А. С. Пушкин
ТЕНЬ БАРКОВА
I
Однажды зимним вечерком
В бордели на Мещанской
Сошлись с расстригою попом
Поэт, корнет уланской,
Московский модный молодец,
Подьячий из Сената,
Да третьей гильдии купец,
Да пьяных два солдата.
Всяк пуншу осушил бокал,
Лег с блядью молодою
И на постели откачал
Горячею елдою.
II
Кто всех задорнее ебет?
Чей хуй средь битвы рьяной
Пизду курчавую дерет,
Горя, как столб румяный?
О землемер и пизд, и жоп,
Блядун трудолюбивый!
Хвала тебе, расстрига-поп,
Приапа жрец ретивый!
В четвертый раз ты плешь впустил
И снова щель раздвинул,
В четвертый принял, вколотил...
И хуй повисший вынул!
III
Повис! Вотще своей рукой
Елду Малашка дрочит,
И плешь сжимает пятерней,
И волосы клокочит.
Вотще под бешеным попом
Лежит она, тоскует,
И ездит по брюху верхом,
И в ус его целует...
Вотще! Елдак лишился сил,
Как воин в тяжкой брани,
Он пал, главу свою склонил
И плачет в нежны длани.
IV
Так иногда поэт Хвостов,
Обиженный природой,
Во тьме полуночных часов
Корпит над хладной одой.
Пред ним несчастное дитя:
И вкривь, и вкось, и прямо
Он слово звучное, кряхтя,
Ломает в стих упрямо.
Так блядь трудилась над попом,
Но не было успеха:
Не становился плут дыбом,
Как будто бы для смеха.
V
Зарделись щеки, бледный лоб
Стыдом воспламенился,
Готов вскочить расстрига-поп
И вдруг остановился.
Он видит: в ветхом сертуке,
С спущенными штанами,
С хуиной длинною в руке,
С отвисшими мудами.
Явилась тень, идет к нему
Дрожащими стопами,
Сияя сквозь ночную тьму
Огнистыми очами.
VI
"Что сделалось с детиной тут?"
Спросило привиденье. —
"Лишился пылкости я муд,
Елдак в изнеможенье,
Предатель хилый изменил,
Не хочет уж яриться", —
Почто ж, ебена мать, забыл
Ты мне в беде молиться?" —
"Но кто ты?" — молвил Ебаков,
Вздрогнув от удивленья.
"Твой друг, твой гений я, Барков",
—Вещало привиденье.
VII
И страхом пораженный поп
Не смог сказать ни слова.
Свалился на пол, будто сноп
К портищам он Баркова,
"Восстань, любезный Ебаков,
Восстань! Повелеваю!
Всю ярость праведных хуев
Тебе я возвращаю.
Поди, еби Малашку вновь!
"О чудо! Хуй ядреный
Встает,
Кипит в мудищах кровь
И кол торчит взъяренный.
VIII
"Ты видишь, — продолжал Барков, -
Я вмиг тебя избавил.
Но слушай: изо всех певцов
Никто меня не славил.
Никто! Так мать же их в пизду!
Хвалы мне их не нужны!
Лишь от тебя услуги жду:
Пиши в часы досужны!
Возьми задорный мой гудок,
Играй во что попало;
Вот звонки струны, вот смычок,
Ума в тебе немало.
IX
Не пой лишь так, как пел Бобров,
Ни Шаликова тоном,
Шихматов, Палицын, Хвостов
Прокляты Аполлоном.
И что за нужда подражать
Бессмысленным поэтам?
Последуй ты, ебена мать
Моим благим советам.
И будешь из певцов певец,
Клянусь моей елдою.
Ни чорт, ни девка, ни чернец
Не вздремлют под тобою!"
X
"Барков! Доволен будешь мной!"—
Провозгласил детина.
И вмиг исчез призрак ночной,
И мягкая перина
Под милой жопой красоты
Не раз потом измялась.
И блядь во блеске наготы
Насилу с ним рассталась.
Но вот яснеет свет дневной;
Как будто плешь багрова
Явилось солнце под горой
Средь неба голубого.
XI
И стал трудиться Ебаков,
Ебет и припевает,
Везде гласит: "Велик Барков!"
Попа сам Феб венчает.
Пером владеет, как елдой,
Певцов он всех славнее,
В трактирах, в кабаках герой,
На бирже всех сильнее!
И стал ходить из края в край
С гудком, с смычком, с мудами,
И на Руси воззвал он рай
Бумагой и пиздами.
XII
И там, где вывесной елдак
На низкой, ветхой кровле
И там, где только спит монах,
И в капищах торговли, —
Везде затейливый пиит
Поет свои куплеты
И всякий божий день твердит
Баркова все советы.
И бабы, и хуистый пол
Дрожа ему внимали,
И только перед ним подол
Девчонки задирали.
XIII
И стал расстрига-богатырь
Как в масле сыр кататься,
Однажды в женский монастырь,
Как начало смеркаться,
Приходит тайно Ебаков
И звонкими струнами
Воспел победу елдаков
Над юными пиздами.
И стариц нежный секелек
Заныл и зашатался...
Как вдруг — ворота на замок,
И пленным поп остался.
XIV
И в келью девы повели
Поэта Ебакова;
Постель там шаткая, в пыли,
Является дубова.
И поп в постелю нагишом
Ложится поневоле.
И вот игуменья с попом
В обширном ебли поле.
Отвисли титьки до пупа,
И щель идет вдоль брюха;
Тиран для бедного попа
Проклятая старуха!
XV
Честную матерь откачал
Пришлец благочестивый
И ведьме страждущей вещал
Он с робостью стыдливой:
"Какую плату восприму?" —
"А-а, мой свет, какую?"
Послушай: скоро твоему
Не будет силы хую;
Тогда ты будешь каплуном,
И мы прелюбодея
Закинем в нужник вечерком
Как жертву Асмодея!"
XVI
О ужас! Бедный мой певец!
Что станется с тобою?
Уж близок дней твоих конец,
Уж ножик над елдою!..
Напрасно еть усердно мнишь
Девицу престарелу, —
Ты блядь усердьем не смягчишь,
Над хуем поседелу.
Кляни заебины отца
И матерну прореху!
Восплачьте, нежные сердца,
Тут дело не до смеху!
XVII
Проходит день, за ним другой,
Неделя протекает,
А поп в обители святой
Под стражей обитает.
О вид, угодный небесам!
Игуменью седую
Ебет по целым он часам
В пизду ее кривую!
Ебет: но пламенный елдак
Слабеет боле, боле...
Он вянет, как весенний злак,
Скошенный в чистом поле.
XVIII
Увы! Настал ужасный день!
Уж утро пробудилось,
И солнце в сумрачную тень
Лучами водрузилось, —
Но хуй детины не встает,
Несчастный устрашился,
Вотще муде себе трясет, —
Напрасно лишь трудился!
Надулся хуй, растет, растет,
Подъемлется ленивый —
И снова пал, и не встает...
Смирился, горделивый!
XIX
Со скрипом вдруг шатнулась дверь,
Игуменья подходит,
Гласит: "Еще пизду измерь!" —
И взорами поводит;
И — в руку хуй. Но он лежит.
Трясет — он не ярится.
Щекочет, нежит... тщетно! — спит,
Дыбом не становится.
"Добро", — игуменья рекла —
И вмиг из глаз сокрылась...
Душа в детине замерла,
И кровь остановилась.
XX
Расстригу мучает печаль
И сердце, томно билось...
Но время быстро мчалось вдаль,
Темно уж становилось,
Уж ночь с ебливою луной
На небо наступала;
Уж блядь в постели пуховой
С монахом засыпала.
Купец уж лавку запирал;
Поэты лишь не спали
И, водкою налив бокал,
Баллады сочиняли.
XXI
И в келье тишина была...
Вдруг стены пошатнулись,
Упали святцы со стола,
Листы перевернулись,
И ветер хладный пробежалВ тени угрюмой ночи...
Баркова призрак вдруг предстал
Священника пред очи:
В зеленом ветхом сертуке,
С спущепными штанами,
С хуиной длинною в руке,
С отвисшими мудами!
"Скажи, что дьявол повелел?" —
"Надейся и страшися!"
"Увы! Что мне дано в удел?
Что жребий мой?" —
"Дрочися!"
И грешный стал муде трясти,
Тряс, тряс, и вдруг проворно
Стал хуй все вверх и вверх расти,
Торчит елдак задорно.
Багрова плешь огнем горит,
Муде клубятся сжаты:
В могущих жилах кровь кипит,
И пышет хуй мохнатый.
XXIII
Вдруг начал щелкать ключ в замке,
Дверь с громом отворилась...
И с острым ножиком в руке
Игуменья явилась.
Являет гнев черты лица,
Пылает взор собачий;
Но ебли грозного певца
И хуй попа стоячий
Она узрела... пала в прах...
Со страху обосралась,
Трепещет бедная к слезах...
И с духом тут рассталась!
XXIV
"Ты днесь свободен, Ебаков!" —
Вещала тень расстриге, —.
Мой друг!
Успел найти Барков
Развязку сей интриге.
"Поди! (отверзта дверь была)
Тебе не помешают;
Но знай, что добрые дела
По-царски награждают:
Усердно ты воспел меня,
И вот за то награда!"
Сказал, исчез.
И здесь, друзья,
Кончается баллада.
1814-1815