведро с углём и медленно, словно оно стало неподъёмным, вышел из кочегарки.
Так же медленно он прошагал мимо казармы и почти дошёл до ДОСа, когда оттуда вышла Марина Маслова.
При виде его она привычно улыбнулась, но, видимо заметив в его лице что-то необычное, недоумённо спросила:
— Ума, ты чего?
Умка остановился и будто не узнавая посмотрел ей прямо в глаза.
Глаза были голубые и красивые.
— Щенков... — он замолчал и, отвернувшись в сторону, хрипло выдавил, — зачем так?
Лицо Марины мгновенно и как-то странно покраснело. Щёки густо порозовели, нос же побелел так, что веснушек на нём стало совсем не видно.
— Ты чего, какая разница-то? Ну, утопила бы... ну, Ума...
Умка всё смотрел куда-то в вбок, потом вздохнул, перевёл взгляд на Маслову и резко, почти грубо, бросил:
— Какой я тебе Ума... Меня Сергей зовут, поняла? — он снова отвернулся и не торопясь пошёл к бане.
— Я Гапону скажу, — прилетело в спину, но он уже шагал вниз, глядя туда, на озеро, где чуть виднелась линия острова, за которой дальше, до самых Хибин, тянулась тундра летом сплошь покрытая брусникой, голубикой и оранжевой морошкой, так похожей на ягоду малину.