"...Именно, это второе состоит в том, что, по внутреннему убеждению моему,
самому полному и непреодолимому, - не будет у России, и никогда еще не
было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов,
как все эти славянские племена... ... чуть только их Россия освободит, а
Европа согласится признать их освобожденными! И пусть не возражают мне,
не оспаривают, не кричат на меня, что я преувеличиваю и что я
ненавистник славян! Я, напротив, очень люблю славян, но я и защищаться
не буду, потому что знаю, что все точно так именно сбудется, как я
говорю, и не по низкому, неблагодарному, будто бы, характеру славян,
совсем нет, - у них характер в этом смысле как у всех, - а именно
потому, что такие вещи на свете иначе и происходить не могут.
Распространяться не буду, но знаю, что нам отнюдь не надо требовать с
славян благодарности, к этому нам надо приготовиться вперед. Начнут же
они, по освобождении, свою новую жизнь, повторяю, именно с того, что
выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и
покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и
Россия, но они именно в защиту от России это и сделают. Начнут они
непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и
убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью,
напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении
мира вмешательством европейского концерта, а не вмешайся Европа, так
Россия, отняв их у турок, проглотила бы их тотчас же, "имея в виду
расширение границ и основание великой Всеславянской империи на
порабощении славян жадному, хитрому и варварскому великорусскому
племени".
Долго, о, долго еще они не в состоянии будут признать бескорыстия России
и великого, святого, неслыханного в мире поднятия ею знамени величайшей
идеи, из тех идей, которыми жив человек и без которых человечество, если
эти идеи перестанут жить в нем, - коченеет, калечится и умирает в язвах
и в бессилии. Нынешнюю, например, всенародную русскую войну, всего
русского народа, с царем во главе, подъятую против извергов за
освобождение несчастных народностей, - эту войну поняли ли наконец
славяне теперь, как вы думаете?
Но о теперешнем моменте я говорить не стану, к тому же мы еще нужны
славянам, мы их освобождаем, но потом, когда освободим и они кое-как
устроятся, - признают они эту войну за великий подвиг, предпринятый для
освобождения их, решите-ка это? Да ни за что на свете не признают!
Напротив, выставят как политическую, а потом и научную истину, что не
будь во все эти сто лет освободительницы-России, так они бы давным-давно
сами сумели освободиться от турок, своею доблестью или помощию Европы,
которая, опять-таки не будь на свете России, не только бы не имела
ничего против их освобождения, но и сама освободила бы их.
Это хитрое учение наверно существует у них уже и теперь, а впоследствии
оно неминуемо разовьется у них в научную и политическую аксиому. Мало
того, даже о турках станут говорить с большим уважением, чем об России.
Может быть, целое столетие, или еще более, они будут беспрерывно
трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России; они будут
заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию,
сплетничать на нее и интриговать против нее.
О, я не говорю про отдельные лица: будут такие, которые поймут, что
значила, значит и будет значить Россия для них всегда. Они поймут все
величие и всю святость дела России и великой идеи, знамя которой
поставит она в человечестве. Но люди эти, особенно вначале, явятся в
таком жалком меньшинстве, что будут подвергаться насмешкам, ненависти и
даже политическому гонению.
Особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на
весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей
европейской культуре, тогда как Россия - страна варварская, мрачный
северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник
европейской цивилизации.
У них, конечно, явятся, с самого начала, конституционное управление,
парламенты, ответственные министры, ораторы, речи. Их будет это
чрезвычайно утешать и восхищать. Они будут в упоении, читая о себе в
парижских и в лондонских газетах телеграммы, извещающие весь мир, что
после долгой парламентской бури пало наконец министерство в Болгарии и
составилось новое из либерального большинства и что какой-нибудь ихний
Иван Чифтлик согласился наконец принять портфель президента совета
министров.
России надо серьезно приготовиться к тому, что все эти освобожденные
славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся
европейскими формами, политическими и социальными, и таким образом
должны будут пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем
постигнуть хоть что-нибудь в своем славянском значении и в своем особом
славянском призвании в среде человечества. Между собой эти землицы будут
вечно ссориться, вечно друг другу завидовать и друг против друга
интриговать.
Разумеется, в минуту какой-нибудь серьезной беды они все непременно
обратятся к России за помощью. Как ни будут они ненавистничать,
сплетничать и клеветать на нас Европе, заигрывая с нею и уверяя ее в
любви, но чувствовать-то они всегда будут инстинктивно (конечно, в
минуту беды, а не раньше), что Европа естественный враг их единству,
была им и всегда останется, а что если они существуют на свете, то,
конечно, потому, что стоит огромный магнит - Россия, которая, неодолимо
притягивая их всех к себе, тем сдерживает их целость и единство. Будут
даже и такие минуты, когда они будут в состоянии почти уже сознательно
согласиться, что не будь России, великого восточного центра и великой
влекущей силы, то единство их мигом бы развалилось, рассеялось в клочки
и даже так, что самая национальность их исчезла бы в европейском океане,
как исчезают несколько отдельных капель воды в море.
России надолго достанется тоска и забота мирить их, вразумлять их и
даже, может быть, обнажать за них меч при случае... "
Ф. М. Достоевский "Дневник писателя" 3 гл.
Содрал цитату у Шурыгина.