Как я был присяжным заседателем в американском суде
С тех пор, как я впервые убил целый день на судебном журеньи в 1996 году, меня туда больше калачом не заманишь. Я стал относиться к ним, как к выборам в Совке - это официальное мероприятие для обмана трудящейся массы. Но тогда, свежеиспечёный Гражданин США, я был горд как петух тем, что моя новая страна доверила мне такое ответственное поручение.
Я гордо показал строгую ("за неявку без уважительной причины, суд может Вас оштрафовать на сумму до 10,000 уев или подвергнуть заключению на срок до 3 месяцев или применить оба наказания") повестку на работе и узнал, что моя контора заплатит мне среднюю зарплату, а суд ещё сверх того сам должен заплатить аж целых 15 уев (думаю, сумма эта не изменилась со времён самого Вашингтона. 15 уев - сущие пустяки по сравнению с тем, что дерут сами адвокаты, а ведь решать-то будет именно жюри. Во мне зародились первые подозрения в разумности судебной системы США.
Мои коллеги находили забавным, что вчерашний иностранец говорящий с акцентом и полный предрассудков моей Родины - нелюбви к гомикам, нетерпимости к комунякам, неверия сопливым левакам, предпочтения крутых мер и тому подобных крайностей, вдруг получил право судить природных американцев. Во время ланча, босс, зная о моих радикальных взглядах, пошутил, что теперь в нашем графстве нельзя превышать пределы скорости - за все преступления будет одно наказание - смертная казнь.
В окружной суд я явился к 8 утра. В те годы там ещё не было металлодетекторов и никого не обыскивали при входе, как в аэропортах. Как всегда беспричинно веселые, жирные негры, с волосами, густо намазаными для их выпрямления гуталином, увешаные сверкающей на солнце полицейской медяшкой и нашивками, удивленно переглянулись, услышав мой акцент и завидев мою журильную бумажку в руках, но радостно показали мне своими лакироваными боевыми дубинками на застеклённое окошко, куда я её и сунул. Строгая белая старушка из этого окошка, сверив эту бумажку с пластиковой карточкой моей водительской лицензии, выдала мне круглый зелёный значок "Член Жюри" и брошюрку, в которой объяснялись мои обязанности, потребовала нацепить значок немедленно и приказала идти в журильню судьи Смита на второй этаж. Когда я туда вошел, оказалось, что маленькая, как докторская приёмная, жаркая, душная комнатушка уже набита битком, все 12 дешевых, синего пластика стульев заняты и ещё столько же людей стоят, подпирая стенки. Я знал из кино, что для жюри надо 12 человек, а там уже было человек 25 - перебор, но подумал, что наверное, тут поместили 2 разных жюри. Хотя, зачем одному судье два разных жюри на один день? В комнате, кроме стульев на стене висел плохо работающий цветной телевизор, показывавший мыльную оперу и была машина для кофе, но воды и еды не было.
Я решил сходить в туалет, но стоило мне выйти из комнатушки, как сидевший у двери снаружи негр-шериф вдруг схватил меня за руку и потребовал вернуться. Я ещё не прочел той брошюрки и не знал, что членам жюри не положено покидать журильни без разрешения судьи (чтобы на них не могли дурно повлиять в кулуаре пособники урок - запугать или дать взятку), что судья имеет право их "секвестровать" (не разрешать уезжать домой, и поселить в отеле без доступа к газетам, радио и телевизору, если решение затягивается), и что вопросы туалета, еды и питья для членов жюри решаются, как в армии, по приказу свыше. Поэтому я резко вырвал свою руку из руки негра и сказал ему, что я не арестант, а свободный, чёрт побери, гражданин. Он белозубо рассмеялся, наверно, все новые, неопытные журята ведут себя подобным образом, и спросил: "Вам уже объяснили ваши обязанности?". "Пока нет". "Ну, тогда идите в туалет, но только быстро, а то может прийти (тут я не разобрал слова, кажется "сержант") и Вам не подпишут повестку, а могут и оштрафовать". Я понял, что журенье - не сахар, поссал по-армейски, быстро, но руки все-же помыл, нефига, тут свободная страна.
Когда я возвращался в журильню, негр-привратник махал мне руками и делал испуганое лицо, видать его сержант таки явился. Но я не побежал, а прошел шагом, делая важное государственное лицо при исполнении.
В журильне шла перекличка. Её проводила огромная, серьезная негра с грубым мужским голосом и выдающимся задом. Увидев меня, негра прервала сама себя, выдержала драматическую паузу, пока я пробирался к стоячему месту возле моего портфеля, и спросила, глядя на меня, нарочито громко: "Вы знаете, что опоздали?" Я сделал вид, что ко мне этот вопрос не относится. Но негра не отставала: "Назовите мне Ваше имя!" Я назвал. Она остолбенела, открыв широкий рот, услышав мой акцент и, как это всегда бывает с неграми, не поняла, что я произнёс, и попросила повторить. Я медленно повторил. Она опять не поняла и приняла мудрое решение - продолжить перекличку.
Природа дала неграм много здравого смысла, поэтому они преследуют конкретные, разумные цели, и не страдают от расточительной мстительности.
Когда дошла очередь до моего имени, я откликнулся, негра мельком оглядела меня с ног до головы, и проскочила к следующему. Закончив перекличку, она сказала, что до 12 часов решится вопрос, нужно ли вообще будет наше жюри. Есть шанс, что обвиняемый согласится на суд одним только судьёй, без жюри, и тогда нас распустят, отметив ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ журенья. Народ радостно заулыбался, а я удивился, впервые лично присутствуя при случае пусть мелкой, но коррупции американской системы.
Негра потребовала, чтобы мы использовали свободное время, не выходя из журейной комнаты, милостиво разрешив выходить лишь в туалет. На её дежурный вопрос: "Есть ли вопросы?", я спросил:
- "А дополнительных стульев вы нам не собираетесь дать? И почему тут у вас так жарко?"
Негра, сделав тупо-удивленное лицо, будто впервые заметив стоящих белых людей, сказала:
- "А куда же мы их поставим?"
- "В коридор, например".
- "Туда не положено"
- "А стоять нам 4 часа положено? Мы же тут не преступники!"
Мои товарищи-журилы одобрительно заулыбались, загудели и закивали.
- "Мы что-нибудь придумаем" - наврала негра и умотала, как оказалось, с концами.
Не ожидая от негров по-опыту ничего позитивного, я сразу вышел в коридор, кивнул охраннику, который уже не пытался хватать меня руками и лишь закатил свои глазки, сел прямо напротив него на широкий мраморный подоконник и начал читать брошюру о журеньи. Время от времени двери журейной открывались, высовывались головы дисциплинированных аборигенов, хватали глоток кислорода и исчезали в своей Сахаре. Американцы на диво законопослушны. Через полчаса температура в журейной перевалила за 120 по Фаренгейту и не выдержали дамы. Одна за другой они покинули этот газенваген и, обмахиваясь журильными брошюрами, стали рассаживаться как птички на подоконниках, за дамами потянулись старики, а потом и самые тупые реднеки. Журильня опустела...
Я углубился в чтение, как вдруг на меня пахнуло женскими духами, подняв голову, я увидел перед собою приветливо улыбающуюся, элегантную, сорокалетнюю, одетую со вкусом, начинающую седеть брюнетку, в сером шерстяном платье, жемчужных маленьких серьгах с маленькой сумочкой из серой замши. Я подвинулся и предложил ей сесть рядом, она протянула руку и представилась, мы разговорились. Мэри оказалась женой владельца маленькой, но известной в наших краях сети аптек. Заметив, что я с интересом читал журейную брошюру, она предложила рассказать мне о журенье, ибо уже имела такой опыт.
Я обожаю слушать красивых женщин, о чём бы они не вещали, раздражение некоторых мужчин на женские благоглупости я объясняю просто мужской невоспитанностью и нетерпеливостью. Те же самые мужчины могут молча трахать красавицу, как бы глупо это ни выглядело со стороны, значит дело тут не в её глупости, а в недостатке его культуры. Совсем не обязательно даже слушать всё то, что болтает дама, можно просто наслаждаться самим её присутствием, как японец наслаждается своей сакурой. Наблюдать за тем, как движутся её руки, как она поправляет прическу, закуривает, глотает, как движется вино в её горле, слушать тембр её голоса, обонять...
Можно получать огромное удовольствие от всего этого явления, подобное удовольствию от оперы, если угодно, только не надо вычленять из этого спектакля какой-то одной мелкой пусть и неприятной черты, типа аляповатой брошки или смысла её речей. Так было задумано Творцом - в этом мире нет совершенства и надо уметь наслаждаться тем, что имеешь. В конце концов, либретто большинства опер - тоже чудовищная чушь, а костюм валькирии просто комичен.
Итак, вот что я узнал - обычно в жюри вызывают раз в 5 лет. И даже если гражданину не довелось журить, но он просто явился, его лет 5 трогать не будут. Строгости в журильне заведены потому, что журилы могут разбежаться, сорвав всё это дорогое шоу, и в старину оно так частенько и случалось. Ведь суд присяжных был изобретен пунктуальными аристократами для самих себя, и лишь позднее стал достоянием недисциплинированного охлоса. Тут аналогия между профессиональными воинами - хорошо оплачиваемой княжеской дружиной, в которую ещё и не всякого вояку возьмут, и насильственным призывом, куда загоняют палками всякого годного к строевой и откуда дезертируют при первой возможности. Вот почему в жюри невозможно встретить бизнесменов, врачей, адвокатов, зато полно люмпенов, домохозяек и безработных.
Открутиться от журенья можно элементарно: достаточно сказаться больным, занятым, плохо понимающим английский, принципиальным противником тюремного заключения, или просто заявить, что религиозные убеждения мешают вам судить других людей.
А зазвали нас вдвое больше, чтобы прокурор и адвокат могли сделать выбор из званых. Вот главное, остальное детали, как себя вести, если тебя отберут журить. Нельзя вести записи (почему?!), нельзя фотографировать (это понятно), нельзя болтать, дремать, читать, вязать, задавать вопросы можно только судье в письменном виде и т.п.
Я спросил Мэри: "А зачем Вы сами сюда явились, раз так об этом думаете?" Оказалось, что она не работает и от скуки изучает мастерство писательницы, посещает литературные классы в местном колледже и, получив очередную повестку, решила пойти пожурить и набраться свежих впечатлений для своего курсового проекта - новеллы.
После рассказа Мэри моё отношение к журению резко переменилось. Я вдруг почувствовал себя лохом, явившимся по повестке в военкомат, чтобы "отдать патриотический долг". Вмиг мне стали понятны и смехуёчки коллег, которым я сообщил про своё журенье, и подозрительно мало-интеллектуальные лица большинства явившихся по повесткам. Стало как-то скучно, тесно и потянуло на свободу.
Опять появилась негра-сержантка, загнала всех журил обратно в журильню, ставшую жаровней, и объявила, что у них поломался кондиционер в этом крыле здания и поэтому будет очень жарко. Однако, добрый судья разрешил журилам посидеть в холле, в виде исключения. Эта дура не заметила, что мы и так все уже там сидели. Кого они туда только ни нанимают работать!
Наконец наступил полдень и нам разрешили пойти поесть. Мэри и я поехали в соседний арабский ресторанчик и хорошо там провели часок. Опять поболтали о жюри. Я высказал предположение, что изучение правительством (а судья - член судебной ветви Правительства США) реакции жюри на преступление аналогично испытанию нового лекарства на живых людях. При этом жюри для чистоты эксперимента содержат в клетках, как крыс или морских свинок, чтобы они не разбежались и не испортили статистику. Мэри рассмеялась и согласилась, сказав, что включит эту идею в свою новеллу. Она рассказала о случаях, когда в старину, судья мог держать жюри в холодной и даже лишать пищи с целью ускорить принятие ими решений в нужном ему направлении.
Когда мы вернулись, было объявлено, что журить нам придётся дело о вооруженном ограблении - 2 негритенка 14 и 16 лет (наглые, но притворяющиеся тут испугаными, мордовороты в крахмальных рубашках и свитерках, чтобы выглядеть помоложе, хотя и выглядели они на все 20) вломились ночью в дом к одинокой, немолодой белой учительнице и так запугали бедняжку ножем, что у той произошла психическая травма, она не могла несколько месяцев работать и лечилась.
Под наблюдением седого, спокойного судьи Смита в старомодных роговых очках, женщина-прокурор нашего городка в строгом деловом костюме и пара мужчин-адвокатов негритят (у каждого свой) поочерёдно задавали кандидатам в члены жюри вопросы, стараясь угадать, как мы будем реагировать на некие стереотипы. Адвокаты старались отобрать в жюри самых тупых либералов, которыми легко манипулировать, произнося готовые либеральные штампы, типа:
- "Мы же не хотим лишить эту пацанву децтва?",
- "Как же их теперь судить, когда их в децтве били по головам?",
- "В данном преступлении виноваты не эти негритятки, а вся Система, во главе с Пентагоном."
Прокурорша поступала наоборот и старалась отобрать верующих и женщин, которые могли бы отождествить себя с жертвой. Каждая сторона могла отвести любого кандидата, если находилась тому объективная причина (типа - прошлая судимость, или факт, что кандидат был сам жертвой подобного преступления, или работником полиции и т.п. то есть не мог быть объективным). Без причины они могли тоже отвести любого, но так, чтобы в результате осталось 12 человек.
Дошла очередь и до меня. Прокурорше я понравился тем, что работал на правительство и был членом того же профсоюза, что и полиция. Однако, именно это не понравилось адвокатам. Их было двое - Желчный еврей и Спокойный негр. Желчный откровенно провоцировал и травил кандидатов в жюри, был нагл, развязен, хохотал собственным шуточкам, а Спокойный наблюдал за этим со стороны и делал записи.
Желчный быстро выяснил, что я был математиком, после чего с саркастической улыбкой повернулся к судье и заявил:
- "Из математиков никогда не выходит хороших членов жюри, поскольку они всё видят контрастно - как белое или чёрное, без полутонов", затем он повернулся ко мне и нагло попросил подтвердить эту херь: "Не так ли?"
Я спросил: "Что именно не так?"
- "Математики видят только контрасты - чёрное и белое! Без полутонов!", утвердительно сказал Желчный, с ухмылкой большого умника, и кивнул вдобавок головой, давая мне визуальную подсказку, как ему надо было отвечать. Многие в ответ на такой кивок, совершенно автоматически немедленно кивнут в ответ, я был в классе "Язык Жестов", где учитель упоминал о такой инстинктивной реакции, и о том, как лица некоторых профессий - учителя, политики, гадалки и, разумеется, адвокаты обучаются технике провоцирования своих жертв на подобные жесты. Поэтому я остался невозмутим.
- "Неверно. В математике есть разделы, занимающиеся и полутонами."
- "Какие же именно?", все ещё нагло ухмыляясь, спросил Желчный.
- "Например, Теория Вероятностей, когда не зная точного исхода события, можно подсчитать его вероятность."
- "Это не подходит для юриспруденции!", победительно закатив глазки и закинув назад свою чёрно-кудрявую голову так, что длинный его нос оказался выше узкого лба, заявил Желчный, - "Вам придется выносить своё суждение за пределами разумного сомнения." Он резко, по-куриному клюнул головой в моём направлении, и распахнув глазёнки весело оглядел всех, как младенец, после сна.
- "Как это не подходит, когда на ней построена вся судебная статистика?"
- "Судебная статистика не применяется в зале суда!", отрезал Желчный. Прокурорше и судье наш диалог явно доставлял удовольствие, они переглядывались и усмехались.
- "Странно, а я читал, что именно криминальная статистика применяется судьями, когда те выносят решения о длительности срока заключения, чтобы не забивать переполненные тюрьмы мелкими нарушителями".
- "Это другое, я имел в виду, статистика не используется адвокатами и членами жюри!", стал юлить Желчный.
- "А как же быть со статистикой жертв курения, которую активно используют адвокаты, тягающиеся с табачными корпорациями?", спросил я.
- "Ладно, оставим статистику, я говорил о логике!", как ни в чем не бывало, опытный сутяга метнулся к другой теме.
- "ОК, в математике есть раздел 'Нечеткая Логика', предназначеный именно для таких ситуаций."
- "Что это такое? Мы об этом никогда не слышали", с возродившейся из пепла иронией заявил Желчный от лица "всех".
Я с детства не люблю, когда какая-нибудь фря говорит со мною "от лица всего народа". Надо сказать, что в Америке такое встречается намного реже, чем в Совке, и присуще в основном политически долбанутым левакам. На меня такие заявы действуют, как красная тряпка на быка. И я решил дать ему пример Нечёткой Логики, заимствованный из старой суфийской притчи.
- "Я вам объясню на примере. Представим, что мы (я намеренно употребил это ненавистное местоимение) взяли два паунда навоза (я воспользовался словом 'manure', a нe 'shit') - один паунд Вы, а другой - я", сделав паузу, я заметил, как судья с трудом подавил смешок. Посмотрев на Желчного, я дождался, чтобы он утвердительно кивнул, соглашаясь довести данный мысленный эксперимент до конца. Лыбиться он опять перестал.
- "Теперь если мы смешаем наши субстанции, то что мы получим?", задал я ему вопрос. В зале раздались смешки. Желчный возмущенно развел руками и беспомощно взглянул на судью. Судья старался держать каменное лицо, давясь от смеха. Даже негритята до сих пор со скукой глазевшие в потолок, вдруг проявили интерес к происходящему, реагируя на слово 'навоз'. Тогда Желчный вперился в меня, но я молчал, как рыба.
- "Ну, мы получим 2 паунда навоза в одном горшке, я думаю?", как-то неуверенно произнес адвокат.
- "Верно! А теперь изменим условия. Предположим, Вы попрежнему взяли паунд чистого навоза, а я взял паунд чистого меда. И мы их смешали. Что у нас получится?"
- "Ну, как бы Вы это не называли, я бы этого есть не стал", пытаясь острить, сказал Желчный.
- "Правильно! Потому что у нас как и в первом случае будет 2 паунда навоза. Вот так и работает Нечеткая Логика."
Тут судья не выдержал и рассмеялся, а вместе с ним засмеялся шериф, стенографистка, прокурор, и все остальные.
- "Но именно это я и говорил, у вас всё - черное или белое - или навоз или мёд", вдруг ляпнул Желчный дрогнувшим голосом.
- "Не совсем, цель данного исследования - попытка установить путем тщательного анализа мнений членов жюри, при какой именно пропорции навоза с мёдом, смесь уже можно будет считать съедобной", сказал я с серьёзным лицом.
Тут раздался повальный хохот в зале и судья, хохоча, постучал своим молотком по столу, призывая к тишине.
А теперь угадайте с трёх раз, выбрали ли меня в члены жюри?
...
Адвокаты дали мне немотивированый отвод и я ушел домой.
На другой день мне на работу позвонила Мэри, вошедшая в жюри, и рассказала, чем кончился тот суд - негритятам дали по году детской тюрьмы с зачётом уже отсиженного ими там же срока следствия. На волю они вышли наверняка спустя пару месяцев, при хорошем поведении.
Я опускаю рассказ Мэри о том, как забавно её жюри обсуждало виновность этих негритят.
Колю Фортунатова укусил клещ. Укусил себе и укусил. Коля сперва и не заметил. Просто шея как-то странно чесалась, будто воротник натёр. А потом глянул у зеркала – клещ!
В больнице клеща выкрутили специальным пинцетом, положили в колбу и велели ждать.
— Чего ждать-то? — поинтересовался Фортунатов у пожилой докторши. — Вытащили же…
— Счастья, моя хорошая, — устало вздохнула та, — если повезёт…
— Это как? — забеспокоился Коля.
— А, вот, так, моя хорошая. — пояснила докторша. — Может пронесёт, а может и борреллиоз развиться, либо, не дай бог, энцефалит. Уже два смертных случая в этом году было...
Коля только и моргнул в ответ. Слова все были незнакомые и как всё незнакомое пугали.
«Навыдумывают же болячек, — недовольно подумал он, — тоже мне, лекари-пекари».
Врачей Коля не любил. Натерпелся от них, когда лечили. Да он вообще не любил всех людей в белых халатах - ни врачей, ни поваров, ни учёных. Ему почему-то казалось, что за белыми одеяниями скрыты некие чёрные намерения.
Между тем докторша безжалостно вкатила ему в плечо укол и выписала на бланке что-то неразборчивое:
— Если температура резко прыгнет или сильная головная боль, то скорую с этой бумажкой вызовешь…
Домой Коля пришёл уже основательно встревоженный. Сходу залез в изрядно потрёпанный медицинский справочник, доставшийся ему от тётки, чей первый муж когда-то работал сторожем в городской библиотеке. Справочник чудом уцелел от посягательств её второго мужа, человека уже литературно малообразованного и не понимающего ценности печатного текста. И как следствие, часто пользовавшего книги нецелевым образом.
К счастью, раздел про клещей был на месте. Внимательно его изучив, Коля приуныл ещё больше. Врачиха не врала, других вариантов и вправду не было.
Фортунатову стало себя жалко. Только жить снова начал, с обидой подумал он, и нате вам…
Он прилёг на диван, закрыл глаза и, прислушиваясь к себе, стал ждать проявления всех тех симптомов, о которых только что прочёл.
Прошло минут десять, ничего не происходило. Лишь левая нога зачесалась, но про это в справочнике ничего сказано не было. Он закрыл глаза, решив подождать ещё немного.
В квартире стояла тишина, томительная и очень неприятная, словно с привкусом какой-то ржавчины.
Фортунатов не выдержал и встал. Потом подошёл к окну, открыл одну из створок и посмотрел вниз. Двор был пуст и тих, лишь откуда-то издалека доносился зовущий тонкий голосок: ма-ма, ма-ма!
Он оглядел свою комнату, где застоялся запах табака, пыльное зеркало на стене, стол с грязной посудой, старый пожелтевший телефон на табуретке.
А, ведь, так и вправду помру, подумалось вдруг ему, а никто добрым словом и не вспомнит.
Отчего-то эта мысль его испугала, и он, подойдя к телефону, снял трубку.
— Алло, Серёга, — набрал он товарища, с кем иногда вместе ездили на рыбалку, — тебе катушку мою «шимановскую» надо?
— Да, не собираюсь пока, — зевнул в ответ Серёга, — жара же, щука всё равно спит...
— Не, вообще... надо? Забирай, — Фортунатов слегка помедлил и небрежно добавил, — бесплатно...
Телефон затих. Очевидно, Серёга осмысливал услышанное.
— Бухаешь опять что ли? — осторожно предположил он. — Ты ж вроде подвязывал…
Коля обиделся и положил трубку, передумав звонить кому-то ещё из друзей.
Потом постоял пару минут и снова снял, набрав номер бывшей жены.
— Фортунатов? — сразу спросила та. Каким-то образом она всегда угадывала, что звонит именно он. — Ну, чего хотел-то?
Она вздохнула и замолчала, приготовившись к ритуальной перебранке.
Коля хотел рассказать про клеща, но в горле от жалости к себе запершило.
— Там на даче яблоки уже... — прокашлялся он, — скажи своему, пусть заедет, соберёт.
Дача была материна, при разводе досталась ему, но Коля бывал там редко, ездил только траву постричь, да и то, когда звонили соседи по участку, ругались. Бывшая же дачу любила, а теперь, когда они с новым мужем взяли машину, съездить туда никогда не отказывалась.
— Спасибо… — смягчилась она, — ...ты как... устроился куда?
— Устроился...
— Вот и молодец, — похвалила она, — вот, и работай себе… и пей в меру… и живи как все люди…
Почему-то Колю это задело.
— Сами-то жить умеете? — не выдержал он. — Кредитов понабрали, как собаки блох и строите из себя!
Он не стал продолжать разговор и бросил трубку. Звонить кому-то ещё окончательно расхотелось. Фортунатов на секунду представил лицо супруги, когда ей сообщат обстоятельства его смерти и мстительно усмехнулся.
Потом присел на диван и машинально включил телевизор. Показывали биатлон где-то в горах. Спортсмены в ярких костюмах бежали наперегонки, падали, стреляли, поднимались и снова устремлялись вперёд…
«Всё как в жизни, — подумал Коля, — кто-то сразу попадает в цель, и бежит себе дальше. А кому-то приходится штрафные круги отмотать, чтоб потом догонять остальных. Только, вот, жизнь у всех одна, беготнёй не добрать».
Он вздохнул, щёлкнул пультом, и прошёл на кухню, где без аппетита поужинал хлебом с рыбными консервами. Закончив с едой, посидел ещё немного просто так, потом снова вздохнул и решил выйти проветриться.
Внизу было прохладно и пахло липами. На скамейке у подъезда сидел дворовый бездельник Генка Ходырев и в состоянии пьяной креативности сосредоточенно плющил ногой пустую пивную банку.
— Колян! — обрадовался он Фортунатову, — А чего смурной такой? Это потому что не употребляешь больше… Займи полтаху-а?
— Клещ укусил, — кратко пояснил Коля и чуть поколебавшись выдал Генке полтинник, — на, можешь не отдавать…
Генка, не ожидавший такой щедрости, резво спрыгнул со скамейки, схватил деньги и так бойко зашагал на угол, что Фортунатов только вздохнул – этот точно всех переживёт...
Теперь двор был совсем пуст, только у клумбы с яркими лохматыми цветами, в халате и с лейкой в руке, лениво прохаживалась Надька Белякова, его бывшая одноклассница и всегдашняя соседка сверху.
«Вот же, – подумалось ему, – ходит себе, коза ногастая, а тоже жить останется».
Ему вдруг захотелось сказать ей что-нибудь очень неприятное. Что больно худая, да длинная, или, что нос как выключатель, или…
— Слышь, Надежда, — окликнул он, — подойди на минутку…
— Чего тебе? — насторожилась та, но, поколебавшись, подошла поближе.
Фортунатов собрался с мыслями, выискивая слова пообиднее и вдруг вспомнил, что в школе, в начальных классах, они с Надькой хорошо дружили, и однажды даже поцеловались за гаражами. Память услужливо высветила и то лето, и что тогда также вкусно пахло липами, и что на гараже розовым мелом было написано "Белякова - ведьма".
Он посмотрел в угол двора, где на месте гаражей давно уже была парковка для машин, потом снова на Надьку и неожиданно для себя сказал:
— Я, Надь, умру скоро, может, завтра уже…
— Тьфу, дурак или родом так? — нахмурилась Надька, — кто ж так шутит-то?
— Да, серьёзно я, — продолжил Коля, чувствуя, как на глаза помимо воли наворачиваются слёзы, — клещ меня в лесу цапнул. В шею.
Надька ойкнула и поставила лейку на землю.
— Это как же, Коль? Так ты, давай, в больницу беги скорее!
— Был уже, — махнул он рукой, — жду, вот, теперь, когда температура поднимется. Тогда точно хана.
Надька придвинулась ещё ближе и дотронулась ладонью до его лба.
Рука у неё была влажной, мягкой и приятно пахла свежей травой. Фортунатов невольно зажмурился и даже замер, пытаясь продлить это уютное ощущение.
— Вроде нету… — Надька убрала руку, немного подумала и убеждённо заговорила:
— В церковь тебе надо, Коля, во всех своих грехах покаяться, прощение попросить. И стараться больше не грешить. И...
— Пойду я, Надь, — вздохнул он, — поздно мне отмаливаться-то.
Он почти уже дошёл до своей двери, когда снизу, из тиши подъезда, донеслось чуть слышное «подожди»…
Надька потянулась из-под одеяла, включила торшер, снова положила ему на лоб руку и слегка улыбнулась:
— Что-то не похож ты на больного… наврал, поди, про клеща-то?
Коля молчал и, словно впервые, с интересом смотрел на Надьку, отмечая мягкий овал её лица, розовые полные губы, гладкие русые волосы и, не найдя что сказать, лишь мотнул головой.
— Чего молчишь-то?
— Ты на даму червей смахиваешь, — сказал Коля, — красивая…
— Да, ну тебя, — Надька быстро соскочила с кровати и, завернувшись в халат, пошла на кухню.
— Чай-то хоть есть у тебя, кавалер?
— На кухне, в буфете…
Фортунатов встал и, замотавшись в одеяло, подошёл к окну. Прикурил сигарету, затянулся, медленно выдохнул дым наружу в прохладную пустоту двора, потом недоверчиво покачал головой и вдруг улыбнулся.
(С)robertyumen