Дрова (история одного священника)
Переселился в деревню, а дров — нету. Спрашиваю — купить, но никто не
продает: самим, дескать, надобны. У некоторых запасено столько, что и до
скончания времен не спалить, топи хоть круглые сутки. Стоят вдоль
огородов нескончаемые поленницы: иные и почернели, и гниют, но: "самим
пригодятся". И ничего уж тут не поделаешь — это по-крестьянски…
Между тем подошел ноябрь, стало холодно. Тут, по счастью, нашелся
жертвователь — облагодетельствовал целой телегой дров. Правда, дрова эти
были рассыпаны по двору пилорамы: у мужиков что-то не задалось с вывозом
— перевернули и телегу, и трактор. Впоследствии разная тяжелая техника
закатала поленья в грязь, а грязь замерзла от наступившего похолодания.
И вот обухом колуна навыколачиваю дровишек, привяжу к багажнику
велосипеда и — домой. Пока одни горят, другие сушатся в устье печки:
завтра — им гореть, а сушиться будет следующая вязанка. Конечно, и грязи
от этих дров было несметно, и пар по избе плавал, точно облако, но тепла
хватало вполне. Все бы ладно, да началась зима и дрова мои засыпало
снегом, отчего они превратились в полезное ископаемое.
Как-то разгребаю сугробы в поисках спасительной древесины — подъезжает
автомобиль. Выходят из него люди в черных пальто и начинают махать
руками в разные стороны — ведут, стало быть, начальственный разговор.
Потом приблизились посмотреть на непонятное им занятие. А я как раз три
чурочки раздобыл, четвертую выколачиваю. Глянули они и рассмеялись:
— Лес продаем тысячами кубов, а священник дровами не обеспечен.
— Вот, — говорю, — и выпало вам счастье принести достойный плод
покаяния.
— А мы — безбожники, — и снова смеются.
— Безбожники, но — православные, христианские? — спрашиваю.
— А какие еще бывают?
— Ну, наверное, иудейские, мусульманские…
— Нет уж, отец, нам этого не надо: мы — свои…
Через несколько дней прислали они грузовик: еловые пни, оставшиеся после
разделки стволов. Эти дрова тоже были сырыми, горели плохо, дымили, да
еще и стреляли из печки мелкими угольками, но благодаря им я дотянул до
того времени, когда началась очередная заготовка топлива.
Двое механизаторов взяли меня в компаньоны, и на колесном тракторе мы
отправились далеко за реку. Весь день валили деревья, обрубали сучки,
назавтра — опять туда же. Вечером возвращаемся, сосед говорит, что за
мною приезжали — отпевать, но так и уехали восвояси. Причем старик,
хоронивший брата, сильно бранился: негоже, мол, батюшке бродить на
лесоповал — он должен сидеть дома, дежурить, как врач "скорой помощи".
Старик, конечно, был прав.
Утром я помчался вослед за ним и успел. А потом он рассказал мне, как
была устроена приходская жизнь в прежние времена. Мир определил нарезать
церкви тридцать шесть гектаров земли: восемнадцать — священнику,
двенадцать — диакону и шесть — псаломщику. По одному гектару от каждого
можно отнять: на этой площади были храм, погост, школа. А остальная
земля кормила клириков: сами прихожане арендовали и обрабатывали ее,
расплачиваясь натуральным продуктом. Причем священнику строго-настрого
воспрещалось работать: лишь в самом начале сенокоса дозволяли ему пройти
рядок по луговине и отправляли домой. Дровами его снабжали в любых
количествах и, само собою, бесплатно.
— У батюшки жизнь — сплошное дежурство, — поучал старик. — Работу за
него сделает мир, но уж если что духовное понадобится: исповедь,
соборование, крещение, венчание, отпевание, — батюшка должен быть на
месте и в полной готовности…
А потом: руки… Гляньте-ка на свои руки… То-то и оно — обыкновенные: в
порезах, мозолях, чернота въелась… И у меня такие же. Но я никого не
благословляю, к моим рукам никто не прикладывается… А священнику
приходится еще и новорожденных в купель окунать, и венцы цеплять на
молодоженов — куда ж с такими страшными лапами?..
И снова старик был прав.
Впредь я уже на заготовки не отлучался: выписывал в лесничестве
необходимые пятнадцать кубических метров, и лес приволакивали мне прямо
к дому. Оставалось распилить два десятка хлыстов, переколоть и уложить в
поленницы.
А еще — завел в храме наждак, которым и доводил руки до приличного вида.
Так и учился уму-разуму помаленьку.
Ярослав Шипов