ТЕНИ
Галке
«...не плюй нам в лицо,
бесполезная трата
слюны,
мы стали концом
этой гордой когда-то
страны...»
I
* * *
А.Т.
Слава башен - выше башен,
вышибавшим мне мозги
день не страшен, день вчерашен,
будь добряшей – помоги!
Будь хоть сукой, хоть наукой,
хоть простым житьем-бытьем,
затаись или аукай,
все равно тебя найдем.
У добра слоновьи уши
и на башне перископ,
горький воздух из отдушин
гладит волосы и лоб.
Эта странная система
построения в ряды,
явно скушать захотела
наши пашни и сады.
Ты крестьянин, я крестьянин,
парясь в банях до поры,
защитим от внешней дряни
наши теплые миры.
Миру мир, воякам дуля,
забиякам отворот,
во саду ли свищут пули,
валят бомбы в огород.
В относительные рамки
загоняя брань и сечь,
генерал не кличет мамки,
не боится в землю лечь.
Этим очень интересен,
лик военной чепухи:
двадцать весен, мир не тесен,
заховают в лопухи.
На войну, на войну на вот,
получи и распишись,
вдоль по плацу ноги браво
отпечатывают жизнь.
Ты крестьянин, я крестьянин,
сзади слева – скотовод,
в жопу молнией поранен,
рядовой громоотвод.
Тумбы, ямбы, мне бы, я бы,
вновь на свете зародясь...
Кто тут принцы? Кто тут жабы?
Кто тут временные – слазь!
Черт меж вами ногу сломит,
повредится головой,
Кто-то тонет, кто-то стонет,
кто в улыбке, как живой.
Грязи, газик, звезды в фазе
окончания всего.
Он не болен, не заразен,
не тревожит никого.
Он не более чем камень,
камнем больше на земле,
он с холодными руками,
стылым оком ввысь алел.
Хрен с ним, далее по плану,
тоже, вздумали, - отца!
Я медалью не достану
из замирья мертвеца.
У добра свои ужимки,
с каждым годом веселей,
А ошибки? За ошибки -
штраф, а стало быть – налей!
Слава башен выше башен,
у него над головой
нынче суслики, папаша,
танец пляшут половой!
Он крестьянин, он костями
в свой предел проделал путь -
землю теплую горстями
разгрести и отдохнуть.
Все мечты однажды где-то
в этот мир находят лаз,
и карета лазарета
им на завтрак возит нас.
По спине забытых пашен
стаей стали прут жуки.
Слава башен - выше башен...
Как ты страшен без ноги!
Дева, белая сестричка,
словно птичка надо мной.
Поколдуй немного, птичка,
выправь разум белизной.
Мальчик, мальчик, что же это,
Боже, пальчик не пришить!
Эй карету нам, карету...
Есть карета – будет жить!
Будет жуть, и даже хуже,
будет жить наоборот
В окнах, зеркале и луже
вертит зенками урод.
Бляха-муха, что за двери,
что за ручки – не открыть!
Эй вы, сволочи, тетери,
помогите, помогить....
Эта добрая система
построения в ряды
мне откушала пол-тела...
Горько, горько молодым!
Горько, стойка, миска, койка...
Нулевой... Отсчет пошел
Вы такой-то? Да, такой-то!
Пшел отсюда! Нагишом!
Слава нашим как подруга,
Смерть и мука для врага,
помоги, не будь наукой,
или сукой... Да? Ага!
II
* * *
А.А.
"все больше боль России отражалась..."
в кивках ее навязчивого жала,
все больше голых слов она рожала,
кричавших, выползая в божий свет.
Мадам, месье, отведайте кинжала,
Ах, что Вы, я отнюдь не обижала,
нисколечко, скорее подражала
не верящим в простое слово «Нет»!
За болью боль, сомненье за сомненьем,
за ложью две, за тенью стаей тени.
Все кончено, Вы сами захотели
быть быдлом, непугливым и сырым.
Сухие белоперые метели
в ушах у Вас пронзительно свистели,
дай бог Вам, отвернувшись от постели,
принять другие, скромные дары.
И череп пуст, и дева одинока!
Разъяты рамки уст, силком, жестоко,
их не сомкнуть ни позже, ни до срока,
они заткнутся сами нужным днем.
Дотоль она, слагая одиноко,
струит себя, как воды – Ориноко,
и двери с полу-стоном, полу-вздохом,
наказывают мыслями о Нем.
III
* * *
A.С.
Александр Исаич!
Александр Исаич!
Александр Сергеич!
Александр Легендыч!
Александр Встречаич!
Александр Надеич!
Ну, давай, все сначала,
человечность кричала:
будешь там, попроси их,
чтобы жизня в России
хоть чуток полегчала,
хоть для нас полегчала!
Буду, буду, ответил,
попрошу, - обещаю,
Этих, этих и этих, -
навещу, поспрошаю.
Сам-то веришь? Как будто.
Сильно веришь? Бывает.
В остальные минуты?
Не пойму... Уповаю?
Много ль силы? Осилим!
Эту силу тогда бы.
Что помеха для сильных,
то - насилие слабым.
Ваша правда, бабуля,
ваша правда, начальник,
ваша правда, как пуля...
на вокзале встречают.
Ожидали? Конечно!
Удивились? Еще бы!
К нам надолго? Навечно.
Как там в мире? Трущобы.
Демократия – это
право впрыгнуть в ракету,
надавить на педали,
дернуть в темные дали.
Демократия - это
не партийная драчка!
Это дело совета,
что рабочий и прачка
заключили как будто,
где рабочий – как Будда,
а она – как Мария,
ей в метро говорили.
Ну-ка вон из России,
в Европейские штаты,
в коих кто-то, когда-то,
вам вручил эполеты.
Там, где есть в магазине,
там, где нет казематов,
там, где речка без мата
и без лука котлеты.
Александр Исаич,
извините уродов,
мы народ, нас, народа,
обижать не годится!
Мы народ, нам, народу,
булку хлеба и воду,
потеплее погоду,
пожирнее синицу.
Александр Надеич,
в деревнях плачут девы,
без души, без идеи,
без работы, без плевы.
Девы мыкают горе,
мнят себя в загранице,
остальные под корень
батя вырвал страницы.
Поезд, лупит и лупит
по зеленой равнине,
кто из русских не любит
на казенной перине
в быстроходном вагоне,
в скоробойном патроне,
на дощатой скамейке,
как на временном троне.
Вот и ладушки, дома.
Дай-ка чаю, Наташа.
После третьего тома
я навечно уставший.
Утром пишется даже,
но к пяти – засыпаю.
Дай-ка чаю, Наташа!
Дай-ка крепкого чаю.
Александр Уставший,
Александр Уснувший...
Или нет? Саша, Саша!
...упокой, Боже, душу...
26 декабря 1999 г.