Алексей Курганов
А в Скандинавии опять идут дожди… (рассказ)
Эпиграф:
- Ёжик – птица гордая. Пока не дашь пинка, не полетит! –
( русское народное наблюдение)
Утром третьего июля профессор филологического факультета педагогического института Кузявников Иван Аркадьевич пришёл в ЖЭК (или как он сегодня называется?).
Третий месяц батарея течёт, сказал он грустно. Поимейте же совесть. Сколько ж можно?
На него посмотрели. Во взгляде он отчётливо прочитал: скока мона, стока и нуна. Ишь, сопля какая тут нашлася. Ещё спрашивает, наглец.
Словами ему так, конечно, не сказали. Дураки они, что ли, чтобы так вот, открытым текстом! Но подумали. Это наверняка. А сказали другое.
Вы из какой квартеры-то, спросили его вроде бы даже участливо (а там хрен их разберёт – участливо или согласно занимаемой должности?). Кузявников назвал. Ладно, сказали. Придёт сантехник. Только уж если мы к вам с такой участностью, то и вы к нам, так сказать, проявите и с любезностью. Короче: надо лекцию прочитать в нашем красном уголке.
Какую лекцию, не понял Кузявников. (Он вообще по жизни тугодум. Туго соображает. Такая у него особенность мышления. Хотя чего удивительного? Профессор же. Не сантехник. И не техник-сан. И вообще, не японец. Он в Мытищах родился. Не на острое Кюрасао. Может, отсюда все его и беды. Из этих самых, трым-тым-тым-тым-тым, Мытищ.).
Жэковские хмыкнули. «Какую лекцию»… Какие лекции вы в своём «педе» читаете? По средневековому фольклору скандинавских стран, ответил Кузявников. Он пока ещё понять ничего не мог. Я же сказал: туго доходит. Только по прошествии процесса осмысления. И согласно занимаемой профессорской должности.
Вот её и прочитайте, услышал в ответ. Про фольклор. И ихних викингов. У ваших студентов сейчас каникулы, делать вам всё равно нечего (сказали не «нечего», а «не х…». Впрочем, ладно. Как сказали – так и сказали. Не будем уточнять. Чтобы его лишний не обидеть. Он и так по жизни глубоко обиженный.).
Так что будьте уж так любезны, гражданин профессор. Осчастливьте познаниями.
А кому читать-то, задал Кузявников очередной, совершенно глупый вопрос (Нет, вы только посмотрите! Вы только гляньте, какой он любопытный! Всё ему надо знать! Кому нана, тому и нуна! Вот какие вредоносные нынче пошли профессоры! Гаже студентов, честное слово!).
Проживающим на территории обслуживания предоставления коммунальных услуг, услышал в ответ. А также придворовых территорий нашего жилищного управления. И не извольте беспокоиться. Люди придут, в основном, почтенные. В основном, уже на пенсии. Им уже всё равно чего слушать. И кого. И зачем. И накой. И даже за каким.
Хе-хе, хихикнул Кузявников и тут же почувствовал на себе строгий взгляд. Взгляд был без всякого «хе-хе». Взгляд был с конкретным вопросом - «чего смешного? Чего ты здеся расхихикался?».
Вы серьёзно, спросил Кузявников. Совершенно, ответили ему. Мы на работе не шуткуем. Для шуткования мы пользуем другие места. И дырки. Которые более к шуткованию располагающие. И полагающие. А в чём дело-то?
Э-э-э-э, заблеял Кузявников. Поймите меня, э-э-э-э, правильно. Я очень, э-э-э-э-э-э, сомневаюсь, что, э-э-э-э-э, средневековый скандинавский фольклор будет интересен, э-э-э-э-э, озвученному вами контингенту.
А вы не сомневайтесь, заверили его. Вы идите по жизни твёрдыми в своих убедительных в решимости и трезвости шагами. Со с твёрдым со взором в несгибаемых глазах. И несокрушимой правотой в закаменевшем от ярости взгляде. Понятно?
Понятно, но… А зачем, задал он, наконец, самый главный во всём этом дурдомистом разговоре вопрос. Зачем нужно, чтобы прочитал? Какой в этом сакраментально-сермяжный смысл? Какие, так сказать, пиа десидериа (благие намерения)?
Вы не особенно-то тута, моментально построжали тоном собеседники. У себя на кафедре нецензурщиной выражайтесь. Там хоть об забор! А здесь – культурное учреждение. И мы никому не позволим! Со всей решительностью! А то взяли, понимаешь, моду…. А лекция затем, что у нас в плане на текущий месяц – культурно-массовое мероприятие. Проживающие массы нужно планово окультурить. А то такими и останутся. В своём первобытном, тоись, состоянии.
Чёрти что, пробормотал сражённый услышанным профессор. Это ж при Советской власти было! Все эти совершенно нелепые, совершенно казённые мероприятия! Но те времена уже давно прошли. Её, слава Богу, нет уже сто лет.
Не сто, а тридцать семь, напомнили ему с лёгкой укоризной (дескать, эх, профессор! Какой ты на … (матерное слово)… профессор! Элементарного посчитать не можешь! А ещё шляпу носишь, профессор! Ботинки не зашнуровываешь! Сопли об штору вытираешь! В школе по арихметике-то, небось, двойка была?).
Ну, тридцать восемь, согласился Кузявников. Но ведь всё это в прошлом.
Мы не знаем, чего было в прошлом, услышал ответ. Мы живём настоящим и будущим. И директивами, которые нам спускают – и подняли кверху глаза. Показали этим направлением глаз, откуда куда, чего, как и с какою силою спускают.
Понимаю-понимаю, пробормотал Кузявников. Но… У вас батарея текёть, перебили его вопросом. Текёть, кивнул профессор. Течёть. С мягким знаком. Уже третий месяц. Вот то-то и оно, услышал довольное. Лекция завтра в семнадцать ноль-ноль. В красном уголке. Трибуну и графин мы обеспечим. Какой графин, вконец растерялся Кузявников. С водою, услышал в ответ. Которая аж два о. Вдруг жажда замучит. Испить захочите. Стакан у вас свой будет или нам обеспечить?
Иван Аркадьевич вышел из ЖЭКа и посмотрел на небо. Небо было чистым и солнечным. Да, лето, подумал Кузявников. Надо сегодня на «фазенду» съездить. Полить огурцы и хрен. А то засохнут на хрен. Чай, не в Скандинавии живём. Это там через день - дожди. И ихний шведский социализьм. Через мягкий знак.