Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Сергей ОК
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Погода была прекрасная и Синюхин устроился прокладывать кабель. Но надо было пройти обучение и получить допуск. Тем временем настала осень. Холодный ветер срывал последние листья, земля болезненно набухала под тяжестью дождя. И вот Синюхин стоит с лопатой на краю залитой грязью траншеи…
Тёплый ветер августа и звуки пастушьего рожка кружили над бескрайними полями. Шёл 1853 год. В усадьбу Марьино съезжались гости. Генерал-адъютант Александр Иванович Барятинский, гроза Кавказа, устраивал бал по случаю именин матери своей, княгини Марии Фёдоровны. И он, и княгиня, стоя на крыльце, радушно встречали прибывающих. Был среди приглашенных и Яков Тыртов, поручик 65-го пехотного Московского Его Величества полка. Некоторые гости были всерьёз обеспокоены и торопились узнать у генерала – не случится ли война в ближайшее время, ведь Англия и Франция совершенно отбились от рук. ― Да нешто они супротив нас посмеют, ― с улыбкой успокаивал их князь. Но Яше Тыртову почудилось в словах генерала некоторое сомнение. Под звуки большого военного оркестра гости со всею торжественностью входили в пышно убранную цветами бальную залу. Начались танцы. Будучи несколько близоруким, Яша щурился, рассматривая окрестных девиц, и так увлекся, что раздавшийся совсем рядом полушёпот застал его врасплох: ― Там ли вы ищете, Яков? ― Вера!― воскликнул поручик, ― Вера Ивановна! Какая неожиданность встретить вас. ― Надеюсь, приятная? ― Вера Ивановна игриво нахмурилась. ― Самая что ни на есть приятная. Но так далеко от Москвы... ― Ох… Папа́ переводят сюда. Из московских обер-полицмейстеров да в курские. Но это тайна. Вы уж никому ни слова. ― Какая потеря для Москвы, Вера Иванова! ― Коли пригласите меня на тур вальса, так можете как прежде звать Верочкой. Они закружился в танце. Вера ласково улыбалась и Яше было от того и больно и хорошо. ― Но слышал я о помолвке с Алексеем Салтыковым. Верно ли это? ― Мы нынче в ссоре, ― отвечала Верочка как ни в чем не бывало. После трёх кругов вальса Вере захотелось отдохнуть. Яков подвел её к отцу. Тот беседовал с хозяином усадьбы. Яше показалось, что как Иван Дмитриевич, так и Александр Иванович взглянули на него не без иронии. От всего происходящего поручику захотелось выпить водки, причём одному. А праздник был в самом разгаре, гремел оркестр, кружились пары, лакеи как угорелые разносили шампанское и мороженое, отовсюду слышался громкий смех. Не успел Яков опрокинуть рюмку, как услышал знакомый голос, пьяный и злой: ― Какого чёрта ты вальсируешь с моей невестой? ― Лёша? И ты здесь? ― Что за «ты здесь?». Это ты «здесь», а я …тут. И я тебе не Леша, а князь Салтыков. К вашим услугам! ― юный князь с трудом держался на ногах. ― Хорошо, хорошо, но присядь, сделай милость. ― К вашим услугам! – настаивал Салтыков. ― Тыртов! К барьеру! Они стали пререкаться, обращая на себя внимание. «Что происходит? Кто этот поручик?» ― доносилось со всех сторон. Это было неуместно. ― Не кипятись, Лёша, прошу тебя. ― Ты решил воспользоваться моей с ссорой с Верой! Я всё видел. ― Знаешь, обвинять меня в коварстве ― это уже слишком, ― Яша чувствовал, что тоже начинает злиться.― Драться со мной собрался? Да куда тебе. Может ещё и на шпагах? Шанс у тебя есть только если на деньгах. ― К вашим услугам! Я требую… ― Прошу покорно не бузить! ― раздался строгий голос генерала Барятинского. ― И на воздух, любезные мои, на воздух. Александр Иванович повёл Якова на балкон, за ними, при поддержке генеральского адъютанта, последовал Алексей. Ему вынесли банкетку и пристроили у перил. ― Ишь распетушились! Немедля прекратить и помириться. Слышите меня? И не возражать, никаких возражений не приму. Неужто вы Марию Федоровну огорчить вздумали? Поберегите силы. Понадобятся оные вскоре для защиты отечества, вот что я вам скажу. ― Так война всё-таки будет? ― Будет, Яша, будет. И в короткое время. ― Будет война? ― вмешался Алексей. ― Тогда Яша пойдет воевать. И нам не надо с ним драться. Пойдет воевать и его там убьют. Так ведь? ― Точно так, ― с досадой кивнул ему Яков. ― Яша, прости, прости, ради бога, ― князь Салтыков попытался покинуть банкетку, чтобы обнять поручика, но у него не вышло. ― Прости. Я ведь очень люблю Веру. Я хотел бы сделать её счастливой. ― У тебя получится, непременно, ― вздохнув, ответил ему Яков. ― Отведите князя наверх, в комнаты, ― распорядился тем временем Александр Иванович. ― А вас, поручик, куда? Тоже в комнаты или танцевать? ― Танцевать. ― Вот и славно. Слышите ― ун-ца-ца? Снова вальс. В остальное время успел поручик Тыртов потанцевать и с Шурой Клейнмихель, под неусыпным взором её маменьки Клеопатры Петровны, и с отчаянно юной Анной Шафгаузен-Шёнберг-Эк-Шауфус, и с огненноволосой Оленькой Левшиной, с которой, к тому же, и беседа составилась преинтересная. И водки Яков выпил, и не раз, и севрюгой закусил, и судаком, на польский манер приготовленным, но так и не оставили его мысли о войне. И о Вере. О войне и Вере. Празднество завершилось под утро. ― Всё обойдётся, ― решил поручик Тыртов, всматриваясь в первые лучи солнца. Гости, иные с трудом, рассаживались по экипажам. Их всех ждала дорога, многих – дальняя. Быстро, быстро замелькали колёсные спицы.
Среди путеводителей и учебников 1C маленькую cтарушку-продавщицу почти не было видно. — Есть ли у вас книга Владимира Набокова «Лекции по русской литературе»? Я начинал говорить машинально, думая сразу о многом, но, увидев взгляд продавщицы, замедлился, стал произносить четче и, закончив говорить, понял, что оказался внутри События. Старушка не смотрела на меня с удивленным восхищением, как бы мне, наверное, хотелось. Ее взгляд был скорее полон печали и сожаления. Так смотрят на отставших от поезда, так встречают вернувшихся жестоких соседских детей, так изучают линию разлома на осколке когда-то любимого блюдца. — Нет, — сказала она, почти не нарушив паузы своим ответом. Магнитики в целлофане сбились в кучу, форточка была привязана бумажной веревкой. — А была? — спросил я зачем-то. Пауза продолжалась. Тишина ласково висела на потрепанной магазинной люстре. Была, еще как была, говорил мне взгляд старушки, впрочем, она видела уже не меня: в читальном зале всякий скрип имеет эхо, искусство — божественная игра, обложка порвана, а скажут, что я, с очками было бы лучше, студент Егор всегда такой серьезный, животворный синтаксис, в очках я такая нелепая, булочка с маком — восемь копеек, две булочки — шестнадцать, сломался карандаш, что на это все скажет мама…
Я вздохнул для приличия и пошел к выходу, чуть не сбив со стола путеводитель, в котором, к счастью, обо мне не было ни слова.
В поликлинике Синюхин познакомился с Наташей. Договорился о свидании, взял телефон. Месяца через три позвонил, раньше как-то не складывалось, пригласил в гастробар. Пришли две девушки, обе ― Наташи. ― Может сестры, ― растерянно думал Синюхин. ― Но сестер одним именем не назовут. Они выпили. Синюхин пошутил на политическую тему, Наташи засмеялись. ― Почему же их две? ― соображал Синюхин. ― Как об этом лучше спросить? И кто из них был тогда в поликлинике? Нет, Синюхин не был робкого десятка. Он всегда весело лез в драку, прыгал с парашютом и ходил с рогатиной на тюленя. Но число Наташ смущало Синюхина. Он не знал, что делать и решил напиться. Тут же передумал, но было уже поздно. Все вокруг размякло и закружилось. Потом Синюхин обнаружил себя на незнакомой улице, свежий воздух приятно холодил лоб. Синюхин стоял, не падал, потому что с двух сторон его поддерживали Наташи. ― Так вот почему вас столько, ― пробормотал Синюхин и безмятежно улыбнулся.
В бардовом пальто на вискозном подкладе, Кондрат Особукин, следователь по делам, любитель итальянской кухни и Моники Белуччи, ворвался в квартиру и сразу приступил к телу. Тело убитого лежало в раскоряку у камина. Из груди несчастного торчал напильник. Кондрат зажал нос свободной рукой. Несвободной он зажимал кобуру ― та плохо защёлкивалась. Заметив Особукина, из кухни вылез оперуполномоченный Румпель, волоча за собой блокнот с записями. ― Докладывайте, Румпель. ― Докладываю, Особукин. Значит так, где это, а вот… Смердящего обнаружили в десять утра. ― Стоп. Не докладывайте. ― Не докладываю, а что? ― А то. Обходитесь без ароматных эпитетов, коллега. ― Виноват, но это фамилия такая: Смердящий. Еремей Игоревич, поэт-аналитик. ― Поэт? ― задумался Особукин. ― Нет, не помню. Не читал. Вообще поэтов отродясь не читал. Докладывайте снова. Кто обнаружил труп Смердящего? ― Смердящая и обнаружила. Зоя Игоревна. Сестра покойного. Как вошла, сразу и обнаружила. ― Допрашивали? ― Трижды. ― Созналась? ― В этом нет. В трёх других ―да. Особукин вопросительно поднял глаза. ― Не в нашем районе, ― торопливо пояснил Румпель. Глаза Особукина опустились. ― Но мы-то в нашем районе. Есть подозреваемые? ― Точно так. Сулипуков, его работа. Вот ведь мерзавец. Все знают, что он мерзавец. И у нас, и в центре. На окраинах тоже. И дальше. В Замылово. Замылово знаете? ― Это которое за Мылово? ― За ним, ― Румпель тряхнул кудрявой головой. ― И что? Я много чего знаю. ― И то! Даже там знают, что Сулипуков мерзавец, а дыра там несусветная, вообще ничего нет. ― Мерзавец Сулипуков не при делах, ― жестко отрезал Кондрат. ― Встаньте здесь. Поставив удивлённого Румпеля перед собой, Особукин нанёс ему быстрой удар левой рукой с зажатым в ней воображаемым ножом. Румпель повалился на пол, справа от Смердящего. ― Смотрите, насколько вы правее трупа. А Сулипуков ― левша. ― Тогда это Кисель, Васька Кисель, ― прокряхтел Румпель, с трудом поднимаясь. ― Он правша. ― Этого недостаточно. Я тоже правша. ― Но вы не слесарь. А Васька ― слесарь, ― оперуполномоченный показал пальцем на торчащий из груди убитого напильник. ― Допустим, ― сказав это, Кондрат поставил перед собой вяло сопротивляющегося Румпеля и нанёс ему резкий удар правой, как бы сжимая нож. ― И не правша? ― предположил оперуполномоченный, морщась от боли намного левее трупа. ― Но тогда кто? ― Подумайте сами, Румпель. Удар нанесен не левой рукой и не правой. А какой? ― Какой? ― Ответ очевиден ― центральной. Считаю, дело раскрыто. Ищите трёхрукого. С такой приметой найдётся быстро. Начните с вокзалов и строек. Чёткие и внятные указания следователя быстро привели оперативников к успеху. Уже вечером, на белорусской границе, был задержан гастарбайтер Шива Драхманов. При нём обнаружена книга поэта-аналитика Смердящего и его же купальная шапочка, опознанная сестрой Смердящего― Смердящей. Выслушав заслуженную похвалу начальства, Кондрат Особукин откусил кончик большой оливке и поставил перед собой фотографию Моники. Теперь можно было и отдохнуть.
Яйца тонуть отказались. Плавали в кастрюле, покачиваясь, как отвязанные буйки. Прошлогодние, догадался я. Прошлогодних яиц рецепт оливье никак не предусматривает. Вдохнув, я принялся натягивать резиновые сапоги – идти в деревенский магазинчик. Дождь шёл со вчерашнего вечера, не затихая ни на минуту. Песчаную дорогу, на которую всё время надо сдавать деньги, порядком размыло. Ветки по краям намокли, отяжелели и теперь свисали надо мною, грозя одноразовым душем. Зато в магазине очереди не будет, подбодрил я себя. Впрочем, отродясь и не бывало, хотя нет, однажды, в душный жаркий день, всем сразу захотелось мороженого. Жара, мороженое, очередь – неужто это было с мною? Отряхнул на пороге дождевик, я вошёл и громко поздоровался. – Ой, что кричать-то, не глухая ведь, – продавщица вылезла из-под кассы и нацепила большие очки. – Мне бы яиц, с десяток, – сказал я твёрдо. – Хорошо, – ответила женщина и немедленно выдала мне пачку халвы. – Что это? Халва? Зачем? Впрочем, возьму, – решил я и прочитал, прищурившись: «Подсолнечная». – Нет, не просроченная, – сообщила продавщица, – летом у нас просроченного почти не бывает. Сезон! Заодно уж и зефира возьмите, сегодня привезли, на любой вкус, и с шоколадом и без. – Почему зефир, будучи сам по себе бело-розовым, в шоколаде встречается только белым? – задумчиво спросил я. – Спелым? Спелые у нас только абрикосы, даже слишком, не советую. Возьмите зефир, не прогадаете. – Ладно. Тогда уж и молока. – Ну что вы, – замахала руками продавщица, – День рыбака давно прошёл, это ж во второе воскресенье июля! – Знаю. Я родился в этот день. – Поздравляю! Здоровья вам и денег побольше. Шпрот возьмите, какой праздник без шпрот! – Согласен. Но и яиц всё-таки возьму! Вот эту коробочку. Продавщица подняла крышку и показала, что все яйца на месте. – Мелкие, коричневые, – пробормотал я, – а в детстве казалось, что крупные и белые. – Спелые у нас только абрикосы. Так я уже говорила. – Да, было. Будьте добры, свежеиспечённый французский багет. Продавщица выложила передо мной полиэтиленовые пакеты: – Есть чёрный и серый. На сером надпись. Какой пакет хотите? – Чёрный. – Правильно, – одобрила женщина, – он и стоит дешевле. Семья в городе ещё? Вид у вас такой… Холостяцкий! – Так уж и холостяцкий… Слегка запущенный, не более, – возразил я. – Ничего, завтра приедут, отмоют, приоденут. – И солнце привезут? – Непременно.