Занимательная История Государства Российского (4)
Сегодня никакого вольного пересказа, слово князю Петру Андреевичу Вяземскому, без купюр и обработки.
===============================================
Граф Остерман сказал, кажется, маркизу Паулучи в 1812 году: "Для вас Россия мундир ваш: вы его надели и снимите его, когда хотите. Для меня Россия кожа моя".
Говоря о некоторых блестящих счастливцах, NN сказал: "От них так и несет ничтожеством".
Многое может в прошлой истории нашей объясниться тем, что русский, т.е. Петр Великий, силился сделать из нас немцев, а немка, т.е. Екатерина Великая, хотела сделать нас русскими.
NN говорит: "Если, сходно с поговоркой, говорится, что рука руку моет, то едва ли не чаще приходится сказать: рука руку марает".
При Павлове (Николае Филипповиче) говорили об общественных делах и о том, что не должно разглашать их недостатки и погрешности. "Сору из избы выносить не должно", - кто-то заметил. "Хороша же будет изба, - возразил Павлов, - если никогда из нее сору не выносить".
Безбородко говорил об одном своем чиновнике: "Род человеческий делится на он и она, а этот - оно".
Шишков говорил однажды о своем любимом предмете, т.е. о чистоте русского языка, который позорят введениями иностранных слов. "Вот, например, что может быть лучше и ближе к значению своему, как слово дневальный? Нет, вздумали вместо него ввести и облагородить слово дежурный [происходит от франц. dе jour], и выходит частенько, что дежурный бьет по щекам дневального".
Денис Давыдов спрашивал однажды князя К***, знатока и практика в этом деле, отчего вечером охотнее пьешь вино, нежели днем? - "Вечером как-то грустнее", - отвечал князь с меланхолическим выражением в лице. Давыдов находил что-то особенно поэтическое в этом ответе.
Денис Давыдов уверял, что когда Растопчин представлял Карамзина Платову, атаман, подливая в чашку свою значительную долю рому, сказал: "Очень рад познакомиться; я всегда любил сочинителей, потому что они все пьяницы".
Когда граф Марков был посланником в Стокгольме, назначен был к нему секретарем Д***, добрый и порядочный человек, но ума недалекого.
Однажды после обеда, который Марков давал в честь дипломатического корпуса, заметил он, что собрался кружок дипломатов около Д***, который с большим жаром твердил: "И вот так, и вот этак" (et comme si et comme ca) и размахивал руками. Марков почуял беду. Он подошел к кружку и спросил одного из слушателей, о чем идет речь. "Господин секретарь, - отвечал тот, - изволит объяснять нам, как производится сечение кнутом в России".
У многих любовь к отечеству заключается в ненависти ко всему иноземному. У этих людей и набожность, и религиозность, и православие заключаются в одной бессознательной и бесцельной ненависти ко власти папы.
Приятель князя Дашкова выражал ему удивление, что он ухаживает за госпожой ***, которая не хороша собой, да и не молода. "Все это так, - отвечал князь, - но если бы ты знал, как она благодарна!"
Новые порядки - дело хорошее и естественное явление в ходу и постепенном развитии общества. Но есть люди, которые хотят и требуют новых порядков во что бы то ни стало и не справляясь, есть ли под рукой материалы и зачатки для устройства новых порядков. Это лица такого рода, что они не усомнились бы взять на себя формировку конных полков в Венеции.
Кем-то было сказано: "Стихи мои, обрызганные кровью". - "Что ж, кровь текла у него из носу, когда писал он их?" - спросил Дмитриев.
Генерал Костенецкий почитает русский язык родоначальником всех европейских языков, особенно французского. Например domestique явно происходит от русского выражения "дом мести". Кабинет не означает ли "как бы нет": человек запрется в комнату свою, и кто ни пришел бы, хозяина как бы нет дома. И так далее.
Последователь его, а с ним и Шишкова, говорил, что слово республика не что иное, как "реж публику".
Другой начальник говорил, что когда приходится ему подписывать формулярные списки и вносить в определенные графы слова "достоин" и "способен", часто хотелось бы ему прибавить: "способен ко всякой гадости, достоин всякого презрения".
Русский язык похож на человека, у которого лежат золотые слитки в подвале, а часто нет двугривенника в кармане, чтобы заплатить за извозчика. Поневоле займешь у первого встречного знакомца.
Однажды Пушкин между приятелями сильно руссофильствовал и громил Запад. Это смущало Александра Тургенева, космополита по обстоятельствам, а частью и по наклонности. Он горячо оспаривал мнения Пушкина, наконец не выдержал и сказал ему: "А знаешь ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек".
Пушкин расхохотался, и хохот обезоружил его.
Нужно при этом напомнить, что Пушкин не бывал никогда за границей, что в то время русские путешественники отправлялись обыкновенно с Любскими пароходами и что Любек был первый иностранный город, ими посещаемый.
"Старая записная книжка." 1825