25-го февраля 2001 года - красивая погода
Оторвавшись наконец-то от компьютера, загнав избранное на отдельную
дискету, я вновь боковым зрением почувствовал, как за окном опять ожила
сказка и посыпал медленнопушистый, ослепительно белый снег. Дерево за
окном в очередной раз освободило себя от маленьких сугробов, лежащих на
каждой его ветви. Снег падал не от ветра, а от того, что ему уже не
хватало места на стволах и ветвях. Выдержать эту картину, сидя в
натопленной калорифером квартире, я больше не мог. В очередной раз
пожалев о том, что в фотоаппарате кончилась пленка, я подумал, что такие
дни бывают только один раз за зиму, и подошел к окну, отдернул тюль,
наслаждаясь зимним видом столько, сколько мне хотелось. И вот наконец я
все-таки взял себя в руки, оделся и, открыв даерь, пропустил вперед
собаку, уже с самого утра мечтавшую о прогулке. Мы выскочили с ней в эту
неописуемую красоту и пошли буквально туда, куда глядят глаза и
направлен нос собаки. По дороге я лишний раз ощутил всю медленность
этого дня, неторопливо покачивающиеся троллейбусы, прокожих,
некутающихся от мороза, звонкое чириканье птиц. Сегодня весна неожиданно
сочеталась с бархатной, белоснежной зимой.
Вдруг мы ощутили с моей четвероногой спутницей, которая то и дело ныряла
в сугроб и напоминала уже чертика с поседевшей бородой, необыкновенное
спокойствие и тишину. Деревья от безветрия стояли, не шелохнувшись, то и
дело роняя неодинаковые хлопья снега, сорвавшиеся под собственной
тяжестью. Небо было слегка розовым, и снег казался чистыми облаками, по
которым мы ступали. Псина то и дело прыгала как годовалый щенок, пугая
голубей и вскидывая лапы для того, чтобы нырнуть в очередной сугроб. С
утра ей хотелось чего-нибудь вкусненького, и она непрерывно пыталась
отыскать это под толщей белого полусухого февральского снега. На
теплотрассах, нарушающих архитектурную целостность городского пейзажа,
висели сосульки, по-апрельски длинные и капающие. Лишний раз я вспомнил
о том, что когда идет снег, тогда тепло. Дома кремовых расцветок
успокаивали душу настолько, что казалось, сердце остновится от внезапно
нахлынувшего покоя и благоденствия. Лица встречающихся людей были
нисколь не озабочены только что наступившим третьим тысячелетием и
проблемами 2001-го года. Женщины, которых очень обрадовала собака, шли
нам навстречу какой-то уютной, доброй стайкой. Их голоса делились на
мягкие полудетские и немного грубоватые, чуть прокуренные у более
молодых особ. Одна из них широко раскинула руки и наивно радовалась
торчащим из сугроба головам уток и селезней. У нас в городе они всегда
мирно соседствовали с людьми. Воробьи чирикали так, как мне рассказывала
в детстве мама - «Жив-жив-жив! », и по ее же рассказам, в сильные
трескучие морозы эти же бедные воробышки чирикают так: «Чуть жив! Чуть
жив! Чуть жив! »
Гармония весны и зимы торжествовала двадцать пятого февраля, как будто
на дворе было первое марта. Я неторопясь проходил от одного здания к
другому, рассматривая архитектуру зданий начала века, перемежающихся с
недавно посторенными строениями. Без интереса, с полной
умиротворенностью читал таблички “Izziņas”, что означает «справки»,
номера корпусов зданий, а собака тем временем по-охотничьи всплолошив
стайку уток, при этом не поймав ни одной, рыскала по сугробам. В этих
волчьих повадках было что-то первозданное, от свободного зверя Аляски.
Проходя заснеженный пруд, я не увидел блеска льда. Скорее белый
бильярдный стол, окруженный кустарниками, держащими на себе маленькие
сугробы снега. Казалось что подходит время обеда, и кухня готовит
раздачу с вкусно пахнущим борщом и котлетами. На территории не было
практически ни одного больного - рижская психоневрологическая больница
республиканского значения переживала тихий час.