Сегодня прочитал вдохновляющею историю, вот хочу поделиться, не моя но
тут еще не встречал. Предупреждаю читать дох*я но не поленитесь не
пожалеете.
Кирпичи Часть 1
– Ты в магазин? Купи мне шоколадку, Резвей, – попросила Лида. – Очень
хочется есть, а до обеда еще о‑го‑го сколько!
Вот, стерва, а! Так подставить, а теперь спокойно о чем‑то меня
просить! Лидка Фрайбергер, несмотря на сложившийся стереотип о
некрасивых немках, отличалась офигительной внешностью. Она это знала, и
самое хреновое, она этим во всю пользовалась.
Сидящий в кабинете народ дружно скалится. Всем интересно, как я
отреагирую. Епт.
Шеф дал нам с Лидкой проект. Свою часть проекта я выполнил, а наша
деловая стрекоза Лидочка, занятая куда более важными делами, не успела.
И ладно бы не успела да покаялась – шеф бы побурчал и продлил бы срок –
нет!
Утром, на планерке, не моргнув глазом, заявила: «Михаил Степанович,
выполнение проекта задержано по вине Резвея, не собравшего в срок данные
по заказчику». Резвей – это моя фамилия.
Я от удивления потерял дар речи. А Степаныч, старый хрыч, внимательно
изучив длиннющие Лидкины ноги, заканчивающиеся где‑то на уровне
его груди, вынес вердикт. Проект закончить до завтра, Резвея лишить
квартального бонуса.
В общем, послать Лидку в далёкие края или принести шоколадку, вопрос не
стоит. Первое сделать не позволяет врожденная робость и воспитание.
Оставалось второе. Но вопрос в том, как бы ответить, окончательно не
растеряв остатки гордости. Если бы мы с Лидкой были одни, я бы просто
согласился, но коллектив, до этого сосредоточенно кликающий мышками,
замолк и превратился в само внимание. Поворочав мозгами, я нашел,
казалось бы, компромиссное решение.
– Хорошо, – буркнул я, – но с тебя чашка горячего кофе к моему
приходу.
– Щас, разбежался, – скривила губы Лидка, – не маленький, сам нальешь.
Такого ответа я не ожидал. Где‑то в углу программистов послышался
отчетливый смешок. Это Саня Бородаенко не сдержал презрения. Он вообще
всех презирает, а меня – особенно.
– Резвей, и мне сигарет купи, белый «Мальборо»! Белый, слышь, не
красный! – заорал стажер Панченко.
– А мне щенка, кроссовки и барабан! Ладно, Резвей? С получки отдам! –
то Бородаенко не удержался и проявил остроумие.
***
Шел дождь, чавкающая грязь при каждом шаге взлетала вверх и норовила
приземлиться на мои штаны, моросящий дождь заставлял жмуриться, а это
при моем плохом зрении плюсов в ориентации на местности не давало.
Коммунальные службы перекопали участок дороги возле офиса, сменили
трубы, но вновь заасфальтировать забыли. Местность напоминала колхозное
поле после уборки урожая.
Мимо с гудением пронесся грузовик. Его водитель весело погрозил мне
кулаком, сбивая с толку. Комья слякоти залепили штаны и куртку.
Сопутствующие водопады грязи залили очки и лицо. В голову упорно лезли
мысли о ковровых бомбардировках. Настроение начало ухудшаться. Хотелось
кого‑нибудь убить.
Цель, ради которой я вышел из офиса, явно не стоила всех мучений. У меня
разболелось горло, и мне хотелось смягчить его какими‑нибудь
леденцами. До продуктового магазина недалеко, и черт меня дернул
рискнуть в такую погоду выйти из офиса!
В магазине душно. Остановившись у витрины с колбасами, я снял очки и
протер их платком. Вытер лицо, одел очки – жизнь стала налаживаться. За
кассой стоит женщина лет сорока, очки в роговой оправе грозно сверкают,
копна обесцвеченных волос делает продавщицу похожей на пришельца из
восьмидесятых. На меня – ноль внимания.
Пока я приводил себя в порядок, в магазин зашел еще один покупатель.
Тяжелые ботинки, облепленные грязью, щетина и короткая прическа –
молодой парень, классический рабочий класс. По магазину прокатился запах
перегара и пота.
– Бутылку водки и два пива! – на удивление приятным голосом попросил
парень.
– Какое именно пиво?
– Мне «Самурай», а вот этому… – здесь он повернулся ко мне. – Тебе
какое «Клинское», чудик? И зовут‑то тебя как?
«Эх! » – пронеслось в голове, – «Неудобно отказываться».
– Мне, пожалуйста, «Арриву». А зовут меня Резвей.
– Слышала? «Арриву» ему! И пару пластиковых стаканчиков! – рявкнул он.
– Оч приятно, Резвей! Меня Лёхой зовут! Верняк моя фамилия!
– Я, конечно, извиняюсь, Лёха, – робко спросил я, – но чем вызвано
угощение?
– Братуха, так ты получается сам себя извиняешь, что ли? –
поинтересовался Лёха.
– В смысле, – не понял я.
– Ну вот смотри: я умываюсь значит, я умываю сам себя, да? Получается,
ты извиняешься перед самим собой?
– М‑э, – промычал я, – ну, так же говорится… Извините.
– Вот, это уже по‑русски. А повода нет – просто увидел хорошего
человека и захотелось его угостить.
С этими словами он расплатился с продавщицей и кивком показал следовать
за ним. Я совсем забыл и про леденцы, и про Лидкину шоколадку – словно
какая‑то невероятная сила подталкивала меня вслед за Лёхой. Он шел
упругим и четким шагом уверенного в себе человека, расправленные плечи и
высоко поднятая голова только усиливали впечатление. Мы вышли из
магазина. Дождь не прекращался.
– А куда пойдем‑то?
– Да сядем сейчас на лавочке в скверике, тут недалеко.
– А дождь?
– Ты что, растаять боишься?
Желание задавать вопросы испарилось.
Что я делаю? Куда я иду с этим человеком? Я искал объяснений и не
находил их. Разум подсказывал, что надо вернуться в магазин и купить
необходимое, все то, что заказали ребята из офиса, где меня через минут
двадцать по закону подлости начнут искать. Но желания возвращаться туда
не было.
***
Дождь выполнил свою миссию и прекратился. Из‑за облаков на минуту
сверкнул луч солнца. В сквере пусто.
Леха сел на мокрую от дождя скамейку, а его вид говорил о том, что Лёху
не заботят такие мелочи. Я робко примостился рядом. Открыли пиво. Пить
холодное пиво на улице при такой мерзкой погоде большого удовольствия не
представляло.
– Ну, как пиво? – спросил Лёха.
– Пиво как пиво, – пожал я плечами, – холодное.
– Ясно. Ну, рассказывай! – после небольшой паузы сказал Лёха.
– О чем?
– Как о чем? Чем живешь, чем дышишь. Кто ты вообще такой?
Потребность высказаться и выпитое на голодный желудок пиво развязали мне
язык. Через минут двадцать Лёха знал обо мне все. Какими‑то
ненавязчивыми вопросами и глубокомысленным хмыканьем он направлял мой
рассказ и, дослушав, подвел итоги:
– Итак, Сергей Резвей, 27 лет, жены нет, родители далеко, девушки тоже
нет, работаешь рекламщиком. Работой доволен, но в коллективе авторитетом
не пользуешься. Зачем живешь‑то, Серега? В чем смысл?
– Смысл? Жить.
– Жить, чтобы жить? Не парь мне мозги! Наверняка у тебя есть
какие‑то мечты, планы, цели. Проблема в том, что ты пытаешься
угодить всем, зачастую в ущерб себе. Все, что тебе нужно для счастья,
это осознать, что все твои мечты – вполне исполнимы, и зависит все
только от тебя. Стань эгоистом, в хорошем таком смысле. Наберись
здоровой наглости. Будь грубее и не бойся казаться невоспитанным, сейчас
воспитанные люди не в моде – перестань через слово вставлять
«пожалуйста» и «извините». Отвечай односложно и предельно конкретно –
если хочется ответить «нет», скажи «нет и точка! ». Забудь о воспитании
– в этом мире выживает не самый воспитанный, а самый наглый. Стань хамом
– хамство упрощает взаимопонимание. А теперь запомни – все вышесказанное
относится только к тем, кто пытается тебя использовать. Неважно, сестра
это, шеф, коллега или просто случайный прохожий. Вот простой пример: ты
спешишь на работу, но тут тебя останавливает прохожий и просит сигарету
или огня, не важно. Как ты поступишь?
– Конечно, дам сигарету, – не задумываясь ответил я.
– И опоздаешь на работу?
– Да нет, это же не займет и минуты.
– А вот послать его или просто ответить отказом не займет ни секунды! А
представь, что по дороге на работу тебе встретились десять прохожих,
стреляющих курево. И ты из‑за них опоздаешь на работу, что
несомненно, не приведёт твоего шефа в восторг. При таком подходе рано
или поздно твои опоздания приведут к увольнению или лишению премии.
– Да меня уже и так лишили премии…
– Вот видишь. Эта длинноногая блядь Лида живет себе припеваючи, гуляет,
на работе хуи пинает, а что в итоге? Мой кореш Серега без премии, а
стерва Лидка посмеивается над ним, да еще и гордится своей
находчивостью…
– Она не блядь, она хорошая, – промямлил я.
– Так ты к ней неравнодушен что ли? – изумился Лёха. – И ты думаешь,
что если и дальше позволишь ей ездить на себе, то она и ноги раздвинет?
– Ну, ноги не ноги, но…
– Знай, Резвей, что нормальная баба никогда не будет не то что спать, а
даже встречаться с неуверенной рохлей. Тем более, такая стерва. Зачем ей
с тобой встречаться, если ты и так под нее стелешься? – Лёха на секунду
призадумался, а потом воскликнул. – Да тут же поле непаханое! Слушай, а
че ты со мной‑то пошел? Тебе же на работу надо было возвращаться?
– Э‑эх…
– Короче! Я буду не я, если не сделаю из тебя мужика! Вот номер моего
сотового, – сказал Лёха, протягивая мне визитку. – Позвони мне после
работы – попьем пива и продолжим беседу. А сейчас иди в офис и попробуй
хоть оставшееся рабочее время быть мужиком!
С этими словами Лёха встал и направился к магазину. Я повертел его
визитку – дорогая темно‑зеленая бумага и белым шрифтом надпись:
«Лёха».
Кирпич первый
Вахтер и охранник в одном лице Жора расплылся в улыбке. Представив себя
в данный момент, я понял, какое зрелище из себя представляю: мокрые
встрепанные волосы, нелепые очки, грязная одежда и визуально
увеличившиеся в размерах за счет налипшей грязи туфли.
«Ну что же, хоть кому‑то я сделал приятное, хоть кого‑то
развеселил», – подумал было я, но, вспомнив Лёху, неожиданно даже для
самого себя ляпнул:
– Че лыбишься, идиот?
Жора застыл с оскаленным ртом, уголки рта поползли вниз, а в глазах
появилось изумление. Не дожидаясь, пока Жора опомнится, я прошмыгнул
мимо него на лестницу. К последствиям собственного поступка я пока готов
не был. Опомнившийся Жора прокричал вслед что‑то похожее на «Ты
че, гнида!.. », но дальнейшего обращения я не услышал. Возможно Жора
взывал к моей совести, а может просто хотел объяснить, что он улыбался
вовсе по другой причине. Кто знает. Лично я склонялся к версии о том,
что Жора хотел максимально доступными методами внушить мне
неприемлемость моей линии поведения без должного к нему, к Жоре,
уважения. Проще говоря, дать мне по шее.
Да, пробыть даже полдня «мужиком» без должной подготовки, а тем более не
подкрепленной возможностью физически обосновать свои слова, тяжело.
Поднявшись на второй этаж, где находился офис нашей фирмы, я зашел в
туалет и стал приводить себя в порядок: снял очки, почистил одежду,
вымыл руки, потом умыл лицо. Вгляделся в зеркало – обычный парень, серые
глаза, короткие русые волосы… На лбу – шрам в виде молнии. Ха‑ха,
шучу. Шрамов нет и не было не то что на лбу, вообще ни на какой части
тела. Драться – никогда я не дрался, а от жестоких порезов и падений Бог
миловал. В общем, важнейшая часть в моей жизненной подготовке была
упущена, а что‑то наверстывать в двадцать семь лет было поздно.
Или еще не поздно?
Вообще, жил я по принципу «Все люди хорошие, пока не докажут обратное».
Если же «люди доказывали обратное», я в очередной раз разочаровывался в
этом мире, впадал в апатию и терял вкус к жизни. А потом просто
переставал с доказавшими обратное общаться.
Встав у окна, я закурил сигарету. Втягивая сладкий дым «Мальборо» вкупе
со свежим октябрьским влажным воздухом, я еще раз вспомнил разговор с
Лёхой. Странно, но в тот момент я не задавался вопросом, кто этот
человек, зачем он завел со мной разговор и учил как жить. Его тезисы
доказательств не требовали – моя паскудная жизнь была живым примером как
себя вести нельзя.
Пора менять принципы. Отныне, все люди для меня – сволочи и скоты. Пока
не докажут обратное.
***
Перед дверью я расправил плечи, распрямил спину и вошел в наш отдел.
Сняв куртку, подошел к своему рабочему месту. По экрану монитора лениво
летало звучное слово «Придурок». Чёрт. Еще пару часов назад я бы на
такую выходку не обратил внимания, наоборот, угодливо посмеялся бы над
этой «невинной шуткой». Но сейчас следовать традициям не хотелось. Я
оглядел кабинет и тихо спросил:
– Кто это сделал? Кто написал слово «Придурок» в моем скринсейвере?
Ноль внимания. Лидка, взглянув на меня, фыркнула, а Панченко визгливым
голосом заорал:
– Резвей! Явился – не запылился! Купил Лидке шоколадку? А мне купил
сигареты? Не ошибся там сослепу? Я белый «Мальборо» заказывал!
Народ оживился. Все приготовились к шоу. Из‑за мониторов
повылезали уже готовые к веселому хохоту лица. «Значит, шута нашли? » –
зло подумал я. – «Ну будет вам шоу! ». Самое главное, это голос, а
голос у меня тихий. Раз громко говорить не получается, придется орать. Я
набрал полную грудь воздуха и закричал:
– Тебе, Панченко, не о куреве надо думать, а о том, пройдешь ли ты
испытательный срок! Стажер, бля! Где маркетинговое исследование? Ты его
еще на прошлой неделе должен был подготовить!
– Серега, да ладно тебе, ты че это?
– Серега? Да какой, нахуй, я тебе Серега? Сергей Александрович, бля!
Я выдохся и замолчал. Что дальше говорить, я не знал. Высказать то, что
давно накипело – проще. Оскорблять и хамить специально я пока не мог.
Стало тихо. Коллеги перестали клацать кнопками клавиатуры, и лишь мерное
гудение кулеров повисло в комнате. Даже непомерно толстый копирайтер
Левон Гараян перестал жрать бутерброд и с открытым ртом уставился на
меня. Чрезмерное внимание меня завело посильнее дешевых требований
Панченко:
– Чё уставились? Работать!
Нет, работать никто не стал. Все с каким‑то новым интересом
рассматривают меня, словно пытаясь понять, что такого изменилось в
Резвее? В глазах любопытство и небольшая тревога, лица напряжены. Тишину
нарушил писклявый вопль Панченко:
– Да он же пьяный! Набухался!
Моментально все понимающе заулыбались, с облегчением закивали головами.
Люди страшатся необъяснимых вещей, а причиной истерики Резвея было лишь
его нетрезвое состояние. Ага. Гараян продолжил трапезу. Я стоял, не
зная, куда себя деть, краска заливала лицо. Я сел, в душе проклиная
собственную недогадливость, «Дирол» бы предотвратил подобное развитие
событий. А Панченко, упиваясь собственной победой, продолжил
разоблачительную речь:
– А я еще думаю, от кого перегаром‑то несет? Думал, может это
спирт Бородаенки, которым он свои компы протирает, смотрю – нет,
Бородаенке вообще все пофигу…
– Слышь, ты, салага! – встрепенулся Саня Бородаенко. – Для тебя я
Александр Витальевич!
– Ага, – кивнул Панченко, – смотрю, а Александру Витальевичу все
пофигу. Он соизволил в «Сапера» поиграть, и не до спирта ему. И тут я
понял! Это ж от Резвея прет – пришел весь в грязи, как будто в канаве
искупался, перегаром несет и истерику тут устроил…
– Глохни, Панченко, – сквозь зубы произнесла Лидка. Панченко удивленно
на нее посмотрел (как же так, для вас же стараюсь, блин, развлекаю!), но
заткнулся.
Она посверлила меня изумрудными глазами и тихо спросила:
– Сереж, ты мне шоколадку купил?
– Нет, Лида, извини.
– Ну и ладно, до обеда уже чуть‑чуть осталось.
И улыбнулась! Вот зараза‑то, а?
***
В столовой за столом я сидел в гордом одиночестве. Кто же знал, что одна
выпитая на голодный желудок банка пива дает такой эффект! Перегар
похлеще, чем после выпитой бутылки водки! И объяснять я никому ничего не
стал.
Сосредоточенно и спокойно хлебая борщ (аппетит после пива проснулся
зверский!), я прислушивался к окружающим столикам.
Краем глаза я видел, как Панченко, глазами показывая на меня,
рассказывает утреннею историю. Девчонки из дизайнерского отдела громко
заливались смехом, периодически поглядывая на меня. «Бывают же люди, по
трезвой слово бояться вставить, а как выпьют, так на людей с топором
кидаются! Вот и Чикатило такой же был», – доносилось до меня.
А после обеда меня вызвал Степаныч. Красный от гнева, он громыхал около
получаса.
– Пьяный на работе! Это же ЧП! Устроил истерику в отделе, накричал на
Панченко! Радуйся, что генеральный тебя ценит, я бы на его месте дал
тебе пинка под зад и уволил за пьянку! Теперь мне понятно, почему у нас
заказы в срок не выполняются! В отделе у вас черт знает что творится!
Программист в игрульки играет, копирайтер жрет весь день, вместо того
чтобы сценарии писать, а ты прям на рабочем месте водку пьянствуешь? В
общем, минус пятьдесят процентов из месячного оклада! В следующий раз
это будет тебе уроком. И чтобы я тебя сегодня больше на работе не видел!
Пшел вон!
И я пошел. Поднялся к себе, взял куртку, сохранил документы, выключил
компьютер. Потом прокашлялся, привлекая к себе внимание отдела и сказал:
– Ребята! У нас в отделе появился стукач. Маленький такой стукачок по
фамилии Панченко. Знайте, что все, что здесь происходит, этот маленький
крысеныш доносит Степанычу.
Панченко спрятался за монитором. Обвинение в стукачестве – это гораздо
серьезнее, чем перегар Резвея. Я оделся, громко попрощался со всеми и
пошел к двери. Выходя, я услышал за спиной строгий голос Лидки:
– Панченко, до вечера жду результаты маркетингового исследования. Не
будет – пощады не жди!
Я улыбнулся. Несмотря на штрафные санкции Степаныча, настроение было
отменным. Домой! Чай с лимоном и малиновым вареньем, молоко с медом,
теплая ванна и крепкий сон до вечера. А вечером… Вечером я
наконец‑то наберусь смелости и приглашу Лидку в кино. В кино ли, в
ресторан ли, неважно, главное – попробовать. Попытка – не пытка, а
откажет, ну хуй с ней – попью пива с Лёхой.
***
Мои приятные размышления прервал резкий голос вахтера Жоры:
– Резвей, еще раз что‑нибудь подобное скажешь, я тебя удавлю.
Понял? Скажи спасибо, что нетверезый ты был, видимо на пьяную голову
совсем страх потерял.
Сердце застучало сильнее, прошиб пот. Вот они, последствия. Хочется
ответить достойно, но здесь наглым быть опасно, можно и по шее получить.
Можно… И тут я понял что получить по шее я не боюсь. Наоборот, хочется
довести этого имбецила с амбициями Жору, да так, чтобы он кинулся с
кулаками. А там… А там посмотрим по ситуации.
– А с чего ты решил, что я нетрезв был, Жорик? С банки пива еще никто не
пьянел. Расскажи мне лучше, как ты меня удавишь, когда я тебя на хрен
пошлю? Будешь ли ты использовать для этих целей бельевую веревку? Или
обойдешься гитарной струной? А, извини, ты же слишком туп, чтобы удавить
меня так сложно. Скорее всего ты удавишь меня простейшим способом, а
именно – руками, путем сдавления моей шеи пальцами, вследствие чего я
прекращу жизнедеятельность от механической асфиксии. Да?
– Да я… я тебя собственными руками закопаю! – оторопевший Жора
прохрипел это так, словно уже не он, а его кто‑то пытался
задушить.
– Бля, Жорик, ну ты определись уже, удавить или закопать ты меня хочешь?
Ответом было молчание. Жорик насупился. А хули. Его бы уволили за
избиение сотрудника фирмы, это понял я, и изначально знал сам Жорик. Все
его угрозы были бравадой. Выходя из офиса, я чувствовал на себе угрюмый
взгляд Жоры. Да, не хотелось бы мне встретить Жору вне стен офиса.
Что ни говори, а сегодня заложен первый кирпич моей крепости. Крепости,
которая символизирует мои новые отношения с миром.
Кирпич второй
– Лопата! Более десятка ошибок, и это на первом‑то этапе! – Лёха,
казалось, взволнован и обеспокоен после моего рассказа о второй половине
дня. – Тяжелый случай!
Лидке позвонить я так и не решился. Хотя после горячего чая с лимоном,
засыпая под теплым верблюжьим одеялом, присланным ташкентскими
родственниками, я мечтал поскорее проснуться, чтобы позвонить ей.
Проснулся я в десятом часу вечера, а звонить так поздно не позволяло
воспитание.
Ох уж это воспитание! Эти рефлексы и привычки, заложенные заботливыми
родителями и доведенные до автоматизма! Е‑мое, знали ли вы, мои
милые папа с мамой, к чему приведут эти вечные нравоучения? Знали ли вы,
насколько прочно они осядут в моей голове, принося мне сплошные унижения
и оскорбления? Империя зла – СССР – воспитала прекрасное поколение –
романтичные, умные и добрейшие натуры. Вот только им никогда не выжить в
этом мире.
– Ты пойми, чудила, я тебе не мессия и не добрый дядя Степа, который
пришел и решил все твои проблемы. Я лишь рассуждаю, а все мои
рассуждения по умолчанию спорны и уместны лишь в какой‑то данной
конкретной ситуации. – Продолжал Лёха лекцию. – Твоя задача уловить
суть, принять ее за основу для линии поведения и претворить в жизнь.
Понял?
– Понял.
Кое‑что я усвоил четко. Жизнь наша – это череда маленьких и
больших стимулов, между которыми – путь. Путь к цели. Есть цель. Есть
стимул добиться цели. Простой пример: я лежу и смотрю телевизор. Тут мне
захотелось поссать. Поссать – это стимул. Это ниибацца какой стимул,
особенно после трех‑четырех бутылок пива. Так вот, чтобы добиться
цели (получить удовольствие от опорожнения мочевого пузыря), мне надо
встать с дивана и пройти в туалет. То есть имеем цель (поссать), стимул
(чтобы больше ссать не хотелось) и план выполнения задачи (встать и
дойти до сортира). И если стимул перевешивает лень и неохоту, то мы
движемся к цели. Поэтому очень важно ставить перед собой хорошие стимулы
и реальные цели.
– Молодец. Давай рассмотрим твои ошибки.
Когда я не решился позвонить Лиде, я позвонил Лёхе. Он сразу ответил и
радостно завопил «Му‑жи‑ик! ». После стандартного «Как дела?
– Все нормально! » договорились встретиться в «Кирпичах» – маленьком
пивном баре около моего дома.
Как же я удивился, когда из подъехавшего джипа «Фольксваген Туарег»
вылез улыбающийся Лёха. Я еще раз убедился в ложности стереотипов.
Я‑то думал, что это какой‑то работяга‑обыватель, с
бодуна решивший меня угостить пивом. Хуй там. На «Туарегах» работяги не
ездят.
– Итак, ошибка первая, которую ты и так, наверное, сам осознал. Ты
позволил себе иметь легко выявляемое слабое место – появился в офисе с
запахом перегара. Никогда не позволяй другим выявлять свои слабости!
Ахиллес знаешь как погиб? Во! Так и здесь – ты неуязвим, пока кажешься
неуязвимым!
– Угу, – хмуро согласился я. Никому не приятно, когда его тыкают мордой
в свои ошибки.
– Че угу‑то? Я серьезно. Ошибка вторая. Ты же слышал, что охранник
орет тебе вслед что‑то нелицеприятное? Последнее слово должно
всегда оставаться за тобой. Ошибка была в том, что ты не вернулся.
– Ну вернулся бы я, и чо?
– В том‑то и дело все, Серега! Человек, убежденный в том, что ты
не ответишь, будет тебе вслед говорить все что угодно. И чисто
психологически победа будет за ним! Это же фирменный прием толстых теток
с рынка – вы будете орать друг другу в лицо гадости, но когда ты
посчитаешь, что дальнейшие препирания бессмысленны, и развернешься,
чтобы уйти, то услышишь вслед что‑то типа «А! Хлюпик! Ебала я в
рот тебя и твою маму! ». А ты, хуяк! И вернулся! И в лицо ей: «Че, ты,
там, сука, вякнула? ».
Лёха так здорово изобразил базарных теток, что я рассмеялся.
– Во. А пока она будет удивлена оригинальным развитием событий, ты, весь
из себя гордый и красивый, спокойно съебываешь с места перебранки. Хотя…
Мой тебе совет – с базарными бабами пока не пикируйся. Это шестой
уровень, а ты и на первый пока не тянешь. Ясно?
– Почти. А че эт за напасть такая – уровни? Первый там, шестой?
– Да это я так, к слову. Просто представь, что нулевой уровень наглости,
уверенности в себе и подвешенности языка – это ты, а бабки с колхозного
рынка – это шестой.
Пиво «Тинькофф» пилось очень легко. Я и не заметил, как официантка
принесла уже по четвертой бутылке.
– Какие еще ошибки я допустил? – спросил я.
Жизнь стала казаться какой‑то квестовой игрой, где очень важно без
ошибок пройти уровень, поступая правильно.
– А жизнь и есть игра, Резвей, – улыбнулся Лёха.
– Не понял. Я что, думал вслух?
– Да не, – смутился он, – у тебя просто все твои мысли по глазам
читаются. Да не грузись, все нормально, просто алкоголь расширяет
сознание, и чтение мыслей нетрезвого человека становится простой задачей
уже для третьего уровня. Ха‑ха! Повелся? Гонево это все, Серега,
го‑не‑во! Невозможно прочитать мысли, можно лишь просчитать
вероятность событий. Поверь мне, у выпившего человека не более десятка
желаний, и мысли, соответственно, текут в том же ключе. И сейчас мы
думаем об одном и том же, да? Че, по бабам?
– А есть? – с надеждой спросил я.
– Бабы всегда есть. Не бывает такого, чтобы их не было. В сауну поедем.
***
– Здорово, отец! Свободно че‑нибудь? – гаркнул Лёха.
«Отец», пожилой мужик с изборожденными морщинами лицом, сидел на лавочке
у сауны «Ихтиандр» и с превеликим удовольствием курил папиросу. Глубоко
затянувшись, он благоговейно замер, а потом, выпуская клубы дыма,
сообщил:
– Кажись «люкс» свободен.
– Спасибо, отец. А невесты на выданье есть?
– Не, невест нет. Проститутки есть.
– Добре!
Удовлетворенный полученной информацией, Лёха зашел в сауну. Я последовал
за ним.
В приемной за баром стояла симпатичная девчонка, которой я дал бы лет
восемнадцать, если бы не её глаза. Глаза у нее пронзительные, и в то же
время, настолько блядские, что казалось нет в мире грехов, не виданных
ими. На бейдже написано «Мария», и это имя офигительно подходило к её
славянскому облику – синие глаза, светлые волосы, высокая упругая грудь
и рост под метр восемьдесят. Увидев нас, Мария заученно улыбнулась,
поприветствовала нас и спросила, может ли она нам чем помочь.
– Машенька, конечно можешь! – ласково сказал Лёха. – Давай‑ка
нам «люкс» на пару часов и пару девочек. Только пришли самых лучших,
ладно?
– «Люкс» хоть сейчас, а девчата освободятся только через полчаса. Сейчас
все работают.
– А ты не работаешь? – спросил я.
– У вас денег не хватит, – засмеялась Мария.
– Ладно, – произнес Лёха, – тогда как кто освободится, сразу к нам
присылай.
Сняли «люкс», разделись, взяли простыни и сланцы и двинули в сауну.
Большой деревянный стол в холле окружали такие же деревянные скамейки, в
углу – телевизор и караоке. На столе – холодные бутылки с пивом, вареные
раки, сухарики, орешки и сушеные кальмары, а также гигантская
пепельница. Прямо по центру – небольшой бассейн с, как позже выяснилось,
ледяной водой. В холле – еще четыре двери: комната отдыха, она же
комната для сексуальных утех; массажная комната; туалет и, наконец,
парилка.
– Резвей, ты как хочешь, а я сначала попарюсь. Спиртное до парной –
смерти подобно.
– Ну и я, как ты.
После парилки сели за стол. Открытое пиво зашипело, а пена попыталась
вырваться на свободу. Почти успешно.
– Короче, переходим к третьей ошибке. К крику прибегай лишь в
исключительных случаях. Ничто так не давит на оппонента, как тихий
спокойный и уверенный голос. Заорав на этого… Иванченко?
– Панченко.
– Ага, так вот, ты, заорав на Панченко, изначально поставил себя в
заведомо проигрышное положение. К крику прибегают те, кто неуверен в
собственной правоте, те, кто считает, что криком можно подавить
противника. Суть в том, что тот, кто кричит, тратит силы на крик, а не
на размышления над ответами. Поэтому в споре побеждает не тот, кто
эмоции тратит на повышение громкости голоса, а тот, кто логично и
обоснованно высказывает свою точку зрения на вопрос. Понял?
Я понял. Кивнув, я решился задать ему вопрос, который последнее время не
давал мне покоя.
– Слушай, Лёха, а зачем оно тебе нужно? Благотворительность?
Лёха пожал плечами и ответил:
– Знаешь, Серый, придет время, и ты сам все поймешь. А в том, что оно
придет, я теперь не сомневаюсь.
В дверь тихо постучали. «Войдите! » – заорал Лёха. Дверь приоткрылась, а
из‑за нее появилась очаровательная мордашка.
– К вам можно?
– Нужно! – крикнули мы хором.
Девчонки закрыли дверь на щеколду и подошли к нам. Красивые, блин. Не
Фрайбергер, конечно, но под пиво – очень даже сойдет.
– Лика! Оксана! – представились они и сели за стол.
Кто сказал, что шлюхи все страшные? Те две, что зашли к нам, явно не из
этой категории. Классический вариант: грудастая и жопастая брюнетка, и
стройная и высокая, но плоскогрудая блондинка. Весело сверкающие глаза и
искренние улыбки, свежая чистая кожа и приятный запах – ё‑моё, это
что за? Никогда не думал, что нынешние шлюхи – это такие вот ухоженные и
веселые молодые девчонки.
– Серега, остальные ошибки выявляй сам! А на сегодня урок окончен,
баста!
Последние слова Лёха произнес, когда он схватив Оксанку, потащил ее в
комнату отдыха.
Лика взяла сигарету, я поднес зажигалку, Лика затянулась. Потом она
широко расставила ноги, поставив одну из них на лавочку, моментально
приковав мой взгляд к своей промежности и заговорщицки спросила:
– Ну что, пиво будем пить или трахаться?
Вот это меня и поразило! В мое студенческое время шлюхи как могли,
тянули время, рассказывая анекдоты или слезливые истории, лишь бы
оттянуть момент коитуса. Теперь же сервис улучшился во всем, даже в этом
крайне небогоугодном деле.
– Трахаться! – с энтузиазмом ответил я, стягивая с тела простыню.
Из комнаты отдыха стали доносились охи‑вздохи и всхлипывания
Оксаны. Мы с Ликой тоже не стали терять время.
А что вы думали? Для мужчины секс с красивой девушкой во все времена
служил четким критерием успешности. Пусть даже и такой суррогатный.
Постройка моей личной крепости из теории плавно перетекала в практику.
Первый кирпич оказался с браком и выкинут на свалку. На его место встал
первый стройный ряд новых кирпичей, закаленных пламенем разбора ошибок и
уверенности в собственной правоте.
Кирпич третий
Домой приехал вымотанный, под утро. Потом долго не мог уснуть,
анализируя прошедший день. Да уж, денек выдался нелегкий! Поворочавшись
в постели еще минут двадцать, я понял, что сон не придет. Холодный душ и
легкий завтрак помогли восстановить силы. Прямо в трусах, замотавшись в
плед, я вышел на балкон, свежий утренний морозный воздух вдарил в
голову, а кожа покрылась мурашками. Холодно! Взял с собой горячий черный
кофе, сигареты и лист бумаги с ручкой.
– Вжих! Вжих! – Дворники метлами сгоняли с улицы опавшие листья.
Листья разочарованно разлетались и падали на асфальт, недовольно шурша.
Машин пока мало, и воздух кристально чист. Внизу у беседки, обнявшись,
стоит молодая пара. Уже с час наверное, прощаются, а расстаться не
могут. Мне бы так… Ладно, все будет, главное с намеченного пути не
сбиться.
Итак, что мы имеем? Цель‑минимум: добиться уважения и авторитета
на работе, охмурить Лидку, подняться как можно выше по карьерной
лестнице, заработать много денег. Цель‑максимум: сделать мир
лучше. А между минимумом и максимумом еще сотни и тысячи мелких целей и
задач, призванных привести меня к главной цели.
Много‑много целей‑кирпичей. Каждый Поступок, каждое Слово –
это кирпич. А вот что строить из кирпичей – высокую и прочную крепость
для защиты себя и близких или ступеньки лестницы к высокой цели – вот
это и предстоит решить. Хочется, ох как хочется, чтобы моя страна, моя
Родина жила лучше.
Наверное каждому из нас хотелось бы ликвидировать преступность и
коррупцию. Воздать должное врачам и учителям, сделав их зарплату такой,
чтобы у них и мыслей не возникало зарабатывать другими способами.
Восстановить армию да создать достойные условия жизни пенсионерам.
Короче, построить рай на Земле. В общем, нормальная мечта нормального
человека. Хотя нет, какая это мечта. К мечте человек стремится, а о том,
что я сейчас перечислил, говорят такие как я, рефлексирующие
интеллигенты да работяги за бутылкой водки. Правда, первые говорят об
этом трагично, вопрошающе, а вторые – со злостью и недоумением. Факт в
том, что ни те, ни те ничего для этого не делают.
Вот только, о каком рае может идти речь, когда у самого куча проблем? И
не добиться максимальных целей без достижения маленьких целей.
А потому, рай начнем строить в отдельно взятой квартире. А еще лучше,
начну с самого себя.
***
– Люди большое значение придают твоему внешнему облику, голосу,
поведению, осанке. Так что Серега, советую сменить эти китайские шмотки
на что‑то другое. Девушки обращают внимание на такие мелочи, на
которые ты уже давно хуй забил. Взгляни на свою обувь – грязная,
нечищеная, с комками налипшей грязи.
Лил дождь, под давлением встречного воздуха капли на лобовом стекле
текли горизонтально, ровно до тех пор, пока ленивые «дворники» не
смахивали их с глаз долой. Мимо проносились зазывные неоновые вывески.
Пьяный Лёха решил подвезти меня от сауны до дома. В дороге он времени не
терял, и продолжил разбор полетов.
– Деньги‑то есть?
– Ну, найдутся, работаю все‑таки.
– Ну во, смени очки на линзы, купи новый прикид. Возьми что‑нибудь
неброское, но стильное, сам не сможешь – продавцы бутика помогут,
подберут под тебя. И это, поработай над осанкой, а то у тебя вид
какой‑то забитый: согбенные плечи, низко опущенная голова, вечно
руки в карманах. Ну‑ка, расправь плечи так сильно, как сможешь,
чтобы лопатки соединились. Во! Подними голову. Да не, не запрокидывай
ее, просто держи ровно. Э‑эй! Плечи верни в исходное положение!
Во! Так и ходи. И постоянно себя контролируй. Пару дней так походишь,
потом так привыкнешь, что для тебя это станет естественным.
Ты пойми простую теорию: успешный человек двигается и ведет себя так,
что у него и осанка прямая, и походка уверенная, на роже – лыба во все
зубы, и голос властный. Потому что у него – все заебись. Отсюда
следствие: если будешь вести себя уверенно, ходить с прямой осанкой, с
широкой улыбкой на лице, то твой организм сам начнет выработку гормонов
счастья. А счастливому человеку все дается легко. И у тебя тоже все
будет заебись! Понял?
– Понял.
– Все, работай. Завтра я по делам улетаю, буду на следующей неделе.
Бывай.
Домой я шел с твердым намерением следовать всем указаниям Лёхи.
***
Спина, не привыкшая к таким нагрузкам, уже болела, но я упрямо продолжал
контролировать расправленные плечи и высоко поднятую голову. До выхода
из дома на работу оставалось полчаса, когда в дверь долго и
требовательно постучали. Вроде бы даже ногами.
На пороге стоял Василий – мой сосед справа. Жил Вася с женой Катериной.
У них два несовершеннолетних сына – тезка мой, двенадцатилетний Сережка,
и Петька – четырехлетний вечно ноющий карапуз. Вася всегда находился в
состоянии холодной войны с супругой. Холодная война довольно часто,
когда Вася в очередной раз приходил в хлам бухим, вспыхивала в бурные
скандалы, с битьем посуды и ломанием мебели. В такие моменты я включал
музыку погромче, чтобы не слышать всей той грязи, которой воинствующие
стороны обильно поливали друг друга. Жутким фоном ругани обычно служил
хор плачущих Сережки с Петькой.
– Сосед, одолжи стольник до получки.
Ох, Вася, Вася. Несколько раз в месяц сосед стабильно занимал у меня
различные суммы денег. Как правило с целью догнаться, или, что случалось
чаще, опохмелиться. Деньги он иногда отдавал, иногда нет. На мои жалкие
просьбы отдать долг (а такое случалось лишь когда я сидел вообще на
мели) Вася чаще всего отвечал, что денег нет, всю получку паскуда Катька
забрала.
Паскуда Катька денег мне не давала, мотивируя это тем, что Вася занимал,
Вася нехай и отдает. Если же Катерина находилась в особенно плохом
настроении, она говорила «Ты, гад, бля, моего мужа спаиваешь, а я еще и
денег тебя должна дать? Уйди с глаз моих, а то я за себя не отвечаю! ».
И самозабвенно трясла пудовыми кулаками. И я уходил, в очередной раз
кляня себя за мягкотелость, с твердым желанием больше Васе денег не
занимать.
Но Вася приходил снова, клялся и божился, что в последний раз, что
деньги отдаст лично, с получки, с заначки, перезаймет, и вообще, отдаст
с процентами. С бодуна че не наобещаешь, да? И я снова занимал.
Как‑то я сидел на балконе, а внизу у гаражей бухали какие‑то
мужики. Одним из них был Вася. Когда у мужиков кончилось пойло, они
снарядили экспедицию в поисках лавэ на продолжение банкета. Идти
вызвался Вася, а составить ему компанию вызвался Кецарик – мелкий
плюгавенький мужичок, напоминающий Шарикова из «Собачьего сердца». Как
звали Кецарика, не помнил никто, даже Вася. Но собутыльником он считался
душевным, и его часто угощали.
Под моей дверью они остановились, и я услышал громкий шепот.
– Кецарик, иди на пролет вниз, а то этот шпендик испугается, и денег не
даст.
– А может он и так не даст?
– Да даст, хуй ли, он всегда дает. Просить надо уметь.
Прошло минут десять (видимо Вася ждал, пока Кецарик скроется из виду),
потом Вася позвонил. Я открыл дверь и увидел Васю, напустившего на лицо
скорбное выражение. Несмотря на то, что я от и до слышал его разговор с
Кецариком, мне стало казаться, что у Васи действительно случилось горе.
– Серега, брат, выручай! У Петьки Полкан под машину попал, надо срочно
операцию делать! Иначе все, кранты собачке.
Гордым прозвищем Полкан звали миниатюрную вредную собачку невнятной
породы. Полкан этот вечно облаивал меня, норовя цапнуть за ногу, а когда
раз в день его отпускали на выгул, он в нетерпении зачастую не дожидался
улицы, и опорожнялся прямо на мою дверь.
И я занял. Занял, просто потому что боялся конфликтов, боялся обидеть
человека, мне проще и удобнее было дать Васе желаемое, чем просто
сказать «нет» и захлопнуть дверь.
И вот все повторяется. Снова скорбь на Васином лице, недельная щетина,
слипшиеся мутные глаза, выпяченная нижняя губа и перезрелый перегар.
Правая рука согнута, а ладонь повернута вверх – поза просящего
милостыню. Васю шатает. В общем, Вася все тот же. Но я‑то – уже
нет!
– Вася, ты долг принес?
– Ы‑м? Какой долг?
– Короче, Василий, ты мне уже должен больше 3 тысяч. Когда отдашь, тогда
и поговорим.
Я захлопнул дверь перед охуевшим Васиным лицом. Почти ликуя, но все еще
недовольный собой. Все‑таки надо было этого синяка на фиг послать.
А что? Еще не поздно! Я открыл дверь, Вася все так же стоял, но при виде
меня его лицо расплылось в улыбке. Наверное этот идиот решил, что я
одумался, и возжелал занять Васе стольник.
– Серега, друг, брат, займи, выручи по‑соседски, – заканючил он.
– Стольник всего‑то!
– Знаешь чё, Вася? А не пошел бы ты на хуй?
– Чего?
– Ага, на хуй. А если твоя вонючая псина, пожирающая собственное дерьмо,
еще раз обоссыт мне дверь – я ее удавлю. А ты тут все на площадке
отмоешь. Понял?
Вот теперь можно захлопнуть дверь. Что я и не преминул сделать. Вид
шокированной Васиной рожи стал для меня лучшей наградой.
Начинался новый день, впереди много целей, которых надо добиться, и
задач, которые надо решить. Я не спал всю ночь, но ощущал такую легкость
и бодрость, что все казалось выполнимым. Жизнь перестала для меня быть
серой и однообразной, на войне скучно не бывает.
Кирпич четвертый
Я вышел из квартиры, захлопнул дверь. Тихо. Где‑то внизу слышится
мерный храп. Оп‑па! Так я думал – этажом ниже на площадке спит
Вася собственной персоной. Из открытого рта натекло уже ведро слюней.
Штаны в области паха подозрительно темнеют – никак обмочился Васютка. И
вот с этим уебком я не хотел ссориться?
Я осторожно, стараясь не задеть тело, перешагнул Васю, и уже совсем было
выкинул его из головы, как он ухватил меня за ногу. Я слегка напрягся.
Повернул голову и спросил:
– Чё?
– Серега, Христом Богом прошу, не пьянки ради, а здоровья для! –
прохрипел Вася.
– Бог подаст. Ногу отпусти.
Вася обессилено откинулся, но рукой продолжал цепляться за штанину. Я
выдернул ногу из цепких лап соседа и побежал вниз.
Вот это уже здорово. Раньше я долго объяснял Васе, почему я не могу
занять, докладывал ему о своих покупках и тратах – происшедших и
планируемых, а потом все равно занимал. Потому что Вася просто тупо
кивал головой, стараясь показать, что да, конечно, Сережа, я тебя
понимаю, вхожу в положение, но денег дай. И тупо клянчил, игнорируя все
мои объяснения.
А как же все проще на самом деле! Еще тогда в «Кирпичах», когда мы пили
пиво с Лёхой, он мне об этом рассказывал, но тогда для меня актуальнее
были офисные отношения, и я большего значения этим советам не придал.
«Нет! ». Одно слово. Или три – «Нет и точка! ».
А еще круче, без восклицательных знаков. Спокойно, твердо и без эмоций.
А самое главное – без малейших раздумий и колебаний. Увидят, что вроде
бы сомневаешься – все, суши весла. Так что – «Нет». А когда обессиленный
заемщик спросит «Ну почему нет? », вариант ответа меняется на «Просто
нет». Не надо говорить «Не могу» или «Не хочу». Эти слова обязательно
повлекут за собой вопросы, на которые однозначным «нет» уже не ответишь.
В будущем теперь это уже я буду тупо, даже не пытаясь придать лицу и
голосу выражение сочувствия, говорить «Нет». Я не буду объяснять, почему
«нет». Просто «нет» и все. А Вася или Панченко, за месяц работы уже
успевший у меня взять в долг, после пары таких отказов обращаться сами
перестанут.
И это касается не только тех случаев, когда у меня хотят занять. Это
касается всех случаев, когда меня хотят поиметь. Использовать меня.
Поуправлять мною. Ага. Теперь хрен вам, мои маленькие любители поюзать
Резвея!
***
Так, сегодня пятница, 15 октября. До вечера я на работе, значит покупку
новых шмоток придется отложить на завтра. Кое‑какие деньги у меня
на счету накопились, все‑таки живу я один и больших расходов у
меня нет.
Жаль что машиной еще не обзавелся. Позволить себе купить
какую‑нибудь подержанную иномарку я могу, но прав нет, да и ездить
не умею. В общем, еще две задачи на этот год: научиться водить машину и
получить права.
В метро, как всегда в будние утренние часы, столпотворение. Бегом
спустился по эскалатору, двинул в другой конец перрона – оттуда потом
ближе будет к выходу. Кое‑где на лавочках спали бомжи. Уверен,
когда‑то в свое время они не смогли чему‑то или
кому‑то сказать «нет».
У перрона поезд ждал в основном средний класс и пролетариат.
Кое‑где в толпе ожидающих вкраплениями стояли агрессивные бабки.
Сонно зевая, переминались с ноги на ногу студенты. Либо на зачет, либо
ботаники. Нормальные студенты обычно на первые пары забивают. Или уже не
забивают?
Подъехал поезд, раскрылись двери и все ломанулись в вагон. Распихивая
всех локтями и наступая всем на ноги, бабки пошли на штурм. Некоторые
совсем уж слабые бабки, натыкаясь на широкие спины и плечи рабочего
класса отскакивали, как от мячики от стенки. К счастью, в процессе
расталкивания бабкам помогали здоровенные сумки с не пойми чем.
Я не успел и глазом моргнуть, как все бабки оказались внутри вагона,
двери захлопнулись, а я и еще пара хилых студентов осталась на перроне.
Епрст! Пора позаботиться и о собственном физическом развитии.
***
На вахте сегодня Николаич, Жорик отдыхает. Николаич, в принципе,
неплохой мужик, правда всегда угрюмый и молчаливый. На приветствия он
обычно бурчал что‑то в ответ, а когда с ним здоровался я, он
вообще не считал меня достойным ответа и гордо молчал. Оживал он лишь
при виде генерального, вскакивал с места и громко, с показным уважением
здоровался.
– Здравствуйте, Игорь Николаевич, – поздоровался я с ним. – Как жизнь?
Николаич кивнул, показывая что жизнь мол в порядке, не мне Резвею ему
такие вопросы задавать. Ёлы‑палы! Синдром вахтера в действии.
Власть у человека настолько маленькая, вернее узкоспециализированная,
власть пропустить или не пропустить, что показать ее надо так, чтобы
всем стало ясно, кто тут главный. И понты, соответственно, как у
обкурившейся макаки.
И вот сидит это чудо в перьях, в сорок лет не нашедшее достаточно мозгов
или сил устроиться на другую работу, и строит из себя пуп земли. Он даже
не смотрит на меня.
– Николаич, да вы онемели никак? – с почти искренним удивлением спросил
я. – То‑то я думаю, что‑то наш Николаич в последнее время
не такой как всегда. На входящих внимания не обращает, не говорит ни с
кем, мычит только. Да тебе, дед, лечиться надо – тишина, покой. А
генеральный знает, что болеешь ты? Больным не место в нашей компании!
Сегодня же поставлю шефа в известность!
Николаич ошеломленно посмотрел на меня. Вид у него такой, словно он
только что лично узрел превращение хомячка в медведя. Ответа дожидаться
я не стал, и сразу пошел к Степанычу. Вчерашнее недоразумение надо
устранить.
***
– Понятно, Сергей, – сказал Степаныч, потом нажал какую‑то кнопку
на телефонном аппарате. – Фрайбергер, ко мне, срочно.
Вчера я по‑джентльменски выручил симпатичную мне девчонку, потерял
по этой глупости квартальный бонус. Хорошие деньги, между прочим. Мой
поступок не оценили и восприняли как слабость. Более того, восприняли
как призыв не стесняться и иметь Резвея всем и чаще.
Пришлось исправляться. Я спокойно и уверенно рассказал Степанычу
истинную причину задержки проекта, что, как ни странно, его не удивило.
Умудренный опытом мужик. Интересно, сколько таких человек сидело у него
в кабинете и без зазрения совести подло сливали компромат на своих
коллег? Ну, в моем случае это не подлость, а восстановление
справедливости.
В дверь коротко постучали, потом дверь открылась, и на пороге появилась
серьезная Лидка. Юбка едва прикрывает роскошные бедра. Высокая грудь
мерно колышется, светлые волосы собраны. Красивая, че уж там спорить.
Степаныч, похоже, был такого же мнения, и с жадностью рассматривал
Лидку.
Улыбка сползла с ее прелестного личика, а брови удивленно вскинулись
вверх, когда Лидка увидела меня.
– Михаил Степанович, вызывали? – севшим голосом спросила Фрайбергер.
– Да, Лидия, садись. – сухо сказал Степаныч. – Ты не хочешь внести
кое‑какие изменения в версию о причинах задержки проекта?
Лидка кинула на меня быстрый досадливый взгляд, и села как прилежная
ученица – ноги вместе, руки на коленях. Лишь впившиеся в ладони ногти
выдавали ее волнение.
– Хочу. – вздохнула Лида. – Выполнение проекта задержано по моей вине.
Резвей свою часть работы выполнил вовремя.
– Тогда будет справедливым снять штрафные санкции с Сергея и лишить
бонуса тебя?
– Да, это будет справедливо.
– Хорошо. Заканчивайте проект.
Степаныч откинулся в кресле, показывая, что разговор окончен. Когда мы
подходили к двери, сзади раздался голос Степаныча:
– А вы хорошо смотритесь вместе, ребята.
Лидка фыркнула, а я, обернувшись увидел на лице замдиректора лукавую
улыбку. По пути я попытался утешить Лидку:
– Да ладно, Лид, купишь себе на пару губных помад меньше,
делов‑то!
Лидка остановилась, потемневшими изумрудными глазами посмотрела на меня
и сказала:
– Да па‑ашо‑ол ты‑ы!
И побежала. Смешное это зрелище, девчонки вообще хреново бегают, а уж на
каблуках…
***
В пятницу работать никому не хотелось. В моем отделе царило оживление –
впереди насыщенный пятничный вечер и два выходных дня. По традиции, в
пятничный вечер пьянствовать начинали в офисе. Раньше я в таких пьянках
участвовал всего раз пять, потому что приглашали меня, когда денег не
хватало. Я не отказывался и оставался, предпочитая дружеской беседе
молча пить водку.
День прошел почти спокойно.
Правда, у Панченко заметно испортилась координация движений. Проще
говоря, он с завидной стабильностью падал. Вроде идет себе человек, и
вдруг на ровном месте спотыкается. Падая, он каждый раз извинялся.
Причина его падений объяснялась просто – он умудрялся натыкаться на
неожиданно выставленные ноги коллег. Со стороны выглядело все довольно
мирно – идет Панченко мимо Гараяна. Гараян сосредоточенно глядит в
монитор, раздевая в стрип‑покере красивых дэушэк. Потом Гараян
зевает, потягивается, его вытянутые ноги неожиданно оказываются перед
Панченко. Панченко падает. Никто не смеется, все сочувственно
интересуются, не больно ли ушибся Костик, как же его угораздило в пятый
раз да на том же месте, и, вообще, не пора ли Костику менять работу, раз
на него так плохо атмосферные изменения влияют?
Панченко кряхтел, отряхивался и сообщал, что с ним все в порядке, а
атмосферные изменения ему вообще побоку. И вообще, он, Панченко, не
улавливает связи между атмосферными изменениями и работой.
Это продолжалось до тех пор, пока Костик, неся бокал с кофе, не
кувыркнулся в очередной раз, расплескав все на Бородаенко. Саня взревел,
как раненый слон, и начал материться. Костя Панченко узнал много новых
слов. А потом пошел застирывать рубашку Бородаенко.
Когда же он вернулся, то скринсейвером у него служила фотография
здоровенного негритянского мужского достоинства. А еще кто‑то
поставил пароль на его компьютер.
Учитывая, что вчера Лидка напрочь зарезала Костино маркетинговое
исследование, доходчиво объяснив, что первоклашки сделали бы лучше, чем
он, Панченко впал в депрессию и отчаяние. Потому что на переработку
отчета сроку у него – до вечера.
– Ребята, скажите пароль! – жалобно просил он.
– Слушай, не компостируй тут всем мозги, дался нам твой компьютер? Забыл
небось свой пароль, а теперь ищет причину, чтобы не работать, –
презрительно сказал Саня.
– Да, Костя, помолчи, работать не даешь, с мысли сбиваешь, – сказал
Гараян, сосредоточенно жуя бутерброд.
Зараза‑Лидка делала большие глаза и показывала Панченко два жеста:
стучала указательным пальцем по своим часам, потом проводила
оттопыренным большим пальцем по горлу.
Остаток дня Костя передвигался как слепой сапер на минном поле темной
ночью. Ходил он осторожно, смотрел в пол и широко расставлял руки, как
бы ограждая себя от нечистой силы. Потом он ушел к дизайнерам, которые
милостиво выделили ему один компьютер.
А вечером Панченко, тихо ликуя, принес отчет и привел с собой трех
девчонок с дизайнерского.
– Ребята, девчонки с нами хотят пива попить! – радостно сказал он. –
Вы не против?
– Мы? – уточнил Макс Кравцов, наш иллюстратор. – Нет, Костик, мы
только за. Особенно учитывая то, что сегодня ты всех угощаешь. Вы как,
ребята?
– Да, Панченко, раскошеливайся! Сам с первой зарплаты обещал! –
напомнил я.
– Не жмись, салага, – покровительственно вещал Бородаенко. – Мы жадных
не любим.
– Да, Костя, жадным быть плохо, – подтвердил Левон Гараян, – организм
слабеет, зрение портится, координация движений нарушается.
Костя помялся, но терять лицо перед девушками ему не хотелось. Тем
более, все сказано однозначно и предельно ясно.
– Да я че, я не отказываюсь. – промямлил Панченко. – Что
брать‑то?
Оживившись, народ начал перечислять необходимое для скромной офисной
пьянки, а Костя, высунув язык, записывал.
Я же думал, что за эти два дня вроде бы нифига не изменилось, но почему
с совсем другим настроением и надеждами я отношусь к предстоящей
вечеринке?
Да потому, что хоть построенная кирпичная стенка совсем невысокая, но
даже с этим можно смело смотреть в будущее.
Часть 2
Кирпич пятый
За выходные успел полностью сменить одежду. Купил хорошие часы вместо
старых. Насчет часов даже не задумывался, брать или нет, китайские
электронные часы совсем не смотрятся с костюмом за девять сотен
долларов.
В каком‑то безумно дорогом салоне коротко постригся, в парфюмерном
бутике купил модную туалетную воду. На этом мои фантазии по поводу смены
облика исчерпались.
Последние дни дали много пищи для размышлений. Но размышлять,
анализировать и планировать желания не было, так что я просто набрал в
видеопрокате кассет и провел остаток выходных у телевизора. Угрызения
совести по поводу того, что я ничего не делаю, гасились твердым желанием
начать с понедельника новую жизнь.
Новая жизнь подразумевала ранний подъём, бег и контрастный душ по утрам,
тренажерный зал и бассейн, автошколу и курсы английского языка. В
отношениях с окружающими – четкая установка на «не дать себя в обиду»,
при этом подчеркнутая вежливость и доброжелательность. С
последним‑то проблем не будет, это уже в крови, а вот не давать
себя в обиду, над этим еще работать и работать.
В воскресенье вечером собрал старые шмотки, закинул их в мешок и понес
на мусорку.
На выходе критически оглядел свою обшарпанную входную дверь, мимолетно
отметил, что давно пора сделать дома ремонт, а то даже привести
кого‑то к себе стыдно.
В подъезде нашем грязно. Исписанные стены, потолок в черных пятнах с
уродливо загнутыми прилипшими обгоревшими спичками, в углу стыдливо
темнеет какая‑то лужа. Пахнет мочой. Жильцы перестали следить за
чистотой и порядком после неудавшейся акции с заменой подъездной двери
на металлическую с кодовым замком.
Местные хулиганы успешно замок поломали, а на самой двери написали
потрясающую глубоко вложенным смыслом фразу «Хуй вам! ». Это значило,
ставьте замки – не ставьте, убирайтесь в подъезде – не убирайтесь, все
равно будет по‑нашему.
Мысль успешно воплощал в жизнь спавший на нижней площадке бомж. В
прошлой жизни этот уважаемый человек точно был человеком интеллигентным:
лег он так, чтобы никому не загораживать проход, а под головой у него
синела обложка томика Булгакова.
Спускаясь, встретил Васю. Он сделал вид, что не заметил меня, и
попытался прошмыгнуть мимо.
– Василий, тебя здороваться не учили?
– Ну, здорово, сосед, – недружелюбно ответил Вася. – Куда
направляешься?
– Мусор выкидывать, – сказал я, приоткрыв мешок.
– Сосед, ты что, совсем? – удивленно спросил Вася, заглянув внутрь. –
Вещи то новые совсем, а ты выкидывать.
– А че с ними делать? Я их носить не буду.
– Ну, мне отдай!
– Забирай, – с радостью согласился я.
До мусорки далековато, а предложение Васи упростило задачу и сэкономило
время.
– С обновкой что ли, сосед? – не удержался я.
Вася как‑то косо посмотрел на меня, хотел что‑то ответить,
но сдержался. Взвалил мешок на плечи, сухо попрощался и пошел к себе.
***
В шесть утра я проснулся от неприятного попискиванья будильника.
Вставать не хотелось. Кругом – темень, а в комнате – жестокий колотун.
Отопления пока не дали.
Поеживаясь от холода, я сел.
В голову пришла спасительная мысль, что можно поспать еще полчаса,
полутора часов на все хватит. В темноте нашарил будильник, с ненавистью
выключил, перезавел его на полчаса вперед и снова включил. Потом со
спокойной душой отрубился.
В полседьмого вновь в мой сон ворвался писк. На этот раз я уже решил
было вставать, но тут услышал, что за окном льет дождь. «Ё‑моё, да
кто же в дождь бегает‑то? », – подумал я, и ни капли не
сомневаясь в верности решения, вновь перевел будильник на семь часов.
«Ограничусь на сегодня душем», – подумал я.
К моему удивлению, в семь утра будильник не зазвонил. Он вообще не
включился, потому что я его выключил в предыдущее просыпание. А
проснулся я от стука за окном. Какая‑то ворона упорно долбила мой
карниз.
– Червей там нет, – лениво сказал я вороне и офигел.
На часах без пятнадцати девять. О, нет! На девять утра назначена
планерка с генеральным во главе. Очень быстро вскочил, наспех почистил
зубы и умылся, оделся в новый костюм и бегом на улицу. Так торопился,
что даже забыл про новый парфюм. И лишь на улице вспомнил, что оставил
дома папку с документами.
Пришлось вернуться. Пользуясь случаем, опрыскал себя туалетной водой и
вновь, перескакивая через ступеньки, помчался вниз.
На улице я на секунду задумался, как добираться, на метро или на такси.
Такси – это пробки, но гарантия того, что доеду я чистым и не мятым.
Метро – быстрее, но ко всему это еще и давки, так что на работу могу
явиться абсолютно непрезентабельным. Еще раз пожалел об отсутствии своей
машины. И выбрал такси.
***
Таксист, усатый седой бывалый мужичок в лужковской кепке, ехал как
образцовый водитель. Мечта и недостижимая цель преподавателей автошколы.
Правила не нарушал, ехал не торопясь, бубнил себе под нос какие‑то
свои водительские байки. Лишь однажды встрепенулся, когда какой‑то
нахальный пацан на бэхе лихо нас подрезал.
– Что за времена настали, а? – сказал он, показывая глазами на лихача.
– Никакого уважения, ни к своей жизни, ни к чужой.
– Да, – поддержал я его, – куда только гаишники смотрят?
– Да что те гаишники… Тьфу! – выразительно сплюнул таксист. – Им же
наоборот на пользу такие горе‑водители. Оштрафуют, да и отпустят с
Богом! Хорошо, если оштрафуют…
– Вряд ли оштрафуют, – заметил я.
– А то. По‑своему оштрафуют, по своему разумению, так сказать. Вон
какие хари отъели, – кивнул он в сторону гибддшников. – Идет такой,
пузо еле волочет.
– Ну, кушать, батя, всем хочется. Вот и крутится каждый как может. Эти
могут так.
– Вон значит как ты считаешь… А я вот, милок, могу сейчас дать тебе
монтировкой по башке и, значит, ограбить.
Я напрягся.
– Тоже кушать хочется, понимаешь? – продолжил таксист. – Да
расслабься, ишь как вспотел сразу. Это я к примеру, так сказать.
– Пример некорректный, – облегченно сказал я.
– Это чем же некорректный‑то пример? А? Они, гаишники твои, закон
нарушают? Нарушают. Преступают, так сказать, закон‑то. И я, вот
если дам тебе по башке, да деньги отберу, тоже считай, нарушаю закон.
Получается и я преступник, и они преступники. Только я предполагаю, а
они, так сказать, претворяют в жизнь.
– В целом, логика верная, – сказал я, – но ведь гаишники никого не
убивают.
– Ну, так и я не убиваю. Я же тебе монтировку покажу, ты мне сам деньги
и отдашь. Да не волнуйся, – сказал он, кинув на меня взгляд. – Это ж я
так, опять же ради примера.
– А если не отдам я сам? – возмутился я.
– А чего ж не отдашь‑то, милок? Отдашь как миленький! Парень ты не
боевой, это сразу в глаза бросается. Да и я не дурак, чтобы цеплять к
тем, кто ответить может. Зачем мне проблемы лишние?
Минут пять ехали молча. Потом таксист прокашлялся, закурил папироску,
затянулся и продолжил:
– А насчет того, что инспектора дорожные не убивают никого… Это, милок,
еще как посмотреть. Сами‑то они, руками своими, так сказать, может
и не убивают никого. Но то, что своими действиями потакают нарушителям
правил, это, значится так, факт.
– Это как?
– Уж поверь мне, милок, если правила нарушаются, то и аварии случаются.
Сядет пьяный за руль, едет как умалишенный, на красный ли, на зеленый ли
– ему фиолетово. Либо собьет кого, либо сам убьется, это как пить дать.
А знал бы он, что за езду такую лихаческую права у него отберут – разве
сел бы он пьяным за руль? И уж тем более, не гонял бы так, как это пацан
на БМВ.
Остаток пути таксист молчал. Видимо, молчун по природе, он наговорился
со мной на день вперед. Следующие пассажиры будут ехать в тишине.
***
На работу я опоздал почти на час. Как назло, на вахте сегодня сидит
Жорик.
– Здорово!
– Здорово, Резвей. Опаздываем? – взглянув на часы, спросил Жора. – Так
и запишем.
– Пиши‑пиши. Планерка началась?
– А то! Уже час как началась, – нехорошо улыбнулся Жора. – Да ты не
волнуйся, ты же у нас нынче борзый, тебе все с рук сойдет.
Препираться времени нет. Бегом поднялся к себе, снял пальто, схватил
папку с планами и отчетами, перекрестился и рванул к генеральному.
В приемной сидела Маргаритка, секретарша шефа. Милая девушка, которая,
наверное, единственная в офисе относилась ко мне по‑человечески.
– Ой, Сережа, что же ты так опаздываешь? – защебетала Ритка. – Шеф
сказал тебе домой звонить, я звоню – никто не берет. Звоню на сотовый, а
тут ты сам объявляешься.
– Пробки, Ритуля, пробки, – успокаивая дыхание, ответил я. – Все там?
– Все! Без тебя начали.
Подошел к двери, отдышался, поправил галстук, и постучавшись, вошел.
– Здравствуйте, Станислав Евгеньевич! Прошу прощения за задержку.
– Сергей, здравствуй, – сухо сказал шеф.
Наш шеф, генеральный директор и учредитель фирмы, Станислав Евгеньевич
Кацюба, на директора абсолютно не похож. Тем более, на директора
рекламного агентства. Кацюба похож на борца, на штангиста, на братка, но
не на директора рекламного агентства. Впечатление усиливали лысая
бугристая голова и густые заросли бровей.
Он и был когда‑то штангистом, наш Стас, как мы его за глаза
называли. Штангистом успешным, победителем союзных чемпионатов. Но
пришли новые времена, и Стас решил попробовать себя в бизнесе, что в
принципе не удивительно. В девяностые многие пришли в бизнес. Не все
смогли выжить, не все смогли пробиться. Стас смог.
Шеф обладает живым умом, рассудительностью, любовью ко всему новому.
Выделенка у нас появилась одной из первых в городе, а сотовые телефоны
были выданы сотрудникам, когда цены на них достигали заоблачных высот.
Стас никогда не жалел денег на семинары, на наше обучение, на новейшую
технику. Да и вообще, к нам шеф относился как к партнерам по команде, а
не как к наемным сотрудникам.
Так что я удивился, когда он сказал:
– Сергей, думаю нужды в твоем присутствии на сегодня нет. По вашим
проектам уже отчиталась Лидия Романовна. Ты можешь идти.
Фрайбергер победно улыбалась. Во рту у меня пересохло, но я нашел в себе
силы попрощаться. Ни на кого не глядя, вышел из кабинета.
Понедельник, конечно, день тяжелый, но жизнь я сам себе осложнил, это
факт.
Кирпич шестой
После того, как меня с позором попросили уйти с планерки, я с тяжелым
камнем на сердце подходил к нашему кабинету. Ватные ноги, пересохшее
горло, руки дрожат. Перед дверью выронил папку, и из нее посыпались
отчеты и графики. Когда я аккуратно, стараясь не помять страницы,
собирал все обратно в папку, услышал за дверью оживленный разговор. Обо
мне.
Первая мысль – как ни в чем не бывало, войти в кабинет. Ведь
подслушивать нехорошо. Нехорошо так же, как и читать чужие письма.
Подло. Но потом стало любопытно. Никогда не помешает узнать истинное
отношение окружающих к тебе. А потому, я очень тихо подкрался на
корточках к двери и стал слушать. Пару выпавших страниц оставил на полу,
на случай, если кто‑то увидит меня в таком положении, будет
возможность объяснить свое положение. За дверью слышался голос Панченко:
– … обнаглел он совсем! Заметили, как он разговаривает теперь? А ходит?
Ходит, словно кол проглотил.
– Костя, ну зачем ты так, – перебил Панченко мягкий вкрадчивый голос
Гараяна. – Все люди меняются, и Сергей не исключение.
– Да он же чмо, Левон, – поддержал Костю Саня Бородаенко. – Чмо, оно и
в Африке чмо. Ты видел, как он оделся сегодня? Ну, когда перед планеркой
забегал? Вырядился, как на свадьбу, лопух.
Я слушал, и чувствовал, как лицо заливает краской. Сердце сильно
колотилось, и я боялся, что его стук услышат за дверью. Я старался
успокоить дыхание, но ничего не получалось.
– Точно, Александр Витальевич! Еще и одеколоном набрызгался, несет он
него как от парфюмерной фабрики, – с нескрываемой ненавистью в голосе
сказал Панченко. – Он что, думает нарядился как клоун, духами
побрызгался и крутой стал? Лох он, и относиться к нему надо как к лоху.
– Да может просто влюбился парень, – предположил Гараян. – Вспомни
себя, Саша, когда ты за Маргаритой ухаживал. Я тебя тогда еще первый раз
побритым увидел.
– Кстати, Саня, – встрепенулся Панченко, – так ты переспал с ней?
– Конечно, стажер. А хули ты думал? Что я как Резвей буду годами вокруг
Лидки виться? Цветы, ресторан, пару раз переспал и ну ее нах, надоела
она мне.
– Подонок ты, Саша, – радостно сказал Панченко.
– Да, стажер, я – такой! – удовлетворенно подтвердил Саня.
И все трое заржали.
– Помню как‑то бухали мы… Где‑то полгода назад, помните?
Тебя, Панченко, тогда еще не было у нас, можешь не тужиться, не
вспоминать. Ну, Резвей еще тогда был с нами, Левон, ты то должен
помнить. Потом он упился в хлам, ползал вокруг Фрайбергер на коленях и
шептал «Я люблю тебя, Лида! ».
Радостный гогот ударил по ушам. Я помнил ту историю смутно, уже почти
забыл, поскольку действительно выпил тогда сверхмеры.
– А Лидка че? – спросил Панченко.
– Лидка? Лидка сказала ему что‑то типа, повторишь это, Резвей,
когда будешь трезвей. Резвей стал рубаху на груди рвать, копытом бить,
что типа трезвый он, как стеклышко, а потом проблевался, лошара, прямо
ей под ноги… Короче, лох – это судьба… Ха‑ха!
Я и не заметил, как сзади подошла вернувшаяся с планерки Лидка.
– Резвей, ты что тут делаешь?
– Я? – севшим голосом пробормотал я. – Ничего. Отдыхаю.
Я и забыл про выдуманную версию о подбирании выпавших отчетов. Лидка
насмешливо посмотрела на меня и сказала:
– Ну, отдыхай, отдыхай. Пройти дай только.
– Проходи, – прошептал я, собрал выпавшие страницы и ничего не видя,
двинулся по направлению к туалету.
Еле передвигая ноги, шел, шаркая как старик. Передвигался медленно. Из
кабинета донесся строгий голос Лиды.
– Над чем веселитесь так, ребята? – строго спросила она. – Работы нет,
что ли?
– Да, поведение Резвея в последнее время обсуждаем, Лидия Романовна! –
сказал Панченко. – Кстати, а где он?
– Сидит под дверью, отдыхает, как он мне сам сказал. Судя по всему,
заодно греет уши…
***
К счастью в туалете пусто. Дрожащими руками закурил сигарету, открыл
окно.
«Я – чмо и лох, лох и чмо», – думал я. В голове звучала песня «Лох –
это судьба».
Каких‑то три дня назад я стоял здесь же, так же курил, но мысли
были гораздо радужнее. Тогда мне казалось, что все будет просто.
Изменить линию поведения, имидж и все сразу станет хорошо. Как в сказке.
Хрен там.
Из всего подслушанного разговора коллег о себе я не узнал ничего нового.
Кроме одной вещи. О том, что Лидка просила повторить признание в любви,
когда я буду трезвым.
Я честно забыл это. Или не услышал ее слова, потрясенный фактом своего
признания в любви. В памяти отложилось лишь признание и то, как меня
внезапно стошнило Лидке под ноги. Полгода прошло, человеческая память,
заботясь о душевном равновесии, потихоньку стирает все неприятное, что
было в прошлом. Хорошо, что для Бородаенко это не неприятное
воспоминание, а веселый эпизод из офисной жизни. Хорошо, что он мне его
напомнил…
Ё‑моё, да о чем я думаю? Стою на грани увольнения, отношения с
коллективом безнадежно испорчены, все окружающие считают меня лохом и
держат за чмо. Тут не о Лидке надо думать.
Я‑то, дурачок, поверил в себя. Раньше меня принимали за тихого,
безотказного, приятного парня. Да, раньше на мне ездили. Использовали.
Но относились хорошо. А сейчас? Сейчас все думают, что у меня произошло
помутнение рассудка. Что я оборзел. Что я съехал с катушек и позволяю
себе вещи, недопустимые для обычного лоха.
К деревенским дурачкам относятся хорошо ровно до тех пор, пока они
окончательно не свихнутся. Я и был таким местным дурачком. От смены
одежды и поведения я для них дурачком быть не перестал. Но стал дурачком
агрессивным, странным. Оставаясь при этом таким же лохом.
А значит, для меня остается два варианта. Либо сдаться, извиниться перед
Пан