Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: СергейОК
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Собирая время от времени мебель известной шведской фирмы, начал я ощущать такое умиротворение от сего интересного и полезного занятия, что даже подумывал предложить свои услуги рынку. Но тут судьба меня столкнула (во всех смыслах) с тумбочкой фабрики «Волхова». Нереальные конструкторские решения, нечитаемая инструкция, невероятно широкие представления о допуске и посадке, вольный подбор фурнитуры привели меня в чрезвычайное волнение, местами переходящее в гнев. На смену которому приходили минуты отчаяния с громким падением самооценки и тоской по утраченной гармонии мира. Пересверлив половину отверстий, тумбу я, всё же, собрал. Одна поразительно крупная деталь осталась невостребованной. Большая доска, отличного от тумбы цвета, с дырками. День, когда я пойму предназначение этой детали станет для меня главным. Радует, что не поторопился я с расширением списка профессий.
Питерские законодатели решили наградить силовиков, что защитили город от женщин и детей во время недавних протестов. Да не просто грамотой, а ещё и часами. По оптовой цене 6834 рубля. Поставщик проверенный ― Романова Н.А., не первый раз поставляет. Однако, ушлые силовики пронюхали, что в розницу такие часы стоят 4980 рубля. И вот, перед вручением, спрашивают силовики председателя Макарова: ― А нельзя ли часы нам не вручать, а выдать деньгами? Мы и часы себе сами купим, и тряпочку для протирки забрала, и на опохмел ещё останется… ― Нельзя! ― ответил Макаров. И вручил.
В ту зиму я машину в институте холодильников ставил, во дворе. Хотя и не двор вовсе – тупик узкий, длинный и с загибом буквой Гэ. Идти скользко, падать больно. Снег почти не убирали – машины мешали, видимо. Ежели какая машина в проезде застрянет, – всё, никому не выехать, не объехать. Но машины не каждый день застревали, а только когда на важную встречу ехать надо. Подхожу как-то, слегка опаздывая на что-то судьбоносное, и вижу, – вот те раз! – буксует в нашей Гэ удлиненная Газель, выезд из тупика перекрыт. И по какой надобности сюда её занесло, неведомо. Протиснулся вдоль кузова, - худеть надо!, – вижу, мужиков человек пять уже скопилось, у своих машин переживают. Пригласил их жестами машину толкать, подошли, друг друга поддерживая, чтобы не упасть, толкать изготовились. Тут ещё один протискивается, в круглых очках и шляпе, на писателя Чехова похожий. - Толкайте! – показываю ему. - А я проректор! – говорит. - А толкать будете? - Буду, - отвечает. Навалились – толку никакого. Колеса крутятся – только лед полируют. Водитель, расстроенный, прибежал, чуть не плачет: - Пустой я, пустой! Был бы с грузом - уехал бы давно! Хоть обратно забирай! - Так может нам всем в кузов залезть? – предлагаю я. - Давно пора! Лезьте! Давите на заднюю ось! Залезли, давим, буксуем. В кузове одновременно пахнет булками (приятно) и рыбой (неприятно). Снова видим перед собой водителя. - В раскачку надо! На счет три! Вы прыгаете, а я газую, прыгаем и газуем! - Минуточку, - говорит проректор, - если в таком импульсном режиме газовать и прыгать нас всех отсюда вышвырнет к… (здесь проректор употребил просторечное выражение). - А я двери закрою! – нашелся тут же водитель, - Берегите пальцы! И тут же закрыл кузов. Пахнуть стало сильнее. Со стороны кабины доносились команды, мы дружно прыгали и на третий раз машина – Ура! – поехала. Едет и едет. Вот, за угол повернула. - Куда едешь-то, стой! – кричим мы и стучим по кузову. Остановились, назад поехали, потом снова вперед, снаружи крик, много табуированной лексики, наш водила с кем-то пререкается, кричит: «Да мне людей надо выгрузить! Куда прёшь!». Ну вот, кузов открывают, свежий воздух, свобода! Снаружи кто-то ехидничает: «У тебя там нелегальные эмигранты что ли?» Вылезаем мы. Кто ехидничал - умолк, глаза округлились. - Вы откуда, мужики? Мы не отвечаем. Уходим. Откуда, откуда, бормочем чуть слышно, мы из Гэ , откуда ж ещё...
В июне 37 года расстреливали маршала Тухачевского и он кричал: «Да здравствует Сталин! Да здравствует коммунизм!». Также поступили Якир, Уборевич, Фельдман, Примаков и многие другие. Почему? Так уж верили они в идеалы революции? Надеялись на помилование? Пытались облегчить судьбу родных и близких? А может хотели поставить чекистов в сложное положение? Последнее отчасти удалось. Один из палачей подал докладную записку на сей счёт и получил от начальства резолюцию: «Надо проводить воспитательную работу среди приговоренных к расстрелу, чтобы они в столь неподходящий момент не марали имя вождя».
Накупив всякого, я уже покидал Рождественскую ярмарку, как вдруг услышал: ― А сало? Сало-то забыл? Я оглянулся в поисках того, к кому обращались. ― Мил-человек, да это ж я тебе, подходи, ну, смелее! Женщину-продавщицу были почти не видно за кучей всякого разного сала. ― Сало? Мне? ― переспросил я. На моём лице появилась какая-то улыбка. Под нею скрывалась буря национальных и диетических переживаний. Рискну назвать эту улыбку «милой». Итак, ещё раз: ― Сало? Мне? ― переспросил я с милой улыбкой. ― Сало каждому нужно! Подходи да выбирай! ― раздался голос из-за горы копчёностей. ― Хм… Понимаете, я знаю, что сало витамины растворяет и прочее, но я как-то его не употребляю, разве что в борще или случайно. А такого, чтобы купил сало и съел ― никогда не было. ― Просто ты ещё своё сало не нашёл. У каждого разное сало. Как судьба. Тут с понятием нужно. Тебе, судя по всему, подойдет могилевское с хреном. Вот, возьми-ка. Из глубины прилавка ко мне протянулась вилка с куском сала. Выглядело аппетитно. ― Ну как? Вкусно? ― Да. Очень. Но всё-таки, покупать сало как-то странно. Оно ведь жирное. Опять же, я только что купил воркутинский сервелат, бобровое желе, оленьи консервы, чернику без сахара и грудку фазана. Давайте я в следующий раз как-нибудь. ― Как знаешь. Твоя судьба, тебе решать.
На пути домой я пришёл к выводу, что вкуснее сала никогда не ел и подумывал даже вернуться с полдороги. Ночью мне приснился Могилев, где не был никогда я. Могилев выглядел как шагаловский Витебск, над ним летали евреи.
Выйдя утром из дома, я планировал много разных дел, но, каким-то образом, ноги сами привели меня на ярмарку. На ожидаемом месте почему-то оказалась литовская кухня, где бойко торговали кибинаями с индейкой. Рядом давали грузинское харчо и сербскую плескавицу. Всюду был безалкогольный глинтвейн, но если подмигнуть, то вопрос решался. Сала не было нигде! Я обошёл всю ярмарку ― нигде! Замёрз, подмигнув, выпил глинтвейна, снова обошёл. Как в воду кануло! Обратился к охраннику: ― Я был на ярмарке вчера, здесь дама салом торговала и сала, целая гора, пред ней, призывная, лежала, ― подумал я, но спросил иначе ― вчера вон там салом торговали, куда всё делась-то? Неужто за ночь раскупили? ― Не було ніякого сала. Будуть ще з Могильова возити невідомо що і називати це салом, ― подумал охранник, но ответил другое ― третьи сутки дежурю, никто салом не торговал. ― Ну как же, ― расстроился я, ― на выходе, вместо литовцев, я же помню, хорошо помню. С чего мне путать, у вас же на ярмарке весь глинтвейн безалкогольный! Охранник посмотрел на меня с жалостью, а потом подмигнул.
Ну что ж, раз не торговали. Померещилось, видать. Может оно и к лучшему, креветкам и брокколи привет.
Думал, что закручивал гайки, Оказалось ― сжимал пружину. В итоге всё разлетелось без смыслов и без пощад. А не надо было так долго Вести плохо собранную машину, Плевать на дорожные знаки, Путать перёд и зад.
― За хвост! Удачу надо ловить за хвост! И держать! ― Фёдор Михайлович, Феденька, да отпустите вы уже мой воротник! ― За хвост! ― Боже мой, взгляд-то безумный, Фе-дор Ми-хай-ло-вич не тря-си-те меня, о-то-рве-те ведь, оторвали!! Ну куда же вы побежали с лисьим хвостом? Не обменяют вам его на фишки, не обменяют, и не надейтесь!
Он, выходец с севера, отзывался на Ярве Торфуняйнен, она, уроженка южных провинций, именовалась Туля Квёлатуки.
Он водил свои длинные ладьи грабить ганзейских купцов. Она выращивала цветы и собирала яблоки.
Над ними была Хво.
Говорят, будто бы Хво начала притягивать их друг к другу еще до первой написанной руны.
Но тот, кто знает об этом, знает всё. А всё — это слишком много.
Точно известно лишь, что притяжение началось задолго до их первой встречи.
Тонким перламутровым стилетом Туля выписывала руны на яблочной кожуре и никому на свете не нравились они так, как Ярве.
Ножом из моржового клыка вырезал Ярве руны на мокрой бересте, и никто их не читал так, как Туля.
Бирюзовая река была преисполнена водой в тот год, и они не могли не встретиться. И поскольку они были — Мужчина и Женщина то, встретившись, сделали ухти-тухти.
У Тули были опасения, что им помешает дружина Ярве, которая на берегу требовала его, стуча мечами о щиты. Но притяжение было столь сильным, а руны такими тайными, что она решилась. Дружина стучала мечами и вместо ухти-тухти получилась в целом какая-то шмя.
Ярве, между тем, уехал грабить купцов очень воодушевленный и о шмя узнал только из яблочных рун. На его берег вылез тюлень тоски.
Прошли многие лета.
Перелетные птицы насвистывали Туле о Ярве Торфуняйнене.
Серебристые селедки молчали Ярве о Туле Квёлатуки.
— Моя южная звезда! — называл Ярве Тулю, но не поворачивал ладью на юг.
— Мой томный лось! — называла Туля Ярве, и закрывалась пледом от северного ветра.
Но высокая Хво стягивала их всё сильнее и сильнее, и прозрачные дожди, орошая яблоневые сады, наполнили Бирюзовую реку. Туля и Ярве вновь оказались вместе и сделали ухти. И пока они делали ухти, они не слышали и не знали ничего. Хотя дружина продолжала стучать, а караван верблюдов ждал Тулю у порога.
— Давай же сделаем теперь и тухти, — предложил Ярве.
— Нет,— сказала Туля. — Я слишком хвою тебя для этого. Будет полная шмя. Даже сейчас, после ухти, шмя. Да и без ухти была бы шмя. Так сказано в древних рунах, а они не лгут.
— Моя хвойная Туля! — обратился к ней Ярве, после недолгого размышления. Если всё равно будет шмя, то пусть хотя бы еще будут и ухти-тухти.
— Ты ничего, ничего не понимаешь в тулях! — заплакала женщина.
— Но я понимаю в моржовых клыках и соленых реках. Пурпурный кит не будет вечно носить нас на своей спине. Настанет день, когда он уплывает без нас. А сейчас мы есть, мы вместе и мы — Мужчина и Женщина.
— Верно ли, что мы — Мужчина и Женщина? — отвечала ему Туля, — Быть может, мы — Сплетение Рун.
Пока Ярве спал, Туля сваляла коркки из пуха безумной гагары и укрыла бритую голову Ярве, чтобы он не мерз в дальних походах, и чтобы поскорее забыл маленькую Тулю.
Пока Туля спала, Ярве открыл свой берестяной туес, отделанный мехом мартовского бобра, и стал разбрасывать в саду торф великого северного болота, чтобы яблони росли лучше, и чтобы Туля никогда не забывала Ярве.
Закончив, он услышал с реки стук мечей.
— Дружина ждёт меня и ганзейские купцы не должны плавать безнаказанно. Но наша Хво высока и притяжение бесконечно, — сказал Ярве на причале.
— Да, Ярве, — ответила ему Туля, — Наша Хво высока, но шмя в наших сандалиях. Не убежать.
— Если на тебя нападет дикий зверь, — крикнул Ярве, уплывая, — я убью его и съем!
Но звери, терзавшие Тулю, были о пяти лапах и неуязвимы для меча Ярве.
Когда ладья скрылась за поворотом, высокая Хво разогнала пятилапых.
И тогда Туля Квёлатуки запела свои старые руны, тихо—тихо, чтобы ветер не донес их до Ярве, потому что всё в них было о нём.
А тот, кто знает, что было с ними дальше — знает всё. А всё — это слишком много.
