Поиск по автору:

Яйца тонуть отказались. Плавали в кастрюле, покачиваясь, как отвязанные буйки. Прошлогодние, догадался я. Прошлогодних яиц рецепт оливье никак не предусматривает. Вдохнув, я принялся натягивать резиновые сапоги – идти в деревенский магазинчик. Дождь шёл со вчерашнего вечера, не затихая ни на минуту. Песчаную дорогу, на которую всё время надо сдавать деньги, порядком размыло. Ветки по краям намокли, отяжелели и теперь свисали надо мною, грозя одноразовым душем.
Зато в магазине очереди не будет, подбодрил я себя. Впрочем, отродясь и не бывало, хотя нет, однажды, в душный жаркий день, всем сразу захотелось мороженого. Жара, мороженое, очередь – неужто это было с мною?
Отряхнул на пороге дождевик, я вошёл и громко поздоровался.
– Ой, что кричать-то, не глухая ведь, – продавщица вылезла из-под кассы и нацепила большие очки.
– Мне бы яиц, с десяток, – сказал я твёрдо.
– Хорошо, – ответила женщина и немедленно выдала мне пачку халвы.
– Что это? Халва? Зачем? Впрочем, возьму, – решил я и прочитал, прищурившись: «Подсолнечная».
– Нет, не просроченная, – сообщила продавщица, – летом у нас просроченного почти не бывает. Сезон! Заодно уж и зефира возьмите, сегодня привезли, на любой вкус, и с шоколадом и без.
– Почему зефир, будучи сам по себе бело-розовым, в шоколаде встречается только белым? – задумчиво спросил я.
– Спелым? Спелые у нас только абрикосы, даже слишком, не советую. Возьмите зефир, не прогадаете.
– Ладно. Тогда уж и молока.
– Ну что вы, – замахала руками продавщица, – День рыбака давно прошёл, это ж во второе воскресенье июля!
– Знаю. Я родился в этот день.
– Поздравляю! Здоровья вам и денег побольше. Шпрот возьмите, какой праздник без шпрот!
– Согласен. Но и яиц всё-таки возьму! Вот эту коробочку.
Продавщица подняла крышку и показала, что все яйца на месте.
– Мелкие, коричневые, – пробормотал я, – а в детстве казалось, что крупные и белые.
– Спелые у нас только абрикосы. Так я уже говорила.
– Да, было. Будьте добры, свежеиспечённый французский багет.
Продавщица выложила передо мной полиэтиленовые пакеты:
– Есть чёрный и серый. На сером надпись. Какой пакет хотите?
– Чёрный.
– Правильно, – одобрила женщина, – он и стоит дешевле. Семья в городе ещё? Вид у вас такой… Холостяцкий!
– Так уж и холостяцкий… Слегка запущенный, не более, – возразил я. – Ничего, завтра приедут, отмоют, приоденут.
– И солнце привезут?
– Непременно.

Время было обеденное, а я оказался в местах, где особо то и не кормят. Порыскав по чёрным от мокрого снега улицам, натолкнулся на аккуратное с виду заведение под вывеской «Пивной ресторан». Привлёк меня и плакат «Шурпа за 444». По такой погоде шурпа ― самое то.

― Вы на шведский стол? ― спросила меня девушка при входе.

― А у вас шведский стол есть? ― удивился я.

― Есть. Двести рублей.

Страсть как люблю словосочетание «шведский стол». Воображение немедленно переносит меня в благоухающий тропический вечер, где я, вооруженный огромной тарелкой, брожу среди бесконечной череды ароматных яств и напитков с трубочками. Лиловый негр, в высоком белом колпаке, разделав большим ножом лобстера, предлагает к нему полдюжины соусов.

То, что что картинка не сочеталась с двумястами рублями меня не смутило. Опять же шведский стол ― это быстро, а есть хотелось сильно.

― Обязательно попробуйте шурпу, ― сказала мне девушка, принимая оплату, ― суп дня сегодня. Проходите на второй этаж, для таких как вы у нас отдельный зал.

Шведский стол оказался проще некуда. Начинался с хлеба, огурцов, капустного салата, компота и морса. Далее следовал большой тазик с гречей, похоже не тронутой, и поддон с остатками жареной картошки. Затем начинались, если верить надписям, серая масса рыбных тефтелей, и кривые треугольники шницелей, почему-то ярко оранжевого цвета.

Была и шурпа, вполне съедобная. Без мяса в видимом диапазоне, но с наваром и картофельно-морковным множеством.

За шурпой я ходил трижды. Первый раз ― решив с шурпы начать. Второй раз ― по классике, отдав должное капустному салату. Третий ― решив шурпой и ограничиться. К тому же, посуда для супа не сильно превосходила размером кофейную чашку. В последний подход пришлось ждать, пока некий юноша заполнит шурпой большую удобную миску. «Где он взял?» ― начал было думать я, но тут же сообразил, что миска не из нашего зала, а сам юноша ― официант. Неужто, сейчас наполнит миску шурпой и пойдет вниз продавать за 444? И точно, наполнил и пошёл.

Не зря я, всё-таки, люблю шведские столы.

Будни следователя Особукина
Будень пятый

«Ручное дело»

В бардовом пальто на вискозном подкладе, Кондрат Особукин, следователь по делам, любитель итальянской кухни и Моники Белуччи, ворвался в квартиру и сразу приступил к телу. Тело убитого лежало в раскоряку у камина. Из груди несчастного торчал напильник. Кондрат зажал нос свободной рукой. Несвободной он зажимал кобуру ― та плохо защёлкивалась.
Заметив Особукина, из кухни вылез оперуполномоченный Румпель, волоча за собой блокнот с записями.
― Докладывайте, Румпель.
― Докладываю, Особукин. Значит так, где это, а вот… Смердящего обнаружили в десять утра.
― Стоп. Не докладывайте.
― Не докладываю, а что?
― А то. Обходитесь без ароматных эпитетов, коллега.
― Виноват, но это фамилия такая: Смердящий. Еремей Игоревич, поэт-аналитик.
― Поэт? ― задумался Особукин. ― Нет, не помню. Не читал. Вообще поэтов отродясь не читал. Докладывайте снова. Кто обнаружил труп Смердящего?
― Смердящая и обнаружила. Зоя Игоревна. Сестра покойного. Как вошла, сразу и обнаружила.
― Допрашивали?
― Трижды.
― Созналась?
― В этом нет. В трёх других ―да.
Особукин вопросительно поднял глаза.
― Не в нашем районе, ― торопливо пояснил Румпель.
Глаза Особукина опустились.
― Но мы-то в нашем районе. Есть подозреваемые?
― Точно так. Сулипуков, его работа. Вот ведь мерзавец. Все знают, что он мерзавец. И у нас, и в центре. На окраинах тоже. И дальше. В Замылово. Замылово знаете?
― Это которое за Мылово?
― За ним, ― Румпель тряхнул кудрявой головой.
― И что? Я много чего знаю.
― И то! Даже там знают, что Сулипуков мерзавец, а дыра там несусветная, вообще ничего нет.
― Мерзавец Сулипуков не при делах, ― жестко отрезал Кондрат. ― Встаньте здесь.
Поставив удивлённого Румпеля перед собой, Особукин нанёс ему быстрой удар левой рукой с зажатым в ней воображаемым ножом. Румпель повалился на пол, справа от Смердящего.
― Смотрите, насколько вы правее трупа. А Сулипуков ― левша.
― Тогда это Кисель, Васька Кисель, ― прокряхтел Румпель, с трудом поднимаясь. ― Он правша.
― Этого недостаточно. Я тоже правша.
― Но вы не слесарь. А Васька ― слесарь, ― оперуполномоченный показал пальцем на торчащий из груди убитого напильник.
― Допустим, ― сказав это, Кондрат поставил перед собой вяло сопротивляющегося Румпеля и нанёс ему резкий удар правой, как бы сжимая нож.
― И не правша? ― предположил оперуполномоченный, морщась от боли намного левее трупа. ― Но тогда кто?
― Подумайте сами, Румпель. Удар нанесен не левой рукой и не правой. А какой?
― Какой?
― Ответ очевиден ― центральной. Считаю, дело раскрыто. Ищите трёхрукого. С такой приметой найдётся быстро. Начните с вокзалов и строек.
Чёткие и внятные указания следователя быстро привели оперативников к успеху. Уже вечером, на белорусской границе, был задержан гастарбайтер Шива Драхманов. При нём обнаружена книга поэта-аналитика Смердящего и его же купальная шапочка, опознанная сестрой Смердящего― Смердящей.
Выслушав заслуженную похвалу начальства, Кондрат Особукин откусил кончик большой оливке и поставил перед собой фотографию Моники. Теперь можно было и отдохнуть.

Не помню уже с какой стати поехал я в спортивный лагерь. Было мне тогда восемнадцать лет. Учился в одном ленинградском техническом ВУЗе. Институт устроил для своих спортсменов летний лагерь под Керчью. Спортсмены были большей частью боксёры, очень сильная секция, меньшей частью ― борцы и гиревики. Меня же записали как шахматиста. Хотя я не шахматист, а бадминтонист, что с точки зрения боксёров одно и тоже.
По сложившийся традиции перед началом смены высылались квартирмейстеры, в число которых попал я, четверо единоборцев, тоже с младших курсов, и три девушки, какое-то отношение к спорту, вероятно, имеющие. С одной из них я подружился уже в поезде.
Лагерь состоял из десятка фанерных бараков и большой обветшалой спортплощадки. Вдалеке от моря, но рядом с каким-то парком. Питание в лагере не предусматривалось, надо было ходить в столовую через дорогу и отоваривать талоны на еду. Еды на талоны давали много.
Весь день мы расставляли железные кровати и таскали матрацы. Однако вечером, заслышав из парка музыку, решили пойти на танцы. Хотя всю дорогу наблюдали подозрительного вида корпуса профессионально-технических училищ. Увы, дважды два в голове не сложилось. Где-то в Керчи жила тогда маленькая девочка Ульяна Лопаткина, что станет лучшей балериной всех времен. Но вокруг нас были только ПТУ.
В парк, не будучи особо между собой знакомы, мы шли порознь. Я был с девушкой и меня интересовали лишь медленные танцы. Музыка играла недолго. Началась какая-то то возня, вопли, ругань. Кто-то из наших, проносясь мимо, крикнул:
― Бегите отсюда!
Советом воспользовались лишь отчасти. Сойдя с освещенной танцплощадки в темноту, мы не побежали, а пошли. Вскоре нас догнала и окружила дюжина низкорослых и злых подростков.
― Ты тоже из Ленинграда? Откуда ты? ― спросили они, оттеснив от меня девушку.
Я задумался на мгновение. Скажу, что из Ленинграда ― будут бить. Скажу, что не из Ленинграда ― тоже будут бить.
― Из Ленинграда! ― сообщил я с гордостью, пытаясь угадать, откуда прилетит первым делом.
Не угадал, получил в скулу, но тут же феноменально далеко отпрыгнул назад (нас, бадминтонистов, учат мгновенно отходить на заднюю линию). Сзади были колючие кусты, я проник внутрь и бить меня стало сложно, кусты царапались, а я увёртывался.
― Милиция! Милиция! ― кричала моя девушка так пронзительно, что атакующие морщились.
Мне досталась лишь пара пинков, как уже подоспели дружинники. Одного окрика оказалось достаточно, чтобы подростки разбежались.
Не все наши отделались царапинами и лёгкими ушибами. Одному борцу-второкурснику (вроде бы именно он пригласил на танец местную девчонку, что в этих краях наказуемо, видишь ли), разбили очки, да так, что стекло разрезало щёку. Пришлось накладывать швы в травме, вернулся он под утро.
И в тоже самое утро, в лагерь, двумя автобусами, приезжают боксёры и борцы, преимущественно тяжёлых весов. Приезжают скучать, поскольку смену возглавил сам главный тренер Иваныч, а при нём пьянку не устроишь, чем себя вечером занять ― поди пойми, места новые, на вид пустынные. И тут им навстречу братишка в бинтах и повязках. Воодушевились прибывшие чрезвычайно.
Вечером того же дня ворота распахнулись и сотня юных, но более чем крепких бойцов, в выразительных майках, повзводно, с песней, выступили из лагеря с намерением замесить всю Керчь. Большинство ведь ещё и с военных сборов прибыло. А всё, что на сборах кажется величайшей тупостью ― все эти построения и марши, по окончанию становится неотъемлемым элементом веселья. Замыкала шествие секция бадминтона в моём лице, ну а как я мог пропустить? Стыдное, но приятное чувство оказаться на сильной стороне, хоть твоих заслуг в том нет ни капли. Во главе колонны шагал забинтованный, ему поручили указывать на хулиганов пальцем. Злости ни в ком не было, даже в забинтованном, лишь молодецкая удаль.
Побоище не состоялось. Уже упомянутый Иваныч настиг отряд у входа в парк и после недолгих препирательств загнал обратно в лагерь. Как средство от скуки пообещал десятикилометровый кросс по утрам.
Пепел Клааса, конечно, ещё постукивал в сердца спортсменов. Щека товарища ещё кровоточила. Особенно возмущались, почему-то, лёгкие веса. Был составлен новый план действий под кодовым названием «засада». Выступающий в наилегчайшем весе студент, звали его, вроде, Илья, в тайне от тренера проник на танцплощадку и принялся там вести себя самым вопиющим образом, отпуская местным девушкам пьяные комплименты, а парней обзывая последними словами. В нужный момент он мгновенно трезвел и с юрагагаринской скоростью мчался в сторону лагеря, увлекая за собой раззадоренных аборигенов. Деятельность Ильи была столь продуктивной, что через пару вечеров, местные, утратив инстинкт самосохранения, вбежали в лагерные ворота, да ещё с кольями и цепями. Было их не слишком много, впрочем, сколько бы ни было – без разницы.
Что больше подействовало на местных ― нанесённые им умеренные побои или отповедь всё того же Иваныча, но поведение изменилось сильно. Неугомонный Илья продолжал посещать парк, несмотря на запрет тренера, и жаловался, что танцующие теперь шарахаются от него как от прокаженного. И совершенно не хотят следовать за Ильей куда-бы ни было. Илья вёл себя всё хуже и хуже, и тогда на него был спущен десант керчинских старушек-билетёрш:
― Позор какой! А ведь ты из Ленинграда! ― сказали ему старушки.
«Так-то я из Воркуты» ― хотел было возразить Илья, но осёкся и, покраснев, поплёлся в лагерь.
На следующий день танцплощадку закрыли. Уж не знаю почему, вряд ли из-за Ильи. Музыка из парка более не доносилась.

Русский вальс
(ко Дню России)

Тёплый ветер августа и звуки пастушьего рожка кружили над бескрайними полями. Шёл 1853 год. В усадьбу Марьино съезжались гости. Генерал-адъютант Александр Иванович Барятинский, гроза Кавказа, устраивал бал по случаю именин матери своей, княгини Марии Фёдоровны.
И он, и княгиня, стоя на крыльце, радушно встречали прибывающих. Был среди приглашенных и Яков Тыртов, поручик 65-го пехотного Московского Его Величества полка.
Некоторые гости были всерьёз обеспокоены и торопились узнать у генерала – не случится ли война в ближайшее время, ведь Англия и Франция совершенно отбились от рук.
― Да нешто они супротив нас посмеют, ― с улыбкой успокаивал их князь.
Но Яше Тыртову почудилось в словах генерала некоторое сомнение.
Под звуки большого военного оркестра гости со всею торжественностью входили в пышно убранную цветами бальную залу.
Начались танцы. Будучи несколько близоруким, Яша щурился, рассматривая окрестных девиц, и так увлекся, что раздавшийся совсем рядом полушёпот застал его врасплох:
― Там ли вы ищете, Яков?
― Вера!― воскликнул поручик, ― Вера Ивановна! Какая неожиданность встретить вас.
― Надеюсь, приятная? ― Вера Ивановна игриво нахмурилась.
― Самая что ни на есть приятная. Но так далеко от Москвы...
― Ох… Папа́ переводят сюда. Из московских обер-полицмейстеров да в курские. Но это тайна. Вы уж никому ни слова.
― Какая потеря для Москвы, Вера Иванова!
― Коли пригласите меня на тур вальса, так можете как прежде звать Верочкой.
Они закружился в танце. Вера ласково улыбалась и Яше было от того и больно и хорошо.
― Но слышал я о помолвке с Алексеем Салтыковым. Верно ли это?
― Мы нынче в ссоре, ― отвечала Верочка как ни в чем не бывало.
После трёх кругов вальса Вере захотелось отдохнуть. Яков подвел её к отцу. Тот беседовал с хозяином усадьбы. Яше показалось, что как Иван Дмитриевич, так и Александр Иванович взглянули на него не без иронии. От всего происходящего поручику захотелось выпить водки, причём одному.
А праздник был в самом разгаре, гремел оркестр, кружились пары, лакеи как угорелые разносили шампанское и мороженое, отовсюду слышался громкий смех.
Не успел Яков опрокинуть рюмку, как услышал знакомый голос, пьяный и злой:
― Какого чёрта ты вальсируешь с моей невестой?
― Лёша? И ты здесь?
― Что за «ты здесь?». Это ты «здесь», а я …тут. И я тебе не Леша, а князь Салтыков. К вашим услугам! ― юный князь с трудом держался на ногах.
― Хорошо, хорошо, но присядь, сделай милость.
― К вашим услугам! – настаивал Салтыков. ― Тыртов! К барьеру!
Они стали пререкаться, обращая на себя внимание. «Что происходит? Кто этот поручик?» ― доносилось со всех сторон. Это было неуместно.
― Не кипятись, Лёша, прошу тебя.
― Ты решил воспользоваться моей с ссорой с Верой! Я всё видел.
― Знаешь, обвинять меня в коварстве ― это уже слишком, ― Яша чувствовал, что тоже начинает злиться.― Драться со мной собрался? Да куда тебе. Может ещё и на шпагах? Шанс у тебя есть только если на деньгах.
― К вашим услугам! Я требую…
― Прошу покорно не бузить! ― раздался строгий голос генерала Барятинского. ― И на воздух, любезные мои, на воздух.
Александр Иванович повёл Якова на балкон, за ними, при поддержке генеральского адъютанта, последовал Алексей. Ему вынесли банкетку и пристроили у перил.
― Ишь распетушились! Немедля прекратить и помириться. Слышите меня? И не возражать, никаких возражений не приму. Неужто вы Марию Федоровну огорчить вздумали? Поберегите силы. Понадобятся оные вскоре для защиты отечества, вот что я вам скажу.
― Так война всё-таки будет?
― Будет, Яша, будет. И в короткое время.
― Будет война? ― вмешался Алексей. ― Тогда Яша пойдет воевать. И нам не надо с ним драться. Пойдет воевать и его там убьют. Так ведь?
― Точно так, ― с досадой кивнул ему Яков.
― Яша, прости, прости, ради бога, ― князь Салтыков попытался покинуть банкетку, чтобы обнять поручика, но у него не вышло. ― Прости. Я ведь очень люблю Веру. Я хотел бы сделать её счастливой.
― У тебя получится, непременно, ― вздохнув, ответил ему Яков.
― Отведите князя наверх, в комнаты, ― распорядился тем временем Александр Иванович. ― А вас, поручик, куда? Тоже в комнаты или танцевать?
― Танцевать.
― Вот и славно. Слышите ― ун-ца-ца? Снова вальс.
В остальное время успел поручик Тыртов потанцевать и с Шурой Клейнмихель, под неусыпным взором её маменьки Клеопатры Петровны, и с отчаянно юной Анной Шафгаузен-Шёнберг-Эк-Шауфус, и с огненноволосой Оленькой Левшиной, с которой, к тому же, и беседа составилась преинтересная. И водки Яков выпил, и не раз, и севрюгой закусил, и судаком, на польский манер приготовленным, но так и не оставили его мысли о войне. И о Вере. О войне и Вере.
Празднество завершилось под утро.
― Всё обойдётся, ― решил поручик Тыртов, всматриваясь в первые лучи солнца.
Гости, иные с трудом, рассаживались по экипажам. Их всех ждала дорога, многих – дальняя. Быстро, быстро замелькали колёсные спицы.

©®
Это синопсис. А сам вальс здесь:
https://www.youtube.com/watch?v=ENL_ZiwWPUo

В Летнем саду я гуляю каждый день. Кроме вторников и апреля, когда сад закрыт. И так уже лет пятнадцать. Поэтому, когда прямо возле Карпиева пруда, русоволосая девушка в кепке, с рюкзачком и картонкой, назначила мне экскурсию ― я от удивления чуть кукурузой не подавился.
― Вы узнаете куда делся грот Растрелли, кто рыл подземные ходы, про тайну шестой скульптуры и элемент ограды из чистого золота и ещё много интересного. Посетите Менажерийный пруд и Крестовое гульбище. Хотите ведь на гульбище? Предупреждаю ― отказываться глупо. Ну что, записываетесь или отказываетесь?
― Ну… Записываюсь.
― Правильно и своевременное решение. С вас двести пятьдесят рублей. Вот, можете убедиться, ― девушка поднесла ко мне ближе картонку с надписью: «Лучшая экскурсия по Летнему саду. 250 р.».
Я полез в карман за деньгами, но был остановлен.
― Деньги потом! Постойте пока рядом, для массовости. Нам группу надо набрать, ― объяснила девушка и тут же громко крикнула: ― Лучшая экскурсия! Подходим и записываемся!
― А сколько человек ещё требуется? ― спросил я.
― Не меньше троих. Мой минимум ― тысяча рублей. Экскурсия! Экскурсия!
― Хм… А можно не ждать, а сразу. Индивидуально?
― Нет, индивидуально я не работаю. Только с группой, ― строго произнесла девушка и подняла картонку над головой. ― Лучшая экскурсия!
Посетителей было немного. Все оглядывались на нас, но близко не подходили. Стоять и ждать мне не хотелось.
― Послушайте, у меня десять тысяч шагов, ЗОЖ и всё такое. Давайте я пока круг сделаю по саду и вернусь. Это недолго. Четырнадцать минут, если в наушниках джаз, и пятнадцать, если классика.
― Для экскурсанта вы подозрительно много знаете, ― заметила девушка.
― Это наносное, ― попытался оправдаться я.
― Ну , хорошо, идите. А вы точно вернётесь? А то ведь там выход есть, на набережную.
Пообещав вернутся, я направился по своему обычному маршруту. Наушники включать не стал. Проходя мимо привычных фонтанов и скульптур, думал поневоле, что о них сможет рассказать русоволосая. А чтобы рассказал я сам? Собственно, я толком ничего не читал о Летнем, кроме стендов, здесь же установленных. Стендов, впрочем, прочитал много. С каким-то новым чувством взглянул я и на выход к набережной.
Через четверть часа я вернулся к Карпиеву пруду и не обнаружил там девушки-экскурсовода. Нашёл её в стороне, на скамейке, невыразимо печальную. Из стоящей рядом урны торчала свернутая трубочкой картонка.
― Вы вернулись, ― сказала девушка, заметив меня. В её глазах были слёзы.
Я присел рядом:
― Что случилось?
― Запретили. Охранник подошёл. Вежливый такой. Сказал, нельзя без лицензии. А откуда у меня лицензия? Я ж только сегодня приехала в Санкт-Петербург.
― Вот как. Так вы впервые в Летнем саду?
Девушка взглянула на меня с некоторым недоумением.
― Почему же впервые? Часа два ходила, всё изучала. Ну хорошо, не два, а один. Просто уже почти вечер. Я с вокзала в Кудрово поехала, к однокласснице, вещи оставить. А потом полдня сюда добиралась.
― Да. Из Кудрово сложно выбраться.
― Очень сложно.
― Но народу там много живёт.
― Больше чем в нашем городе. Считая тех, кто уже в Кудрово.
― А вы из какого города?
― Из маленького. Вы не знаете.
― Как же вышло, что вы…
― У меня мечта была. С самого детства. Мне бабушка про Летний сад рассказывала. Вот я и стала читать. Карты старые рассматривать, чертежи. Представлять, как бы я здесь в разные эпохи гуляла. Что видела бы, а что нет. И на Школьной алее, и на Главной, и у Гаванца и в Зелёных кабинетах. Я ведь через три недели замуж выхожу.
― Куда? ― переспросил я от неожиданности.
― Замуж. Свадьба у меня на носу, ― пояснила собеседница, потрогав кончик носа. ― А после свадьбы семейная жизнь начнётся, дом, дети, хозяйство, забот полон рот. Сами понимаете.
― Понимаю, ― кивнул я на всякий случай.
― Уже не выбраться будет. Сегодня был последний шанс. Но, ничего не вышло. А я знаете сколько знаю! Пять часов подряд могу рассказывать.
― Ну… Пять многовато, а если один час, академический, то я бы послушал. Если вы, конечно, в качестве исключения, согласитесь индивидуально.
― Правда? ― просияла девушка и тут же погрустнела, ― А лицензия?
― Меня тут все охранники знают. Никому и в голову не взбредет, что я гида нанял.
― Классно! ― девушка резво вскочила на ноги, ― А известно ли вам, что Летний сад назван не в честь лета, а из-за однолетних цветов?
― Известно, ― признался я.
― Да? Ладно. Пройдёмте к старым липам. А денег я с вас брать не буду.
― Не берите. Я вам кукурузу куплю.
― Ой! Кукурузу! Круто! С утра не ела ничего.

(С)2024

Набираем сотрудников. На сайтах объявления развесили. Кто откликнулся -- зовём на собеседование, по средам комиссия заседает. На эту среду двое кандидатов записалось. С первым поговорили, о втором, ― смотрю на часы, минута до назначенного времени, ― ничего пока не слышно, опаздывает? И тут открывается дверь. Заходит невысокий темноволосый парень в неброской одежде.
― Здравствуйте, я Руслан, на собеседование пришёл.
Вся наша комиссия на него воззрилась. Хорошо, что есть такое слово.
Мы не секретный какой-нибудь объект, но для входа на территорию требуется пропуск. А если такого не имеется, то охранник ждёт звонка сверху. На входе в корпус тоже возвышается недремлющий пост, там у незнакомца непременно спросят ― куда? ― и подскажут, а то и проводят, поскольку здание у нас старинное, архитектура путанная, на главной лестнице ремонт ― иной раз и опытный сотрудник после обеда дорогу обратно не находит.
И, наконец, перед переговоркой аж две секретарши восседают, эти костьми лягут, а без доклада к начальству не пустят ― так мне всегда казалось. А тут заходит некий Руслан и никто за ним не бежит с криком: «Стой, сука!».
Беседуем. Парень два года как закончил энерготехнический вуз, по специальности не работал.
Год назад приехал в Питер, устроился курьером. Ага, курьером, стало быть.
― А правда, что курьеры по полторы сотни заколачивают? ― спрашиваю.
― Бывает такое, ― отвечает, ― но не каждый месяц. Беготни много требуется.
― У нас инженеры поменьше получают. На испытательное сроке – в половину.
― Меня это устраивает. Хочу головой работать. Зря что ли учился.
Задавали и профессиональные вопросы. Плывёт. Но, говорит, легко обучаем. Популярная формула.
Собеседование закончилось, Руслан ушёл. Я к секретарям.
― Как Руслан мимо вас просочился?
― Какой такой Руслан? ― спрашивают и смотрят преданно.
― Так… Что же это вы обе отсутствовали?
Никак такое невозможно, отвечают, нас же потому и две. Ладно, иду вниз, на пост.
― Полчаса назад паренёк приходил на собеседование, дорогу спрашивал?
― Паренёк? Ээээ… Может камеры посмотрим?
Смотрим камеры. Входит Руслан, здоровается, идёт дальше, неспешно, но и не останавливаясь. По сторонам головой не крутит, глянул разок направо, глянул налево, просканировал и вперёд.
Иду к воротам, на пропускной пункт.
― Полчаса назад парень на собеседование проходил?
― Проходил! ― докладывают.
― А кто звонил чтобы его пустить?
― Секретари.
― Кто именно? Которая из них?
― Не помню.
― Но парня-то помните? Такой высокий, рыжий, в зелёном пиджаке. Был?
― Был. Вроде.
― Хорошо. Не буду отвлекать. Ваша работа очень важна дня нас.

Руслана мы на работу не возьмём. Не хочется лишать город такого талантливого курьера. Опять же, почти никто из комиссии не может его вспомнить. Я и сам сомневаюсь в своих записях.

Робинзон

Чайковский ненавидел музыкантов, особенно пианистов. Сочинит какой-нибудь дикой сложности пассаж, причём сам-то медленно играет, а в ноты поставит allegro vivace и ухмыляется, предвкушая, как братья Рубинштейны будут такое выгребать. Рубинштейны выгребают, но пальцы пухнут и головы идут кругом. Но вот стоит только Чайковскому выйти из зала покурить, как братья немедля начинают играть так, как им удобнее, — и никто ведь разницы не замечает. Да тут вбегает Чайковский и кричит:
— По судам затаскаю! Забыли, кто здесь правовед?!

Как-то Николай Рубинштейн, посадив брата Антона на поезд в Петербург, вернулся к себе домой и слышит — кто-то хнычет в чулане. А в чулане у него жил Чайковский.
Заглянул Николай Григорьевич в чулан и спрашивает:
— Ну? Чего ради хнычешь?
— Вот подохну я, — отвечает ему композитор, утирая слёзы, — и вы все как один начнёте свои редакции играть.
— Жениться бы тебе, Петруша.
— Ага, щас. Разбежался!

Люди тут взрослые, скажу как есть — заболела промежность. Левее отдаёт. Простата, видать, думаю я, и начинаю самолечение. Но боль не проходит. Всё, думаю, амба. Аденома какая-нибудь или что похуже. И сопутствующие симптомы уже всё явственнее. К урологу надо идти. Да что там к урологу — огребать так по полной, пойду сразу к урологу-онкологу.

После многопланового обследования доктор меня спрашивает:
— А случалось ли вам часов пять-шесть за компьютером сидеть?
— Случалось и дольше, — отвечаю.
— И, небось, относительно неподвижно? Относительно кресла, то бишь?
— Да, — киваю я.
— Вам нужен невролог-реабилитолог. А я не нужен. Вы не мой клиент. Пациент, то есть. Но пару советов позволю себе дать. Купите кресло поудобнее и вертите жопой — чем чаще, тем лучше.

Хороший врач. Как от него вышел — боль стихать стала, и симптомов как не бывало. Так что к неврологу не пошёл. Прочими советами не пренебрёг — кресло поменял, жопой верчу.