Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Холмы по ту сторону долины Эбро были длинные и белые. По эту сторону ни деревьев, ни тени, и станция между двумя путями вся на солнце. Только у самого здания была горячая тень, и в откры- той двери бара висел занавес из бамбуковых па- лочек. Американец и его спутница сидели за столиком в тени здания. Было очень жарко. Экспресс из Барселоны должен был прийти через сорок минут. На этой станции он стоял две минуты и шел дальше, в Мадрид. -- Чего бы нам выпить? -- спросила девушка. Она сняла шляпу и положила ее на стол. -- Ужасно жарко, -- сказал мужчина. Давай выпьем пива. DOS cervezas. -- сказал мужчина, раздвинув занавес. (Две кружки пива (исп. ). ) -- Больших? -- спросила из-за двери женщина. -- Да. Две больших. Женщина принесла две кружки пива и две войлочных подставки. Она положила их на стол, поставила на них кружки с пивом и взглянула на мужчину и девушку. Девушка смотрела вдаль, на гряду холмов; они белели на солнце, а все вокруг высохло и побурело. -- Словно белые слоны, -- сказала она. -- Никогда не видел белых слонов. -- Мужчина выпил свое пиво. -- Где уж тебе видеть! -- А почему бы и нет? Мало ли что ты говоришь, это еще ровно ничего не значит. Девушка взглянула на бамбуковый занавес. -- На нем что-то написано. -- сказала она. -- Что это значит? -- "Anis del Того". Это такая водка. -- Давай попробуем. -- Послушайте! -- позвал он. Женщина вышла из бара. -- С вас четыре реала. -- Дайте нам два стакана Anis del Того. -- С водой? -- Ты как хочешь? С водой? -- Не знаю, -- сказала девушка. -- А с водой вкусно? -- Недурно. -- Так как же, с водой? -- спросила женщина. -- Да. с водой. -- Отдает лакрицей, -- сказала девушка и поставила стакан на стол. -- Вот и все так. -- Да, -- сказала девушка. -- Все отдает лакрицей. Особенно то, чего так давно хотелось. Вот и с абсентом так было. -- Перестань. -- Ты сам первый начал, -- сказала девушка. -- Мне было хорошо. Я не скучала. -- Ну что же, давай попробуем не скучать. -- Я и пробовала. Я сказала, что холмы похожи на белых слонов. Разве это не остроумно? -- Остроумно. -- Мне хотелось попробовать эту водку. Мы ведь только и делаем, что ездим по новым местам и пробуем новые вина. -- Вот именно. Девушка взглянула на холмы. -- Чудесные холмы, -- сказала она. -- Пожалуй, они вовсе и не похожи на белых слонов. Просто мне подумалось, что вот так же и те белеют сквозь деревья. -- Не выпить ли нам еще? -- Пожалуй. Теплый ветер качнул к столу бамбуковый занавес. -- Хорошее пиво, холодное, -- сказал мужчина. -- Чудесное, -- сказала девушка. -- Это же пустячная операция, Джиг, -- сказал мужчина. -- Это даже и не операция. Девушка смотрела вниз. на ножку стола. -- Ты сама увидишь, Джиг, это сущие пустяки. Только сделают укол. Девушка молчала. -- Я поеду с тобой и все время буду подле тебя. Сделают укол, а потом все уладится само собой. -- Ну, а потом что с нами будет? -- А потом все пойдет хорошо. Все пойдет по-прежнему. -- Почему ты так думаешь? -- Только это одно и "мешает нам. Только из-за этого мы и несчастны. Девушка взглянула на занавес и. протянув руку, захватила две бамбуковые палочки. Так ты думаешь, что нам будет хорошо и мы будем счастливы? -- Я уверен. Ты только не бойся. Я многих знаю. кто это делал. -- Я тоже, -- сказала девушка. -- И потом все они были так счастливы. -- Если ты не хочешь, не надо. Я не настаиваю, если ты не хочешь. Но я знаю, что это сущие пустяки. -- А ты правда этого хочешь? -- Я думаю, это самый лучший выход. Но если ты сама не хочешь, то и не надо, я вовсе этого не хочу. -- А если я это сделаю, ты будешь доволен и все пойдет по-прежнему, и ты меня будешь любить! -- Я и теперь тебя люблю, ты же знаешь. -- Знаю. А если я это сделаю, то все опять пойдет хорошо, и если я скажу, что холмы похожи на белых слонов. тебе это понравится? -- Я буду в восторге. Я и сейчас в восторге, только теперь мне не до этого. Ты ведь знаешь, я всегда такой, когда нервничаю. -- А если я это сделаю, ты не будешь нервничать? [i] -- Нет, потому что это пустяки. -- Ну, тогда я сделаю. Мне все равно, что со мной будет. -- То есть как? -- Мне все равно, что со мной будет. -- Но мне-то не все равно. -- Да, да. Но мне все равно, что со мной будет. Я это сделаю, и все будет хорошо. -- Если так, то я не хочу, чтобы ты это делала. Девушка встала и прошла до конца платформы. По ту сторону линии были засеянные поля и деревья вдоль берегов Эбро. Вдали за рекой были горы. Тень от облака скользила по зеленому полю, и между деревьями виднелась река. -- Все это могло быть нашим, -- сказала девушка. -- Все могло быть нашим, но мы сами виноваты, что это с каждым днем становится все более невозможным. -- Что ты говоришь? -- Я говорю, что все могло быть нашим. -- Все и так наше. -- Нет. Не наше. -- Весь мир наш. -- Нет. Не наш. -- Мы можем поехать куда угодно. -- Нет, не можем. Теперь все это не наше. -- Наше. -- Нет. То, что раз упущено, никогда не вернется. -- Но мы еще ничего не упустили. -- А вот увидишь. -- Идем обратно в тень, -- сказал он. -- Не надо так волноваться. -- Я не волнуюсь, -- сказала девушка. -- Просто я все понимаю. -- Я не хочу, чтобы ты делала то, чего ты не хочешь... -- Или что мне вредно. Знаю. Не выпить ли нам еще пива? -- Хорошо. Ты должна только понять... -- Я понимаю, -- сказала девушка. -- Может быть, мы оставим этот разговор? Они сели за стол. Девушка смотрела на выжженные склоны холмов за рекой, ее спутник смотрел на нее и на стол. -- Ты должна понять, -- сказал он, -- я вовсе не хочу, чтобы ты делала то, чего не хочешь. Если для тебя это так много значит, я готов пойти на это. -- А для тебя это ничего не значит? Мы бы как-нибудь справились. -- Конечно, значит. Только мне никого не надо, кроме тебя. Мне больше никто не нужен. И я знаю, что это сущие пустяки. -- Конечно. Ты знаешь, что это сущие пустяки. -- Ты можешь говорить что угодно, а я знаю, что это так. -- Можно тебя попросить об одной вещи? -- Я все готов для тебя сделать. -- Так вот, я тебя очень, очень, очень, очень, очень прошу замолчать. Он ничего не ответил и посмотрел на чемоданы, которые стояли у стены. На них были ярлыки всех отелей, где они останавливались. -- Я не хочу, чтоб ты это делала, -- сказал он. -- Мне это вовсе не нужно. -- Я сейчас закричу. -- сказала девушка. Из бара вышла женщина с двумя кружками пива и поставила их на промокшие подставки. -- Поезд придет через пять минут" -- сказала она. -- Что она говорит? -- спросила девушка. -- Что поезд придет через пять минут. Девушка благодарно улыбнулась женщине. -- Я пойду перенесу чемоданы на ту сторону, -- сказал он. Она улыбнулась в ответ. -- Хорошо. А потом приходи обратно допивать пиво. Он поднял тяжелые чемоданы и перенес их на другую платформу, по ту сторону станции. Он взглянул на пути, но поезда еще не было видно. Возвращаясь, он прошел через бар, где пили пиво ожидавшие поезда пассажиры. Он выпил у стойки стакан Anis del Того и посмотрел на них. Все спокойно дожидались поезда. Он вышел, раздвинул бамбуковый занавес. Она сидела за столом и улыбнулась ему. -- Ну, как ты себя чувствуешь? -- спросил он. -- Прекрасно, -- сказала она. -- Все в порядке. Я чувствую себя прекрасно.
– Такая пора теперь завелась, что уже церкви святые теперь не наши. – Как не наши? – Теперь у жидов они на аренде. Если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править. - Что ты толкуешь? – И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя. – Врет он, паны-браты, не может быть того, чтобы нечистый жид клал значок на святой пасхе! – Как! чтобы жиды держали на аренде христианские церкви! чтобы ксендзы запрягали в оглобли православных христиан! Как! чтобы попустить такие мучения на Русской земле от проклятых недоверков!
Начало 90-х, Бруклин и я берусь за любую чистую подработку.
Однажды старая вдова наняла разобрать архив похороненого мужа который вёл переписку (на незнакомом ей языке) с родными братьями в России.
Большинство писем было 1915- 1938 годов, ( в 1938 братьев расстреляли как ин-агентов найдя у них переписку с американцем) так-же были его дневники и блокноты, кое-что она разрешила сфотографировать, вот понравилось у него взял:
Бог,двух вещей я прошу у Тебя, не откажи мне, прежде нежели я умру: суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом,
дабы, пресытившись, я не отрёкся Тебя и не сказал: «кто Господь?» и чтобы, обеднев, не стал красть и употреблять имя Бога моего всуе.
Есть род, который проклинает отца своего и не благословляет матери своей.
Есть род, который чист в глазах своих, тогда как не омыт от нечистот своих.
Есть род — о, как высокомерны глаза его и как подняты ресницы его!
Есть род, у которого зубы — мечи, и челюсти — ножи, чтобы пожирать бедных на земле и нищих между людьми.
У ненасытимости две дочери: «давай, давай!» Вот три ненасытимых, и четыре, которые не скажут: «довольно!» —
Преисподняя и утроба бесплодная — земля, которая не насыщается водою, и огонь, который не говорит: «довольно!»
Глаз, насмехающийся над отцом и пренебрегающий покорностью к матери, выклюют вороны дольные и сожрут птенцы орлиные!
Таков путь и жены прелюбодейной; поела и обтёрла рот свой, и говорит: «я ничего худого не сделала».
От трёх трясётся земля, четырёх она не может носить:
раба, когда он делается царём; глупого, когда он досыта ест хлеб;
позорную женщину, когда она выходит замуж, и служанку, когда она занимает место госпожи своей.
Вот четыре малых на земле, но они мудрее мудрых:
муравьи — народ не сильный, но летом заготовляют пищу свою;
горные мыши — народ слабый, но ставят домы свои на скале;
у саранчи нет царя, но выступает вся она стройно;
паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах.
Если ты в заносчивости своей сделал глупость и помыслил злое, то положи руку на уста;
потому что, как сбивание молока производит масло, толчок в нос производит кровь, так и возбуждение гнева производит ссору.
«Об этом, конечно, нельзя говорить вслух, но – мы были слишком мягкими. Теперь нам, конечно, не поздоровится, из-за всех этих зверств. Но если бы мы довели эти зверства до конца, стопроцентно - полностью избавиться от этих людей, - то никто бы ничего не и сказал. Только эта половинчатость мер – вот что всегда было неправильно».
Это генерал-лейтенант Максимилиан Зири, командир 246-й пехотной дивизии на восточном фронте. Откровенничает с кем-то 6 мая 1945 года в британском лагере для военнопленных, не зная, что британцы прослушивают и записывают.
Дальше он рассуждает про обращение с советскими пленными в условиях, когда им не хватало персонала, чтобы охранять их недалеко от зоны боевых действий:
«Во Франции все получилось отлично, потому что французы, они настолько дегенераты, что когда человеку говорили «иди назад [за линию фронта] и запишись на месте сбора военнопленных», то эта тупая макака действительно туда шла. А в России, там между передовыми танками и всеми остальными 50-80 км, то есть где-то два-три дневных перехода. И никто из русских туда не идет, а делает вид, что пошел, и потом раз – вправо или влево, в леса, а там он может отлично жить. И тогда я сказал: так не пойдет, нужно просто перебить им ноги, сломать каждому ногу или правую руку, чтобы на следующие четыре недели они стали небоеспособны, и их можно было собрать [во временных лагерях]. Так там такой крик поднялся, когда я сказал, что им просто нужно перебить ноги дубинкой. Тогда я это не полностью осознавал, но сегодня убежден: мы это видели – мы не можем вести войну потому, что в нас недостаточно жесткости, недостаточно варварства. Зато в русских – сколько угодно».
Эти и другие откровенные высказывания опубликованы в книге "Солдаты". Я читала на немецком, но она есть и на русском. Интересно, французы обиделись?
P.S. Книга собрана из материалов прослушки немецких военнопленных в британских лагерях. Со временем британцы догадались не только слушать, но и подсаживать провокаторов, чтобы немцы были разговорчивее) так или иначе, там множество интересных высказываний про все нации и все фронты. И про евреев. Книга лежит в сети на русском. Перевод в основном адекватный, хотя некоторые места я бы исправила. Но принципиальных искажений нет.
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, "Современная идиллия" (1883 г.):
"... Процесс выделки изумительно простой. В основание каждого сорта вина берется подлинная бочка из-под подлинного вина. В эту подлинную бочку наливаются, в определенной пропорции, астраханский чихирь и вода. Подходящую воду доставляет река Кашинка, но в последнее время дознано, что река Которосль (в Ярославле) тоже в изобилии обладает хересными и лафитными свойствами.
Когда разбавленный чихирь провоняет от бочки надлежащим запахом, тогда приступают к сдабриванию его. На бочку вливается ведро спирта, и затем, смотря по свойству выделываемого вина: на мадеру — столько-то патоки, на малагу — дегтя, на рейнвейн — сахарного свинца и т. д. Эту смесь мешают до тех пор, пока она не сделается однородною, и потом закупоривают.
Когда вино отстоится, приходит хозяин или главный приказчик и сортирует. Плюнет один раз — выйдет просто мадера (цена 40 к.); плюнет два раза — выйдет цвеймадера (цена от 40 коп. до рубля) ; плюнет три раза — выйдет дреймадера (цена от 1 р. 50 к. и выше, ежели, например, мадера столетняя). Точно так же малага: просто малага, малага vieux и малага très vieux, или рейнвейны: Liebfrauenmilch, Hochheimer и Johannisberger. Но ежели при этом случайно плюнет высокопоставленное лицо, то выйдет Cabinet-Auslass, то есть лучше не надо. Таковы кашинские вина.
Когда вино поспело, его разливают в бутылки, на которые наклеивают ярлыки и прежде всего поят им членов врачебной управы. И когда последние засвидетельствуют, что лучше ничего не пивали, тогда вся заготовка сплавляется на нижегородскую ярмарку и оттуда нарасхват разбирается для всей России. Пьют исправники, пьют мировые судьи, пьют помещики, пьют купцы, и никто не знает, чье «сдабриванье» он пьет..."
«Слухи при Петлюре приобрели характер стихийного, почти космического явления, похожего на моровое поветрие.
Это был повальный гипноз.
Петлюровцы распускали слухи, будто французы уже идут на выручку Киеву, будто они уже в Виннице, в Фастове и завтра могут появиться даже в Бояре под самым городом бравые французские зуавы в красных штанах и защитных фесках. В этом клялся Петлюре его закадычный друг французский консул Энно.
Слухи приобрели новую сущность, как бы иную субстанцию. Они превратились в средство самоуспокоения, в сильнейшее наркотическое лекарство. Люди обретали надежду на будущее только в слухах.
Даже внешне киевляне стали похожи на морфинистов.
При каждом новом слухе у них загорались до тех пор мутные глаза, исчезала обычная вялость, речь из косноязычной превращалась в оживленную и даже остроумную.
Были слухи мимолетные и слухи долго действующие. Они держали людей в обманчивом возбуждении по два-три дня.
Даже самые матерые скептики верили всему, вплоть до того, что Украина будет объявлена одним из департаментов Франции и для торжественного провозглашения этого государственного акта в Киев едет сам президент Пуанкаре или что киноактриса Вера Холодная собрала свою армию и, как Жанна д'Арк, вошла на белом коне во главе своего бесшабашного войска в город Прилуки, где и объявила себя украинской императрицей.
Одно время я записывал все эти слухи, но потом бросил. От этого занятия или смертельно разбаливалась голова, или наступало тихое бешенство.
Тогда хотелось уничтожить всех, начиная с Пуанкаре и президента Вильсона и кончая Махно и знаменитым атаманом Зеленым…
державшим свою резиденцию в селе Триполье,около Киева.»
Когда до Тима Бёртона докопались, почему в его фильмах одни белые, нет никаких чернокожих, он ответил просто - потому что я не хочу. Вот как надо бороться с этим абсурдом.