... Взошло утро. Угрюм-Кулачинские плоскогоры втихомолку млели,
беззастенчиво предвкушая лютый солнцепек.
Петуньи, искусно взбулькивая, корявились в мохе. Травушка-лебедушка,
дурманя прохожий нюх, весело расшаперилась рядом с лужайкой, где
надрывно лучился вороний глаз. В тернистых зарослях редкоуса, свирища и
голенасто взбрыкивая, елозилась стайка тушканов. Гнусаво раздребезжались
комары. Высунулась из потайной пещеры мышеловка-пеструшка, свербила
взглядом вокруг, пока не застращал ее налетевший разбойник-селезень.
И вновь все приугомонилось. Молча стояло в лесу. Лишь изредка
заматерелый санитарный дятел со зловещим клекотом коробил тишину кушар.
Лес, ощетинившись, претил его.
Старик Вульганыч, облокотившись спиной об изрядно замоховевший буерак,
лежал на солнцепеке и лузгал крыжовник, собирая скорлупу в бидон. Ему не
спалось: снова ломило в желудке и потрескивало в кустах.
Сугубая угрюм-кулачинская природа скупо обделила хворобое до
неузнаваемости тело Вульганыча. Втуне его заскорузлой души многоукладно
бдил себя и других старопорядочный супостат-гегельянец, и это Вульганычу
обрыдло. Ей-богу, обрыдло. Ознобенно крякнув, старик выпростал из
нестираного кармана дерюжей кацавейки еще одну одутловатую,
молочно-янтарного окраса крыжовину и, не телясь, умял.
- Знатно пошло, - все глыбже обдухотворяясь, мыслил Вульганыч и
досконально зырил, как долгоносая пигалица-выпь прожорливо зияла на
жука-скарабейника.
- Ах, ты, ендовушка-поскакушка! - каверзно подкузьмил ее Вульганыч и
загнуля молодым жидковатым кашлем.
- Здорово будешь! - ерепенисто аукнул лежавший вблизях не по годам
смышленый старец Евдотий. Дамский чревоугодник и тайный масон, он
тулился у осклизло-припухшего куста сквернослива, конфузливо всхрапывал,
чутким рюхом ослобонял довлеющие по кушарам ароматы и то и дело
вожделенно харкал.
- Эх-хе-хе, Вульганыч. Ан паскудно живем. Блюдем себя не по-правильному.
Не так зиждемся, - и Евдотий жлобно выругался.
Вульганыч продолговато зевнул:
- А я про себя как блюл, так и блюду, пока шибко не достопекло.
- Эх-хе-хе, Вульганыч, а не лепо ли нам бяшить, братие, начати старыя
словесы...
Но Вульганыч, прихотливо окстившись, по-бырому засеменил в оскоромленное
росомахой урочище, где наскрозь замшелые коряги проковыривались на вид
чухлые маслянистые конопушки...