Копии историй

Двое оперов из уголовного розыска взялись сами осуществлять наружное наблюдение, поскольку профессионалов из Седьмого управления им не выделили. Сказали персонаж ваш подозревается в банальной 162 (то есть разбой) угрожал ножом, не огнестрельным оружием поэтому всё сами. Взрослые уже.

Весь день парни мотались по городу за своим подозреваемым. Вечером объект вернулся на съёмную квартиру, а опера остались куковать в стареньком форде у подъезда. Через некоторое время свет в квартире выключили. Решили, что похоже, подопечный их отправился на боковую и до утра точно не появится. Но сниматься с поста нельзя, мало ли чего. Старший по званию опер-капитан говорит своему молодому коллеге, дескать у меня тут недалеко зазноба живет, поэтому я иду к ней ночевать, а ты остаешься в машине, потому что у тебя здесь знакомых нет и молодой ты ешо... Люди в погонах приказы не обсуждают, и лейтенант заточив шаурму приготовился провести ночь в автомобиле у подъезда. Но что-то устал за день, сморило его. После ухода капитана он забрался на заднее сиденье, укрылся брезентом да и уснул.

Проснулся лейтенант ранним утром, часов около пяти. К своему немалому удивлению почувствовал, что машина не стоит, а куда-то едет подпрыгивая на кочках. Осторожно приподнявшись, он увидел спереди двух треплющихся подростков, машина же ехала по совсем не знакомым местам. Хрен знает куда они его завезли. Малолетние угонщики были страшно довольны своей прогулкой, но все же один из них, проявляя беспокойство, спрашивал другого:

- Кеша, а как ты думаешь, скоро милиция начнет нас искать?

- Милиция уже здесь! - вытащив свой табельный ПМ заявил рассерженный опер.

У лейтенанта была хорошая реакция, и он успел вовремя перехватить руль, не то подростня со страху въехали бы в столб и поминай как звали. А потом опер, сидя сзади, давал указания, куда ехать, пытаясь добраться до какого-нибудь отделения милиции. Но поскольку он совершенно не знал район, куда их занесло, то на поиски ушло часа три времени и весь остаток горючки в бензобаке.

Правительства уверяют народы, что они находятся в опасности от нападения других народов и от внутренних врагов и что единственное средство спасения от этой опасности состоит в рабском повиновении народов правительствам. Так это с полной очевидностью видно во время революций и диктатур и так это происходит всегда и везде, где есть власть. Всякое правительство объясняет свое существование и оправдывает все свои насилия тем, что если бы его не было, то было бы хуже. Уверив народы, что они в опасности, правительства подчиняют себе их. Когда же народы подчинятся правительствам, правительства эти заставляют народы нападать на другие народы. И, таким образом, для народов подтверждаются уверения правительств об опасности от нападения со стороны других народов.

Divide et impera ⓘ
«Разделяй и властвуй».
.

Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых — отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Так он и проповедуется везде, где проповедуется патриотизм.

Патриотизм есть рабство.

Л.Н.Толстой.

Актуально и ныне оказывается.

ШИББОЛЕТ или ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПЯТАЧКА В СТРАНЕ КАШРУТА
http://world.lib.ru/m/makarushin_a_a/pyata4ok.shtml

"Один из офицеров только что вернулся из Средней Азии, где тоже начались кровавые выяснения взаимоотношений братских доселе народов.
"...Вот, короче, останавливаем двоих, кладем лицом в землю. У обоих прутья заточенные, все в крови и мозгах..."
"Вот суки что делают... Дружба народов, едрёна вошь... И как они друг друга различают, все, вроде, на одно лицо?"
"Вот и я одного спрашиваю, как ж ты мог своих соседей громить, все ж свои. А он говорит - плевать, что соседи, всё равно чужие, и им с нами больше не жить. Я говорю - да как ты отличишь, кто узбек, кто таджик, кто киргиз, кто турок - всё ж тут у вас перемешано. А он говорит - мы очень просто отличаем: подбегаем, спрашиваем - скажи "фундук". Если кто говорит "фундук" - значит наш, не трогаем. Если "пундук" - всё, ему п...здец, мочим... А один, он рассказывает мне потом, умник, пожилой уже, важно так говорит: мне по фиг, хочу - скажу "фундук", хочу - скажу "пундук". Только тот сказал "пундук" - они ему прутьями по голове..."

Чехoв о застoлье в Роccии.

Ну-с, кoгда вы входите в дoм, то cтол уже должeн быть накрыт, а когда сядете, сейчac салфетку за галcтук и не спешa тянетесь к графинчику с водочкoй.

Самая лучшaя закуcка, ежели желаете знать, селeдка. Съели вы ее кусочек с лучкoм и с гоpчичным соусом, сейчас же, благодeтель мой, пока еще чувствуете в животe искры, кушайте икpу caму по себе или, ежели желаете, с лимончикoм, потом пpостой редьки с солью, потом опять селедки, но всего лучшe, благoдетель, pыжики соленые, ежели их изрезать мелко, как икpу, и, понимаете ли, с лукoм, с прованcким маслом… объедение! Нo нaлимья печенка — это трагедия!

Ну-с, как только из кухни пpиволокли кулeбяку, сейчас же, немедля, нужно втoрую выпить. Кулебякa должнa быть аппетитная, бесcтыдная, во всей своей наготе, чтоб соблазн был. Подмигнешь на нее глaзом, отрежешь этакий кусище и пальцами над нeй пошевелишь вoт этак, от избытка чувств. Станешь ее есть, а с нее масло, как cлезы, начинка жирная, coчная, с яйцами, с потpохами, с лукoм…

Как только кончили с кулебякой, тaк сейчас же, чтоб аппетита не перебить, велитe щи подавать… Щи дoлжны быть горячие, огневые. Но лучше всего, благодетeль мой, борщoк из свеклы на хохлацкий манер, с ветчинкой и с сосискaми. К нему подaются сметана и свежая петрушечка с укропцeм. Великолепно тaкже расcольник из потрохов и молоденьких почек, а ежели любите суп, то из супoв наилучший, который засыпается коpеньями и зеленями: моpковкой, спаржей, цветной капустoй и всякой тому подобной юpиcпруденцией.

Как только скушaли борщок или суп, сейчас же велите подавать рыбное, благодeтель. Из рыб безгласных самая лучшая — это жареный карась в сметaне.

Но рыбой не наcытишься, это еда несущественная, главное в обеде не рыба, не соуcы, а жаркое. Ежели, положим, подaдут к жаркому парочку дупелей, да ежeли прибавить к этому куропаточку или парочку перепелочек жиpненьких, то тут про всякий катaр забудете, честное благородное слoво. А жареная индейка? Белая, жиpная, сочная этакая, знаете ли, вродe нимфы…

После жаркогo человек становитcя сыт и впадает в сладoстное затмение. В это время и телу хоpошо и на душе умилительно. Для услаждения можете выкушaть рюмочки три запеканочки. Домашняя самоделковая запеканочкa лучше всякого шампанского. После первой же рюмки всю вашу душу oхватывает обоняние, этакий мираж, и кажется вам, что вы не в кpесле у себя дома, а где-нибудь в Авcтралии, на какoм-нибудь мягчайшем страусе…

Bo вpeмя запeканки хорошо сигарку выкурить и кoльца пускать, и в это время в голову приходят такие мечтательные мыcли, будто вы генералиссимус или женаты на первейшей крacaвице в мире, и будто эта краcавица плавает целый день перед вaшими окнами в этаком басcейне с золотыми рыбками. Она плаваeт, а вы ей: «Душенька, иди поцeлуй меня!»

(с) Антoн Павлович Чeхов

Было яркое мартовское воскресенье. За домом растаял каток. Когда я прибежал туда, то увидел следующую картину: отец сидел на коленях на санках и, отталкиваясь лыжными палками, катался по растаявшему катку. При этом он пел арии на итальянском языке. Голос у него тогда хотя и был уже испорчен, но всё равно было и достаточно громко, и ясна основная мысль. Вдоль ограждения стояла толпа зевак. Почему-то мое первое впечатление было, что ему ноги трамваем отрезало и он как юродивый ковыляет на инвалидной тележке. Схема движений была удивительно схожа. Я бросился его спасать – папочка! папочка! Воды было на катке по щиколотку, я моментально промок, а отец истерически хохотал, пел песни, вода волнами расходилась от санок. Ему было хорошо. Наконец, увидав меня, он стал кричать, чтобы я «моментально вышел из воды» (потом я месяц болел).

Д. Галковский

Литератор Григорий Свирский кроме всего, писал воспоминания.
... вот как он описал дело ветерана войны, танкиста, писателя Рудольфа Бершадского.
Заседание Союза писателей СССР по этому делу проходило 1 марта 1953 года. Председательствовал на нём Константин Симонов. В дни истерии, вызванной сообщениями советской прессы о "деле врачей -убийц", несколько энтузиастов, среди которых была и осведомитель ГБ Шапошникова, член редкол-легии журнала "Москва", взломали рабочий стол Бершадского в редакции "Литературной газеты". И обнаружили там начало заказных фельетонов с проклятиями "врачам-убийцам", которые Бершадский не передал для публикации. Ручкой на белом листе было выведено. "НЕ МОГУ.НЕ ЗНАЮ - КАК" Шапошникова выступала на этом заседании свидетелем. Стенограмму заседания записал втихую очевидец, присутствовавший на заседании писатель Григорий Свирский.
ШАПОШНИКОВА: В исторические дни, когда газеты "ПРАВДА" и "ИЗВЕСТИЯ " непрерывно публикуют материалы об убийцах - евреях, об этих Вовси, Этингерах, Литературная газета" как в рот воды набрала. Агент "Джойнта" и сионистов Бершадский
Крики из зала" Диверсант"! Агент империалистических разве-док! Иуда, продавший страну за тридцать сребреников! Пусть выступит, скажет свое слово! Враг за тридцать сребреников! Враг должен держать ответ! У стола президиума появляется весь в боевых орденах, полуглухой, сгорбленный инвалид войны, ветеран, танкист Бершадский. - Товарищи, нет сил говорить. Пусть скажет товарищ Свирский.
Свирский: Рудольф Бершадский командовал артиллерийской батареей. Прошел от Сталинграда до Берлина. Изранен. В теле осталось множество осколков. Имеет боевые ордена.
Зал затих. Мне показалось, что сейчас все скажут: Что же мы творим. Но в этот момент поднялся со своего места в президиу-ме благовоспитанный, находчивый Константин Симонов. И спас положение. Мягко грассируя и как бы в раздумье, он произнёс речь, о которой месяц говорила вся литературная Москва и которую мы никогда не забудем. Привожу речь Симонова, я записывал за ним дословно .
СИМОНОВ Да - ( я услышал в голосе состраданье, но и желание решительно преодолеть жалость к врагу)
- Бершадский действительно храбро воевал. О его подвигах многократно писали газеты. Но (и тут Симонов нанес коварный удар) за какие идеалы воевал Бершадский? За кого он рвался в бой? Конечно же за идеалы сионизма. Космополитизма. Он воевал за Ротшильдов, Рокфеллеров, за реакционное еврей-ство. Бершадский - враг русского народа. И должен понести наказание по всем статьям. Симонов сел на место. В зал вошли люди в штатском. И увели Бершадского под руки. Костыль за ним нес я.Бершадского арестовали. А через несколько дней умер Сталин.Берия реабилитировал всех, кто проходил по делу врачей обвиняемым. Объявил на всю страну, что дело сфабриковано. Бершадского выпустили. Он приехал ко мне. Через несколько дней мы отправились в Союз писателей, где Симонов читал для учителей Москвы доклад о советской литературе. Мы как ни в чем ни бывало сели на первом ряду. Бершадский одел свою тюремную робу. Он смотрел в упор на Симонова. Симонов побледнел. Отпил из стакана с водой, попытался продолжить.
И вдруг Бершадский поднялся, взял костыль, подошёл к столику президиума. Переложил костыль в правую руку. И неожиданно для всех, нанес Симонову удар костылем прямо в лицо, Симонов упал вместе со стулом на спину. В зале раздались выкрики: " МИЛИЦИЮ, ВЫЗОВИТЕ МИЛИЦИЮ!" В это время с пола поднялся Симонов. Утирая кровь, текущую из рассеченной брови. - Не надо милицию, мы с товарищем Бершадским друг друга поняли.
- Я тебе не товарищ - произнес Бершадский. Ты ничем не отличаешься от наших врагов, с которыми мы воевали. Я фашистам никогда товарищем не был. И никогда не буду - закончил Бершадский, развернулся и заковылял в сторону выхода. Я шел за ним. Симонов молчал, опустив глаза в пол. Учителя безмолвствовали!

Старый повар

В один из зимних вечеров 1786 года на окраине Вены в маленьком деревянном доме умирал слепой старик — бывший повар графини Тун. Собственно говоря, это был даже не дом, а ветхая сторожка, стоявшая в глубине сада. Сад был завален гнилыми ветками, сбитыми ветром. При каждом шаге ветки хрустели, и тогда начинал тихо ворчать в своей будке цепной пёс. Он тоже умирал, как и его хозяин, от старости и уже не мог лаять.
Несколько лет назад повар ослеп от жара печей. Управляющий графини поселил его с тех пор в сторожке и выдавал ему время от времени несколько флоринов.
Вместе с поваром жила его дочь Мария, девушка лет восемнадцати. Всё убранство сторожки составляли кровать, хромые скамейки, грубый стол, фаянсовая посуда, покрытая трещинами, и, наконец, клавесин — единственное богатство Марии.
Клавесин был такой старый, что струны его пели долго и тихо в ответ на все возникавшие вокруг звуки. Повар, смеясь, называл клавесин «сторожем своего дома». Никто не мог войти в дом без того, чтобы клавесин не встретил его дрожащим, старческим гулом.
Когда Мария умыла умирающего и надела на него холодную чистую рубаху, старик сказал:

— Я всегда не любил священников и монахов. Я не могу позвать исповедника, между тем мне нужно перед смертью очистить свою совесть.

— Что же делать? — испуганно спросила Мария.

— Выйди на улицу, — сказал старик, — и попроси первого встречного зайти в наш дом, чтобы исповедать умирающего. Тебе никто не откажет.

— Наша улица такая пустынная… — прошептала Мария, накинула платок и вышла.

Она пробежала через сад, с трудом открыла заржавленную калитку и остановилась. Улица была пуста. Ветер нёс по ней листья, а с тёмного неба падали холодные капли дождя.

Мария долго ждала и прислушивалась. Наконец ей показалось, что вдоль ограды идёт и напевает человек. Она сделала несколько шагов ему навстречу, столкнулась с ним и вскрикнула. Человек остановился и спросил:

— Кто здесь?

Мария схватила его за руку и дрожащим голосом передала просьбу отца.

— Хорошо, — сказал человек спокойно. — Хотя я не священник, но это всё равно. Пойдёмте.

Они вошли в дом. При свече Мария увидела худого маленького человека. Он сбросил на скамейку мокрый плащ. Он был одет с изяществом и простотой — огонь свечи поблёскивал на его чёрном камзоле, хрустальных пуговицах и кружевном жабо.
Он был ещё очень молод, этот незнакомец. Совсем по-мальчишески он тряхнул головой, поправил напудренный парик, быстро придвинул к кровати табурет, сел и, наклонившись, пристально и весело посмотрел в лицо умирающему.

— Говорите! — сказал он. — Может быть, властью, данной мне не от бога, а от искусства, которому я служу, я облегчу ваши последние минуты и сниму тяжесть с вашей души.

— Я работал всю жизнь, пока не ослеп, — прошептал старик. — А кто работает, у того нет времени грешить. Когда заболела чахоткой моя жена — её звали Мартой — и лекарь прописал ей разные дорогие лекарства и приказал кормить её сливками и винными ягодами и поить горячим красным вином, я украл из сервиза графини Тун маленькое золотое блюдо, разбил его на куски и продал. И мне тяжело теперь вспоминать об этом и скрывать от дочери: я её научил не трогать ни пылинки с чужого стола.

— А кто-нибудь из слуг графини пострадал за это? — спросил незнакомец.

— Клянусь, сударь, никто, — ответил старик и заплакал. — Если бы я знал, что золото не поможет моей Марте, разве я мог бы украсть!

— Как вас зовут? — спросил незнакомец.

— Иоганн Мейер, сударь.

— Так вот, Иоганн Мейер, — сказал незнакомец и положил ладонь на слепые глаза старика, — вы невинны перед людьми. То, что вы совершили, не есть грех и не является кражей, а, наоборот, может быть зачтено вам как подвиг любви.

— Аминь! — прошептал старик.

— Аминь! — повторил незнакомец. — А теперь скажите мне вашу последнюю волю.

— Я хочу, чтобы кто-нибудь позаботился о Марии.

— Я сделаю это. А ещё чего вы хотите?

Тогда умирающий неожиданно улыбнулся и громко сказал:

— Я хотел бы ещё раз увидеть Марту такой, какой я встретил её в молодости. Увидеть солнце и этот старый сад, когда он зацветёт весной. Но это невозможно, сударь. Не сердитесь на меня за глупые слова. Болезнь, должно быть, совсем сбила меня с толку.

— Хорошо, — сказал незнакомец и встал. — Хорошо, — повторил он, подошёл к клавесину и сел перед ним на табурет. — Хорошо! — громко сказал он в третий раз, и внезапно быстрый звон рассыпался по сторожке, как будто на пол бросили сотни хрустальных шариков.

— Слушайте, — сказал незнакомец. — Слушайте и смотрите.

Он заиграл. Мария вспоминала потом лицо незнакомца, когда первый клавиш прозвучал под его рукой. Необыкновенная бледность покрыла его лоб, а в потемневших глазах качался язычок свечи.

Клавесин пел полным голосом впервые за многие годы. Он наполнял своими звуками не только сторожку, но и весь сад. Старый пёс вылез из будки, сидел, склонив голову набок, и, насторожившись, тихонько помахивал хвостом. Начал идти мокрый снег, но пёс только потряхивал ушами.

— Я вижу, сударь! — сказал старик и приподнялся на кровати. — Я вижу день, когда я встретился с Мартой и она от смущения разбила кувшин с молоком. Это было зимой, в горах. Небо стояло прозрачное, как синее стекло, и Марта смеялась. Смеялась, — повторил он, прислушиваясь к журчанию струн.

Незнакомец играл, глядя в чёрное окно.

— А теперь, — спросил он, — вы видите что-нибудь?

Старик молчал, прислушиваясь.

— Неужели вы не видите, — быстро сказал незнакомец, не переставая играть, — что ночь из чёрной сделалась синей, а потом голубой, и тёплый свет уже падает откуда-то сверху, и на старых ветках ваших деревьев распускаются белые цветы. По-моему, это цветы яблони, хотя отсюда, из комнаты, они похожи на большие тюльпаны. Вы видите: первый луч упал на каменную ограду, нагрел её, и от неё поднимается пар. Это, должно быть, высыхает мох, наполненный растаявшим снегом. А небо делается всё выше, всё синее, всё великолепнее, и стаи птиц уже летят на север над нашей старой Веной.

— Я вижу всё это! — крикнул старик.

Тихо проскрипела педаль, и клавесин запел торжественно, как будто пел не он, а сотни ликующих голосов.

— Нет, сударь, — сказала Мария незнакомцу, — эти цветы совсем не похожи на тюльпаны. Это яблони распустились за одну только ночь.

— Да, — ответил незнакомец, — это яблони, но у них очень крупные лепестки.

— Открой окно, Мария, — попросил старик.

Мария открыла окно. Холодный воздух ворвался в комнату. Незнакомец играл очень тихо и медленно.
Старик упал на подушки, жадно дышал и шарил по одеялу руками. Мария бросилась к нему. Незнакомец перестал играть. Он сидел у клавесина не двигаясь, как будто заколдованный собственной музыкой.
Мария вскрикнула. Незнакомец встал и подошёл к кровати. Старик сказал, задыхаясь:

— Я видел всё так ясно, как много лет назад. Но я не хотел бы умереть и не узнать… имя. Имя!

— Меня зовут Вольфганг Амадей Моцарт, — ответил незнакомец.

Мария отступила от кровати и низко, почти касаясь коленом пола, склонилась перед великим музыкантом.

Когда она выпрямилась, старик был уже мёртв. Заря разгоралась за окнами, и в её свете стоял сад, засыпанный цветами мокрого снега.

Константин Паустовский

Три моих любимых произведения русских авторов об Армении — это «Уроки Армении» Андрея Битова, «Тоска по Армении» Юрия Карабчиевского и «Добро вам!» Василия Гроссмана.
Но отрывок из книги Гроссмана стоит особняком — он любимый с большим отрывом:
«Внутренний двор! Не храмы и правительственные здания, не вокзалы, не театр и филармония, не трёхэтажный дворец универмага, а внутренние дворики — вот душа, нутро Еревана. Плоские крыши, лестницы, лестнички, коридорчики, балкончики, террасы и терраски, чинары, инжир, вьющийся виноград, столик, скамеечки, переходы, галерейки — всё это слажено, слито, входит одно в другое, выходит одно из другого. Десятки, сотни верёвок, подобно артериям и нервным волокнам, связывают балкончики и галерейки. На верёвках сохнет огромное, многоцветное бельё ереванцев — вот они простыни, на которых спят чернобровые мужья и бабы, делают детей, вот они просторные, как паруса, лифчики матерей-героинь, рубашонки ереванских девчонок, обесцвеченные на ширинке кальсоны армянских старцев, штаны младенцев, пелёночки, парадные кружевные покрывала. Внутренний двор! Живой организм города со снятыми кожными покровами, тут видна вся жизнь Востока: и нежность сердца, и перистальтика кишок, и нервные вспышки, и кровное родство, и мощь землячества. Старики перебирают чётки, неторопливо пересмеиваются, дети озоруют, дымят мангалы — в медных тазах варится айвовое и персиковое варенье, пар стоит над корытами, зеленоглазые кошки глядят на хозяек, ощипывающих кур. Рядом Турция. Рядом Персия».
Потрясающее по своей художественной силе описание. Мастерский текст, на который хочется равняться.