Поиск по автору:

В незапамятные еще советские годы я работал начальником отдела кадров нашей Кишиневской фабрики "Зориле". Мы выпускали обувь. И вот, один наш работник, Фима Раухвергер, основал кружок по изучению иврита. Кружок подпольный, потому что учебники им присылали сионисты по своим еврейско-шпионским каналам.
Короче, к нам поступил сигнал из КГБ, директор созвал совещание. На совещании присутствовал Ион Ионович, секретарь горкома партии.
- Что вы можете сказать об этом отщепенце? – спросил меня Ион Ионович.
- Если по документам, - сказал я. – То только хорошее. Три рацпредложения, всегда премиальные.
Секретарь горкома посмотрел на меня с сожалением.
- Эээээ, - протянул он. – Да вы на кадрах случайный человек...
В общем, мне пришлось уйти по собственному желанию. Так это называется. И через полгода я оказался в Израиле.

Ольшевский Вадим

В субботу зашел в гости к знакомым. По дороге заскочил в японский ресторанчик и взял там немного суши и сакэ to go.
- О, ты суши принес, - обрадовались хозяева. – Какой ты молодец! И сакэ еще! Давай выпьем!
- Давайте выпьем за детей, - произнес я стандартный тост. – За моего Алика и за вашу Рашель!
Последовала пауза.
- Наша Рашель немного сбрендила, - тихо произнес отец.
- Ударилась в иудаизм, - шепотом объяснила мать.
- Рашелечка! – закричал отец, чтобы в другой комнате было слышно. – Иди к нам, дядя Вадим суши принес!
- Отстаньте от меня! – закричала Рашель в ответ из своей комнаты. – Они же не кошерные! Отвяжитесь!
Спустя полчаса, когда сакэ было допито, я зашел поздороваться в комнату Рашель.
- Привет, подрастающее поколение! – осторожно сказал я. – Как дела? Есть вопросы по математике?
- Дядя Вадим, почему ты не веришь в бога? - весьма логично ответила она. – Почему не идешь по нашей традиции? Зачем ты ешь суши?
- Ну, это же сложный вопрос на самом деле, - ответил я. – Суши тут ни при чем. Ведь совсем уж нерелигиозным человеком я себя назвать не могу. К примеру, я соблюдаю десять заповедей… Так называемые ten commandments.
- Ten commandments? – переспросила Рашель. – Что это?
- Ну как? – удивился я. – Не знаешь разве? Это же основа иудейской религии. Бог дал Моисею скрижали, на которых были записаны десять заповедей. И Моисей передал их евреям. А уже от евреев это дальше пошло. Десять правил от бога, что надо, и чего не надо делать.
- А, ОК, ОК, - поняла Рашель. – Только десять? Это легко делать. Я могу!
- А какие это commandments? – спросила Рашель. – Что там?
- Ну, не убий, не укради, - начал я.
- А, ОК, ОК, - кивнула Рашель. – Это можно делать.
- Уважай отца и мать своих, - продолжал я.
- Ты шутишь, - перебила меня Рашель. – Нет, что, серьезно? Там так написано? Уважай родителей?
- Да, - ответил я. – Конечно! Почитай, это в Торе написано. И в Библии.
- Я это не люблю! – воскликнула Рашель. – No way! Значит я не religious!
- Суши кончились? – спросила Рашель. – Почему ты не сказал мне раньше?

Ольшевский Вадим

У одного моего приятеля в 90-е порезали ножом брезент его автомобиля ЛуАЗ, нашли в салоне монтировку, этой монтировкой разбили стекло у стоявших рядом «Жигулей», и их угнали. Приятель тогда очень огорчился, что его машина оказалась настолько непривлекательной.

Д. Гронский

Приятельница рассказывала, как они в годы нищего студенчества на свадьбы ходили. Студенты театрального, с актерскими способностями, надевали вечерние туалеты (ну, или плюс-минус что сойдёт за вечернее), ехали в них на троллейбусе, а потом, хохоча и поддерживая друг друга за локоть, проходили в ресторан. Все принимали их за подвыпивших гостей со стороны жениха/невесты. Один раз они попались, когда, приняв изрядно на грудь, тост стали говорить.

Lisa Sallier

В девяностых ураган эзотерики обрушился на неустойчивую психику советских людей. Уж чего мы только не узнали об устройстве вселенной!
Ходили даже слухи, что именно в России больше всего Бодхисаттв на душу населения. Мол, чуть ли не каждый второй творит вселенную на благо человечества.
Под эту тему мы с Ромарио и употребили по бутылю коньяка. Закончили традиционным братанием и признанием бодхисаттвы друг в друге. К чему я процитировал из "Уленшпигеля": "Здесь тот лежит, кто слив неспелых скушал, и без мучений отдал Богу душу" - уже и не помню.
Ромарио широким зигзагом отправился творить добро к себе домой. А я пристроился посмотреть, что доброго нам придумали бодхисаттвы из телека.
Из нирванны меня вывел звонок телефона. После краткого матерного приветствия, Ромарио завопил в трубку:
"Слышь! Я тебе, как бодхисаттва бодхисаттве говорю - прекрати цитировать херню всякую! Меня какая-то бабуля по пути домой сливами со своей дачи угостила! Третий час с горшка слезть не могу!"

Макс Репин

Помните замечательную фразу в "Кондуит и Швамбрания":
- Мама, а наша кошка тоже еврей?
Кошки у нас нет. Есть собака. Доберман. В Израиле наступил жаркий сезон. Прямо скажем, жара. Тем не менее, с собакой гулять надо. Гуляем, конечно, вечерами, или утром. Но во время прогулки собака изрядно нагревается, и войдя в лифт тяжело дышит через открытую пасть. Сосед интересуется:
- А что собака ваша так тяжело дышит?
- Ну, жарко.
- А! Собака ваша тоже из России!

Z. Gurevich

Понаехали тут !..

- А змеи пьют кожей.
- Так вот что они делают в бутылках с китайской водкой!

Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным, с этим глупо спорить, а делать фетиш из бедности лицемерно, особенно, если не из своей, а из чужой, что тоже иногда случается. При всей очевидности этих соображений скажу смешное: если бы двадцать лет назад у нас с Димасом было столько же денег, сколько сейчас, с нами бы не произошло и десятой доли приключений, которые мы с таким смаком и удовольствием сегодня вспоминаем. Ну что интересного может случиться у человека, который сел в самолет в Штутгарте и прилетел в Бильбао с пересадкой в Париже? Ну, если по-настоящему, если с огоньком, без высасывания грандиозных историй из ничтожных событий? Да ничего. Но в начале нашей совместной гастрольной карьеры, отчасти от безденежья, а отчасти и от идиотизма, наши путешествия были красочными, сложносочиненными, многоэтапными, часто абсурдными, но мы были молодыми и храбрыми и нервы свои не считали - их было сколько угодно, бери не хочу.
В общем, в последний раз в Бильбао мы выступали ужасно давно, и в целях экономии прилетели тогда сначала в Мадрид, там взяли в аренду фургон и безо всяких навигаторов - кто тогда слыхал о навигаторах? - поперлись на нем к баскам в начале декабря. И по дороге туда все было более-менее буднично, не считая пустяков: из семи наших ящиков сначала прилетело только шесть, седьмой же зачем-то смотался в Копенгаген и появился позже, поэтому на финальный номер нашего первого спектакля в Бильбао по причине отсутствия сапог я пошла босиком, намазав ногти ярко-красным лаком, что в сочетании с цыганской юбкой, голым животом, черным париком и платком с монистами было, разумеется, воспринято зрителями как тонкая авторская задумка.
А вот на обратном пути было уже весело.
Откатав почти до конца свое турне, мы планировали отработать последний спектакль, переночевать в Бильбао и рано утром двинуть на нашем фургоне назад в Мадрид. Самолет был днем. И вот накануне вечером, за час до начала шоу, сидим мы в баре, пьем кофе и смотрим новости, а в новостях что-то странное происходит: по всем каналам испанские репортеры пучат глаза, в состоянии ажитации размахивают руками, а за спиной у них снег, снег и снег. Это нам вообще не понравилось. Поглядели мы на темную улицу, дождик мелкий там идет, вроде, всё тихо. Но взбудораженные репортерские физиономии не выходили из головы, и мы решили в отеле не ночевать, а выехать в Мадрид в ночь, сразу после спектакля. От греха.
Демонтаж, предчувствуя неладное, мы сделали рекордно быстро. Когда вышли на улицу, увидели, что декорации поменялись, снег валил уже вовсю, но мы поднажали и около часа бодро двигались по пустому ночному автобану. Снег, надо заметить, тоже поднажал, видимость стремительно падала, дворники метались, фургон рычал, ветер гнал навстречу крутящиеся белые массы, я помалкивала, частью со страху, частью, чтобы не отвлекать Диму, а потом начались какие-то странные знаки, полосатые барьеры, желтые сигнальные огни, фуры сбились на обочину, и нас затормозила Guardia Civil. Заторможенных оказалась целая очередь, и полицейский в дождевике бегал от машины к машине, жестикулировал, и в целом ясно было, что дело-то труба. «Кадена, ребята, кадена есть у вас?» - прокричал он мне в окно, подойдя с пассажирской стороны. Я такого слова не знала, полицейский чертыхнулся, кому охота ночью под снегом и ветром объясняться со всякими дураками на пальцах, но тут он увидел Диму, безошибочно опознал в нем испанца и сказал мне довольно резко, мол, слушай, не лезь и не делай мне нервы, я сейчас твоему парню все объясню, и баста. Стой, говорю, у тебя ничего не выйдет, не всяк тот испанец, кто красив, чернобров и чернокудр, давай, мне объясняй, какая такая кадена тебе нужна. «Да это цепи, Лиза», - сказал Дима. Полицейский посмотрел на меня, постучал пальцем по лбу, и мы развернулись и поехали искать работающую заправку, чтобы купить цепи на колеса. И, слава Богу, не нашли. Вернувшись через час на то же место не солоно хлебамши, мы выяснили, что гармония мира резко пошла на спад, дорогу закрыли до шести утра, и теперь хоть с цепями, хоть с гусеницами, но никого на автостраду не пускают.
А у нас же самолет! Два билета и семь оплаченных заранее мест багажа! Нам природные катаклизмы до фонаря, а ну расступись, мы едем в аэропорт.
И вот скажу я вам, ребята, что мне до сих пор жутко вспоминать, чтó мы с Димой решили делать. Мы достали из бардачка карту Испании и стали, подсвечивая фонариком, прокладывать себе альтернативный маршрут. Не по автостраде, а через перевал, маленькими горными дорогами, в обход полицейских кордонов. Ночью, без цепей, в адский снегопад, когда сразу в нескольких регионах объявлена чрезвычайная ситуация и перекрыты все трассы, ведущие с Севера вглубь полуострова.
Первым очнулся, естественно, Дима, он же в нашем маленьком коллективе отвечает за мозг. «Дорога есть, - сказал он, - но вряд ли нас успеют отрыть живыми». И мы остались ждать.
В шесть утра Guardia Civil начала нас инструктировать, каждого водителя по-отдельности. Двигайтесь очень медленно, не снимайте машину с передачи, не тормозите, не паникуйте. Если почувствуете, что не справляетесь, высуньте руку из окна, вам придут на помощь.
Потом мы много часов медленно-медленно ползли по узкой кое-как расчищенной колее. Каждые пятьдесят метров на дороге дежурили полицейские или военные, они бежали к тем, кто начинал скользить назад. На рассвете стали видны деревни, мимо которых шла трасса. Дома были заметены до середины окон. Дорог в деревнях не было вообще, до их расчистки было, как до Луны. Машины превратились в маленькие холмики. Я представила себе, что же творится там, наверху, в горах, и спросила: «Дима, а нас бы спасли?» «Спасли бы, - утешил Дима, - но в дурку бы отправили…»
В прошлые годы мы исколесили Испанию вдоль и поперек, но потом лавиной пошла Азия, и мы как-то отвыкли, подзабыли, где живет наша лучшая публика, наша радость, наша любовь. Публика, которая непрерывно смеется, которая подпевает всем испанским песням в нашем шоу, которая выражает свои чувства бурно и буйно, которая вскакивает с места, кричит Olé, а потом хлопает нам стоя, и мы ходим и ходим на поклон, и от бешеных выплесков дофамина подкашиваются ноги и кружится голова - вот он, подлинный вампиризм, волшебный напиток, элексир вечной жизни.
Начала с денег - ими и закончу. Самое безумное, что нам за это еще и платят.

Lisa Sallier

Как я в детстве осень ненавидела, страшно же вспомнить. Хоть золотую, хоть бриллиантовую, хоть какую угодно. Весь этот «багрец и золото» ассоциировались, разумеется, с Александром Сергеичем, а Александр Сергеич ассоциировался с Нелли Владимировной, училкой по литературе, а вместе с ними обоими приходили мысли о неминуемости школы и смерти, и хотелось только одного: лечь с головой под одеяло и чтобы все от меня отвязались.
Осень начиналась ровно в середине августа, когда мы с родителями возвращались с моря на дачу. Не знаю, кто там чего собирался «цедить медленными глотками», да и что вообще можно цедить в конце августа под Гатчиной? Уже вовсю дожди. Радуйтесь, люди, радуйтесь, еще четырнадцать дней впереди, а потом всё рухнет, а вот уже и тринадцать, десять, пять…, и гладиолусы эти ненавистные торчат в палисадниках, как всадники Апокалипсиса, и астры бабушкины туда же, и сказки у них андерсеновские: «Слышишь, бьёт барабан? Бум! Бум! Слушай заунывное пение женщин!..»
Карачун, одним словом, всему конец.
А тридцать первого августа тащишься с дачи с этими астрами в руках - автобус, электричка, метро, снова автобус - и астры уже такие же замурзанные, как ты сам, и тоже думают о неизбежном. В ведро бы их.
Про ноябрь я вообще не говорю, ноябрь был зима, время умирать: в начале, как насмешка, пять жалких дней осенних каникул, и ты сидишь дома, а предки думают, что ты тут для их удобства расселся: погуляй с собакой, да вынеси мусор, и не успел ты вынести, как уже и воскресенье, и надо хоть в кино сходить, чтобы поймать уходящий поезд за хвост, но от кина этого только хуже, идешь из него домой с тетей Эльзой, ёжишься и вспоминаешь, погладила ты на завтра форму свою уродскую или нет.
А потом впадаешь в анабиоз, а тебя мучают. Будто лягушку разбудили, распихали - у нее, бедолаги, температура тела плюс три, а ее в шесть вечера пинком на улицу, езжай, давай, на английский. Как можно любить жизнь, если ты ждешь в темноте сороковой трамвай? И еще и опаздываешь, а я всегда опаздывала, пыталась оттянуть. И ветер, и снег, и ноги замерзли, и трамвая сволочного можно ждать до морковкина заговения, и Инна Алексеевна посмотрит укоризненно, хотя ругать не будет, она же бабушкина лучшая подруга, и главу из Моэма надо пересказывать, а я не хочу, а меня тошнит. И думаешь, что потом всё это нужно будет проделать в обратную сторону, с Петроградки на Васильевский, и будет еще холоднее и еще хуже, и трамвай, наверное, не придет вообще, потому что зачем ему одинокая я на темной остановке в без двадцати девять, а если и придет, то окна в нем замерзли, и печка воняет, и рядом с ней сидеть горячо, а в стороне холодно, и на каждой остановке ледяной ветер врывается, и какой вообще псих может сегодня вспоминать с умилением, какие узоры были в детстве на трамвайном стекле и как он монетку к ним прикладывал? Гадость какая.
В общем, к чему весь этот макабр-то. К тому, что дети мои садятся в ноябре в машину и ничегошеньки не чувствуют. А я чувствую! Восторг чувствую и упоенье, и это не проходит, хоть своя машина у меня с двадцати лет. Вышел из дома ноябрьским вечером - и жизнь прекрасна. Ни ключи по карманам рыскать не надо, ни перчатки в снег ронять - к ручке дверной только прикоснулся, мягкий щелчок, и мир у твоих ног. Тихо, бесшумно, тепло, удобно, и машина настраивается так, чтобы было тебе идеально. И музыка играет. И чем хуже за окном, тем лучше внутри, тем острее чувство «а вот фиг вам, а вот фиг». Хотя ведь и ноябрь у меня теперь ненастоящий, игрушечный. Утром плюс шесть, а днем плюс шестнадцать. И солнце светит. И уже глинтвейн вечерами продают: «Давайте, граждане, поиграем, что будто бы зима и будто бы мы замерзли?» - «А давайте!»
Короче, детский опыт - это, ребята, не травмы. Это же нам для контраста отсыпали, чтобы мы потом десятилетиями расслабленно наслаждались жизнью.

Lisa Sallier

Черепаха в мидиях (из меню)

Все началось с того, что в моем смартфоне осталось 6% заряда. Я пошла искать зарядное устройство, а в голове вертелась шутка: «Твой дом там, где лежит зарядка от твоего телефона». Я подключила зарядное, но… ничего не произошло. Вместо ожидаемой молнии на батарее, я увидела, что еще один процент заряда отминусовался. Не понимая, что вообще происходит, я вытаскивала штекер, вертела его, пытаясь вставить другой стороной, распрямляла провод, в надежде, что он просто заломился. Но, нет, ничего не происходило. Приходилось признать, что зарядка вышла из строя.

В мыслях поселилась первая тревога – что делать? Мало того, что до меня никто не сможет дозвониться, если что. И я точно так же не смогу позвонить никому из своих близких. Стационарного телефона нет, он даже не планировался при сдаче нового дома, поэтому через пару минут я останусь вообще без связи. Кроме того, я намеревалась выходить, но теперь какой в этом смысл? Все равно я ничего не смогу купить, для удобства я привыкла расплачиваться телефоном. У меня в сумке давно нет никаких кредитных карт, равно как и кошелька нет за ненадобностью. Если проверить карманы, может, гривен сто наберется наличкой - все мои деньги в телефоне, который еле дышит. Ну ладно, допустим, наличку можно снять и без карты, но для этого, опять же, нужен телефон… Если выйду, домой никак не попаду. В смартфоне электронные ключи – на вход в ЖК, вход в подъезд, вход на этаж… Блин! Буду стоять по ту сторону ограды в надежде, что случайный сосед меня впустит на территорию. Даже консьержке не позвонить – ее номер в смартфоне. Да и позвонить неоткуда. Похоже, я становлюсь заложницей…

Смартфон показывал, что он жив на 4% - последние капли жизни вытекают особенно быстро. А я судорожно думала, чьи номера телефонов мне надо выписать, пока еще можно успеть. Я знаю, что к моему телефону не подходит зарядное ни кого из семьи. Если собственную зарядку не удастся реанимировать, то что? Можно ли легко купить новую? И как быстро это можно сделать? А если придется заказывать и ждать несколько дней? Эта перспектива выглядела довольно зловеще… И шутка по поводу зарядки уже совсем не казалась смешной. Если так случится, я попаду в полный вакуум.

Когда же так успело произойти, что мой смартфон взял надо мной верх? Так всегда бывает, когда ты поддаешься, не думая, на чрезмерный комфорт. Сегодня одна уступка… завтра вторая… потом еще… и еще… И тебя берут в плен. И ты становишься беспомощной.

Я очень хорошо помню, как когда-то я знала на память десятки номеров телефонов. Теперь я с трудом назову максимум два. Зачем? Если есть телефонная книга и автоматический дозвон? Зачем переживать, что там и как в детском саду, если можно вывести на телефон веб камеру, где можно увидеть своего ребенка в любой момент? Зачем запоминать дорогу, если в смартфоне есть гугл карты и навигатор? Зачем учить язык, если в смартфоне есть переводчик? А покупка билетов! Я отлично помню времена, когда, чтобы купить билеты на поезд, нужно было провести на вокзале много часов в километровой очереди. Помню, как я умоляла кассиршу дать обе нижних полки, потому что будут ехать пожилые мама с папой. Теперь покупка билетов в любой конец света –это пара ненапряжных минут, когда ты выбираешь все, вплоть до того, у окна ты хочешь сидеть или нет. Точно так же обстоят дела с билетами на всевозможные мероприятия, концерты, кино, театры. Но при этом, без своего смартфона ты не попадешь никуда.

По номеру нашего телефона, не спрашивая и паспорта, нам выдают посылки на почте. Да что там, ребенка из игровой комнаты выдают, не спрашивая больше ничего. Номер телефона выходит на первый план, становясь более значимый, чем его обладатель. К нему привязан банкинг и все средства, в нем мы часто храним сканы документов и электронные ключи. На почту, в которую с телефона есть открытый доступ, приходят письма с важнейшей информацией, часто личной, результаты медицинских анализов и исследований. Наш смартфон… примерно то, что хранится у Кощея на конце иглы…

Я смотрела на последние, уплывающие в бесконечность проценты, и думала, а что было бы, если бы, не дай Боже, смартфон потерялся?.. Ведь в нем все… В телефонной книге сотни контактов, которые не восстановить. В соцсетях десятки тысяч читателей – результат работы нескольких лет, которых, если что вдруг, я никогда не найду. В вайбере – продюсеры, редактора, стоматологи, педиатры, электрики, парикмахеры, портнихи, маникюрши… Кажется все так просто – нажал кнопку, и сразу разговор. Но, если не будет смартфона, я не знаю на память ни единого контакта. Господи, как такое возможно?!!

А фотографии! Бесценные моменты путешествий, праздников, улыбок друзей… Детской бесни, кошачьих потягушек и удачно украшенных салатиков… Распустившегося цветка на бабушкиной розе, необычных красок заката за окном и того, что «ой, ой, смотри, как прикольно!»… Вся моя жизнь в этом смартфоне…

Но когда я допустила, что мой телефон стал моей тенью, вытесняющей меня саму? Ведь он знает обо мне все!!! На какой минуте я приостановила прослушивание электронной книги, какую серию сериала и в каком месте я сейчас смотрю. Знает мой размер обуви и размер одежды, точно знает, какая кофточка мне понравится и какое колечко. Знает, какую я предпочитаю расцветку постельного белья, какие сладости не дадут пройти мимо. Знает, какие подарки и кому я выбираю на праздники. Знает, в каком городе находится посылка, которую я сейчас жду. Знает, что мне, блин, именно сейчас нужна сковородка с толстым дном, и что именно сегодня мне нужно подсунуть именно этот набор по рукоделию.

Каждый день мой смартфон напоминает мне, кого надо поздравить с Днем рождения, что вообще важного надо сделать, чего не забыть. Он даже знает, в какое время я играю в свою бессменную игру, и, если вдруг я уже засыпаю, сигналит мне: «В чем дело? Нет времени, чтоб расслабиться?» А любой интернет-магазин, в который я якобы захожу впервые, радостно приветствует меня, обращаясь по имени.

Последние 2% моей связи с окружающим миром… Совсем скоро потухнет экран, и я останусь сама по себе. Кислорода хватит на пару минут, и с глубины я вынуждена плыть на поверхность, чтобы сделать спасительный новый глоток воздуха.

Но вдруг раздался какой-то щелчок, почему-то пикнул кондиционер наверху… И на экране смартфона появилась молния. Понятно… просто не было света, а я даже не заметила. Но зато за пару минут вдруг передумала всю жизнь…

Связь с миром становилась прочнее с каждым новым процентом, тревога отпускала. Сейчас наполнятся баллоны, и можно привычно нырять на глубину. Но теперь я знаю, что эту опасную зависимость необходимо держать на контроле. Чтобы никогда не допустить с утратой смартфона обнуление всей своей жизни…

Татьяна Лонская

В реальной жизни все бывает. Вот, на днях буквально. Купили комп - монитор LCD новый, а системный блок подержанный. У знакомого. Съездили, забрали. Приезжаем домой, коробку распаковывем, муж (он уже в стадии "бывший", поэтому живет отдельно): "А ты шнур взяла?", Я, естесственно - нет, ты ж вроде как там суетился. А суббота, времени пять часов, магазины поблизости уже закрылись. Неприятно, в общем - хочется уже собрать все и проверить. И тут... Тут я вспоминаю, как года так 4 назад один знакомый по непонятно какой причине презентовал мне такой кабель. Ну, валялся он у него в сумке, я на глаза попалась - он и подарил. Я тогда еще поинтересовалась - на кой он мне, если компа дома нет, а и был бы комп - так уж с кабелем, поди? Ответ был: "А просто так, пусть будет".
Прикинула, где мог у меня этот шнур валяться. И вот на глазах изумленного супруга я вытаскиваю из комода, из ящика, где валяется всякая дребедень, типа журналы, старые фотки, даже коробка с бокалами (не используются по причине большой уродливости, а выкинуть - рука не поднимается, подарок однако), из-под обрезков тканей - этот самый шнур. Издав характерное "э-э" супруг только и промолвил: "Наш человек..."

- Я уволился с работы, не могу больше работать с этим человеком после того, что он мне сказал!
- А что он сказал?
- Ты уволен.

чел знакомый уехал в отпуск с семьей а перед тем как уехать затарил холодильник мясом. приезжает через пару недель а в квартире вонь стоит. оказалось соседка бабушка выключила им электричество типа че просто так будет мотать они же в отпуске. короче знакомый сразу холодильник выкинул вместе с содержимым.

Мединский, бывший министр культуры, сделал много в некотором смысле для этой самой культуры. Не знаю, что у него там с памятниками, какая детская травма за этим кроется, но он уже устанавливал мемориальную доску Маннергейму на Захарьевской улице. Ну, аксакалы помнят тот экшн. При виде мужественного лица маршала финской армии, которая держала вместе с вермахтом блокаду Ленинграда, на здании Военной академии, патриотическая общественность полезла на стенку. Фактически на эту самую - бронзового Густава обливали красной краской, по-петербургски рубили топором и стреляли в него из пистолетов. Неуверенное блеяние Мединского, что доска устанавливалась Маннергейму как офицеру русской императорской армии, коим он был до революции, только сильнее раздражало атакующих. Доску в конце концов пришлось снять.

Татьяна Мэй

Есть у меня одна маленькая, но постыдная страсть - парковаться в неположенных местах и получать за это штрафы. А потом эти, зачастую законные, штрафы оспаривать.
Появилась эта страсть у меня давно, двадцать лет назад, еще в годы постдокторантуры в Тель-Авивском университете. Я тогда только-только начал преподавать на иврите, парковался возле здания факультета математики, читал там лекцию, получал тем временем штраф за парковку, приезжал домой, писал письмо куда следует, и штраф отменяли. И так каждый день.
- Почему ему всегда прощали штрафы? - полюбопытствует любопытный читатель, любопытство которого мы тут же и удовлетворим.
Дело в том, что я тогда преподавал матанализ на иврите. Причем преподавал по тому же самому учебнику Фихтенгольца, по которому я и сам (на русском, естественно, языке) изучал его в свое время. Автором ивритского учебника был, впрочем, не Фихтенгольц, а Давид Майзлер, но свой учебник этот Майзлер слово в слово переписал с Фихтенгольца. Что было необычайно удобно, так как иврита я не знал совершенно. Я садился готовиться к лекциям с двумя учебниками, с ивритским Майзлером и русским Фихтенгольцем, последним я пользовался как словарем. Получалось все быстро и легко, и я воздавал (в душе) Майзлеру хвалу за его плагиат. Я даже думал, мол, вот если бы Майзлер украл бы учебник Садовничего, или Кудрявцева, или какого-нибудь другого русского математика, вот это было бы действительно некрасиво. А слямзить своего же плохо лежащего Фихтенгольца, - думал я, - это даже как-то и извинительно.
Но вернемся к штрафам за парковку. Как я уже упоминал выше, иврита в те годы я почти не знал и читал лишь только один учебник по матанализу. И потому вскорости я стал разговаривать на иврите языком Фихтенгольца, псевдонаучным языком законсервировавшем в себе архаизмы 19 века. И вот на этом-то языке я и писал свои письма в отделение парковки тель-авивской мэрии.
В настоящем письме, - писал я, - автор ставит перед собой задачу привлечь внимание читающего к ряду обстоятельств. Что неизбежно, - добавлял я, - приведет к отмене штрафа за парковку. В самом деле, - продолжал я, - докажем мою невиновность вначале от противного, а потом, для надежности, еще и методом математической индукции.
Письма мои изобиловали оборотами вроде «из школьного курса нам хорошо знакомы», «необходимо и достаточно», «потребности рассмотрения этого случая приводят к необходимости расширения нашего анализа», «из однозначности сказанного вытекает ряд следствий», «условимся с самого начала считать», «ниже мы приводим перечень основных свойств», «попутно, на ряде примеров, мы установим», «для однообразия нам часто удобно будет то же сказать и в отношении».
- Обозначим через А, - писал я, - множество всех допустимых парковок, а через алеф_первое- мощность этого множества. Очевидно, - добавлял я в скобках, - что множество А не является счетным, и потому его кардинальное число больше чем алеф_нулевое...
Комбинация Фихтенгольца и моей полнейшей ивритской безграмотности (писал я от руки, с ошибками, перерисовывая буквы из детской азбуки) производила, видимо, должное впечатление на служителей тель-авивской мэрии, и они, в течение трех лет, чуть ли не ежедневно, прощали мне штрафы.
А потом я переехал в Америку, в страну, которую нам всегда ставят в пример из-за ее гражданских свобод. Но вскорости выяснилось, что и в США нарушаются некоторые фундаментальные права человека, в частности, нет никакой свободы парковки. Особенно в университетах. Я стал разъезжать по университетам, давать доклады на семинарах и должен доложить вам, что американские кампусы строятся с подспудной мыслью замаскировать места легальных парковок и вынудить посетителей парковаться в неположенных для этого местах. Неискушенный человек может наивно полагать, что это все случайно, но трезвое сопоставление фактов со всей определенностью указывает на то, что за этим бесчеловечным проектированием кампусов стоят темные силы. И это явно дело рук мировой закулисы.
Словом, после переезда в США я стал борцом за права человека и в этой стране, и переключился на борьбу с отделами парковки американских университетов. Первое же дело, «Вадим Ольшевский против университета Калифорнии в Санта Барбаре», было с блеском выиграно, очень помог перевод Фихтенгольца на английский язык. Позже последовали победы в Стэнфорде, Беркли, МТИ, Сан Диего, Калтехе и Джоне Хопкинсе.
Единственным университетом, мучающим меня до сих пор, остается Колледж оф Уиллиям энд Мэри, в Вильямсбурге (Вирджиния). В 2003 году они мне выписали штраф за парковку перед входом в здание Фи Бета Каппа Мемориал. На 25 долларов. И с тех пор, вот уже 10 лет, они раз в год высылают мне счет на 25 долларов. Я же, как обычно, достаю с полки Фихтенгольца и пишу им ответ. Но на них, на вильямэндмеринцев, мои письма почему-то не действуют, и через год они присылают мне новый счет. Мне кажется, что это может означать лишь одно - мировая закулиса находится не где-нибудь еще, а именно там, в Вильямсбурге. И именно поэтому Вильямсбург - твердый орешек, его одним Фихтенгольцем не возьмешь. Возможно, тут придется прибегнуть к учебникам Уолтера Рудина или Лорана Шварца. В следующем году попробуем, посмотрим. В любом случае, живым я им не сдамся. Но пасаран!

Ольшевский Вадим

То, что в Америке деньги важнее красоты, это я понял еще в свой самый первый семестр в Америке. У нас же в советских университетах как было? У нас в группе всегда была одна самая красивая девушка, и вокруг нее все самые умные студенты увивались. Красота спасет мир! В том числе и научный.
Вот. А в Америке я сразу обратил внимание на то, что американские студенты другие. Им красота до одного места.
У меня тогда в группе была одна довольно-таки неказистенькая девочка, но она на все вопросы отвечала мгновенно. Моника. На лету все хватала. Все понимала, что дальше будет. Умная была, как я не знаю кто! Но некрасивая. Вот. И вокруг этой Моники все юноши увивались.
И была еще одна студентка, Эвелин. Очень красивая. Но ничего не понимала. Просто сидела в аудитории, и по лицу ее было видно, что все это для нее очень трудно. И за ней никто вообще не ухаживал. Сидел рядом с ней только один парень, тоже двоечник каких мало. У него на парте лежал его мотоциклетный шлем. Байкер!
Вот. И я тогда понял, почему все мальчики в группе так себя ведут. Моника же закончит университет, пойдет работать. Через год станет менеджером среднего звена. А потом и высшего. Зарплата будет огромная! Словом, с Моникой можно иметь дело, это перспективно.
А что Эвелин? В хорошую компанию она не попадет, будет зарабатывать каких-то несчастных 40 тысяч в год. Свяжешься с такой, и потом всю жизнь будешь жить на одну свою зарплату. Нет, даже смотреть в ее сторону нечего.
Понимаю, к чему я клоню? Деньги важнее красоты!
Так. Но этого говорить студентам нельзя. Я так чувствую. Это меня дискредитировало бы в их глазах. Мой моральный долг – говорить, что красота важнее денег. Я же профессор, в конце концов!
- Парни, - говорю я им. - А вот если бы у вас был выбор, быть математиком за 40 тысяч в год или разносчиком пиццы за миллион. Что бы вы выбрали?
- Конечно, разносчиком пиццы! – восклицает Кевин. – Тут двух мнений быть не может!
Вижу – все с ним согласны.
- Что, ты любишь деньги больше математики? – с улыбкой спрашиваю Кевина.
- Нет, - улыбается Кевин. – Я просто очень люблю пиццу.

Ольшевский Вадим

Помню, 1989г. Маленький толстенький полковник Соболев, с засаленным воротником и розовым пропитым хрюкальником, однажды достал из секретного чемодана прошитый конспект и начал лекцию по Научному Коммунизму.
Его нам начали читать лишь на четвертом курсе. После политэкономии и истории КПСС. Давали нам его эти долбоежики как таинство для непосторонних ушей.
Была какая-то тема, типа, "Нерешенные вопросы НК": все вопросы классики уже порешали, а эти - ну никак.
И вот, рисует Пятачок такую линию длиной метр на доске. Ставит точку - начало отрезка - Социализм. И посередине вторую точку - Коммунизм. И далее - третью точку X.
И говорит с придыханием:
- Вы же понимаете, по Гегелю все имеет начало и конец. Значит, Социализм закончится и начнется Коммунизм. А потом и он закончится... И начнется что-то еще.
Если бы он знал, как уже скоро мы переместимся в точку Х.

С. Иоффе

В автобусе экскурсовод рассказывает русским туристам:
- Название водопадов Игуасу можно перевести с языка местных племён как "грохочущие скалы". Но существует романтическая легенда про девушку и юношу... полюбили друг друга... юноша превратился в скалу, а девушка Игуасу превратилась в реку, которая омывает скалу...
Меланхоличный голос с заднего кресла:
- Романтическая легенда, э. У нас в Рязанской области есть река Вобля...

Моя двоюродная прабабушка вышла замуж в самом начале двадцатых. До 1918 года она воспитывалась в семье своего деда-профессора, не зная ни нужды, ни домашней работы. Дед был очень знаменит и богат, в доме была прислуга, на образование детей денег не жалели, но научить их солить суп в голову не приходило, потому что никто ж не ожидал, что им это может пригодиться. Потом случилась революция, дед умер, начался голод, страна развалилась, и все стали учиться жить по-новому. Прабабушке на свадьбу подарили клеенку - шикарная вещь, недоступная роскошь. Ни у кого нет ничего, а тут новенькая клеенка. Но накрыть ей стол не получалось, она была маловата. Тогда прабабушка взяла пилу, отпилила от массивного стола красного дерева лишний кусок, и клеенка налезла. Началась семейная жизнь.

Lisa Sallier

На севере без взрывчатки могилу зимой просто невозможно выкопать. Складывали всех, кого надо, до весны в погреб.
В Норвегии и Швеции в деревнях раньше тоже весны ждали. Поэтому до середины апреля свадьбы не играли - священник отпеваниями занят был три недели минимум.

Вчера я поссорился с Гиви. Напрочь разругался. Я вчера поехал в даунтаун Бостона, к офтальмологу. Ну и потом к Гиви в мастерскую зашел. Там рядом.
У вас есть знакомый гениальный художник? У меня есть. Гиви - гениальный! И неделю назад он очередной шедевр написал. «Тушение костра» называется. Выдающееся полотно, по-моему.
Три еврея в широкополых черных шляпах, с пейсами, стоят полукругом и сосредоточенно тушат костер с помощью своих обрезанных брандспойтов. Вид снизу, как бы прямо из середины костра. Небо голубое-голубое. Облака белые-белые. А на евреях все черное. А по бокам, да в центре - алые лоскуты пламени. Есть в этом какой-то глубокий исторический смысл. Сюжет, цветовая гамма, перспектива, все поражает. По-моему, совершенно удивительная картина вселенной. И пейсы у всех свисают вниз, как бы с периферии картины к центру. Как бы щупальцы еврейские тянутся к зрителю.
Один тушащий костер еврей сосредоточенно смотрит вниз на свой брандспойт, лицо серьезное, озабоченное. Осознает свою миссию. Другой улыбается по-мальчишески. И, запрокинув голову, блаженно смотрит в небо. Мечтатель. Шляпа назад сдвинута. Третий, видимо главный, раввин может, с самым маленьким брандспойтом, что-то им вдумчиво проповедует. Одной рукой свой брандспойт держит, а другой жестикулирует. Но те двое его не очень слушают. Евреи же! Один-два штриха, а как сразу схвачен национальный характер! Эти евреи никогда никого не слушают, все знают лучше всех. Только говорят и жестикулируют.
- Гиви, - говорю ему я. – Я потрясен. Гениально просто.
- Да ну, - улыбается Гиви. – Ты мне льстишь.
- Ничего я не льщу, - возражаю я. – Это же о нас обо всех. Это же вся наша жизнь – это тушение костра! Ты о просто потрясающе это увидел.
- Ну, пойдем пропустим по стаканчику саперави, - предлагает Гиви. – У меня в холодильнике немного лобио со вчера осталось, очень кстати.
- У тебя в картине есть одна неточность, - замечаю я Гиви после трех стаканчиков. – У евреев пейсы всегда по часовой стрелке закручены. Это у них в торе такое правило есть. Правило буравчика называется. «Клаль шель буравчик» на иврите.
- Вот, - говорю я, хотя и вижу, что уже Гиви темнеет лицом. – А у тебя у них пейсы против часовой стрелки.
- А не пойти ли тебе со своими замечаниями в одно место? – спрашивает Гиви.
Вижу – обиделся.
- Иди в жопу, - говорит. – В жопу иди!
Поругались, короче. Эта еврейская тема всегда такая, многие обычно ругаются. Стоит только заговорить!
А сегодня с утра я набираю Гиви. Надо же помириться... Что мы, из-за какой-то несчастной часовой стрелки разговаривать перестанем? Мы же выше этого!
- Гиви не хочет с тобой разговаривать, - говорит мне Сара. Жена его очередная. Гиви на всех из нашей местной синагоги женится. Помешан на еврейках по какой-то причине. Уже четвертая жена.
- Дай Гиви трубочку, - говорю я. – Я мириться звоню. Ерунда же на постном масле.
- Ерунда? – восклицает Сара. – Ерунда? Хорошенькая ерунда! Из-за тебя Гиви уже сутки писать не может. Он обычно ложится на диван, закрывает глаза. И у него перед глазами сразу образы мелькать начинают. А он за ними наблюдает. Лежит полчаса, наблюдает, а потом встает, и к холсту. Зарисовывать.
- Ты вчера ушел, - говорит Сара. - А он теперь из-за тебя не может на диване лежать.
- Только лягу, - говорит. – Только глаза закрою, как перед глазами отвратительная рожа Ольшевского мелькать начинает.
- Ты подумай, - говорит Сара. – Нафига ты ему нужен?
- Художника нужно хвалить! – говорит Сара. – Хвалить! У них же и так жизнь сложная!
- А чего это у Гиви жизнь сложная? – спрашиваю я. Работа есть, мастерская есть. Жена замечательная! Ты!
- Ох, - вздыхает Сара. – Это ты верно сказал. Но если бы я у него была первая! Если бы он на мне сразу женился! Если бы!
- Я замечательная, это ты верно подметил, - говорит Сара. - А вот его бывшая жена - не очень. Это же он на тушении костра любовников Ривки нарисовал. Вот же беспутная женщина! И Гиви до сих пор с этой болью не может справиться. Что она с половиной синагогы спала.
- И Гиви его терапевт, - говорит Сара. – Его терапевт сказал ему, что Ривкины измены можно преодолеть только через творчество. Не бежать от мысли об ее изменах, а наоборот, из огня да в полымя, понимаешь? Все, что его мучает – на холст!
- Для Гиви это очень личная картина, понимаешь? – уже мирно говорит Сара. – Эти же евреи на картине, они не простой костер гасят. Они гасят костер Гивиной любви! А тут ты, с твоей критикой.
- Дай Гиви трубочку, - говорю я. – Я хочу ему кое-что сказать.
- Ну? – говорит Гиви. – Чего тебе?
- Знаешь, - говорю задумчиво. – Я вчера ошибался. А сегодня я порылся в литературе, и выяснил. Это в северном полушарии пейсы по часовой завивают. А в южном – против. Так что у тебя, думаю, нет отступления от реальности в картине. Потому что в южном полушарии сила Кориолиса в другую сторону направлена. На иврите это «клаль шель буравчик даром» называется.
- Точно! – восклицает Гиви. – Точно! Это у меня бразильские евреи! Я же три года назад был в Сан-Паулу. И у меня там идея картины родилась. Я лег там на кровать в гостинице. Закрыл глаза. И тут у меня эти их еврейские брандспойты перед глазами как замелькают!
- Ты заходи в гости, - говорит Гиви. – Пропустим пару стаканчиков кинзмариули. Обсудим силу Кориолиса. Заходи!

Ольшевский Вадим

Дед с приятелем (обоим было лет по 30) в 1922-м приехали из Минска в Москву.
На первом этаже бывшего доходного дома по Трёхпрудному ("Володские Дома") в то время располагался склад красок и других стройматериалов. Помещение из-за впитавшегося в стену запаха и прочих "складских" прелестей, типа крыс, было непригодным к проживанию.
Парни, будучи к тому времени обременными женами, подрядились у домуправа (или как там эти новые пролетарские начальники назывались, у местного Швондера короче) привести помещение в порядок, чтобы двум семьям там жить. На собственные деньги отремонтировали, сделали перепланировку, привезли жен и зажили. У каждого - по три комнаты.
В 1927-29 годах у них было уже по двое детей, но квартиру всё равно "уплотнили". Отобрали у обеих семей по комнате, в каждую из которых вселили ещё по семье, швондеры не дремлют... Так что родился я уже в обычной коммуналке на 4 семьи.
В середине 60-х в доме сделали капитальный ремонт, квартиру разделили на 2, мы получили отдельную трехкомнатную той же площади, что и бывшие три комнаты. Но недолго радовались, через пару лет Моссовет забрал наш дом под торговые представительства инофирм, которые и по сей день там. Так я оказался в Измайлове.
85 лет спустя 18-летняя правнучка бойкого минчанина, переселившись в Бруклин и ахнув от местных цен на жильё, поступила в точности, как её прадед.
Выбрав район, из которого в её институт в Манхэттене на сабвее минут тридцать езды, нашла подходящий апартмент-комплекс, договорилась с ленд-лордом и вместе с подругой и другими будущими руммэйтами (но, главным образом - сама) за лето отремонтировала совершенно нежилой до того бэйсмент (цокольный этаж).
Теперь помимо спален у них имеются вполне приличная кухня с барной стойкой, гостинная, комнатка для компьютеров и другая - для медитации. И большая мастерская, разумеется, потому что у всех руммэйтов артистические специальности.
Интересно, долго ли ждать бруклинского Швондера?

Michael Sapozhnikov

Я однажды была вынуждена от скуки в санатории перечитывать Гюго. И придумала вместо точки после каждой фразы добавлять мысленно "Готичненько". Когда там изуродованный мальчик добрался до виселицы и ушел в буран, я уже изнемогла от смеха. Тут ко мне подходит какая-то дама и спрашивает - что такое смешное читаете? - я не могу ни слова сказать, показываю ей обложку.
Она: "Человек, который смеется. А, анекдоты..." и уходит.

Asya Mikheeva

Не верьте пропаганде, что презервативы - это безопасный секс. Вообще ни разу. Только бронежилет и полный шлем могут гарантировать, что вам не расцарапают спину, не откусят ухо или не двинут локтем в челюсть.

Давно заметила, что когда фильм плохой, то много хвалят костюмы и отмечают игру актеров.

Бить одноразовую посуду - то ещё удовольствие.

Однажды срочно нужна была работа, и я устроилась по первому же объявлению, где искали корректора. На следующий день оказалось, что издание - рекламный буклет петербургских лупанариев. Впечатления остались богатые, но сейчас не об этом.
В разгар рабочего дня зашла юная верстальщица:
- Ты, Таня, у нас тургеневская барышня.
Оглядев свои видавшие виды джинсы и облупленные носы ботинок, я с сомнением покачала головой:
- Это вряд ли.
Девочка заупрямилась:
- Нет, ну правда, у тебя рабочее место как у тургеневской барышни.
Девочка вернулась к себе, а я принялась тупо рассматривать гранку с "письмами наших читателей": "Уважаемая редакция! Слышал, что регулярные занятия любовью улучшают состояние волос. Правда ли это?" Из-за гранки при этом торчали фотографии голых баб в зазывных позах и рекламы развеселых домов.
Когда позже она зашла с правками, я не выдержала и спросила:
- Катюша, что на моем рабочем месте наводит тебя на мысль о тургеневских барышнях?
Девочка с уважением:
- У тебя всегда книжка на столе.
- Где?!
- А вот!
И ее розовый пальчик ткнул в орфографический словарь.

Татьяна Мэй

- Ко мне приезжают Билл Гейтс, Безос, Цукергберг, - сказал Трамп. - Приезжают главы крупных банков. И все говорят мне приятные слова. Честно говоря, это для меня очень непривычно. Я привык к тому, что меня все постоянно ругают.

Дочка, напевая, крутится перед зеркалом в новой рубашке "милитари":
- Группа крови на рукаве! Мой порядковый номер на рукаве!
Сын, подхватывая:
- Рукава завязаны сзади!

- Мама сказала, что я много ем и мало работаю
- Какая-то она не твоя мама. Какая-то она мама жены.