Красная Шапочка - 135
Джордж Оруэлл
1984-ая Красная Шапочка
Время приближалось к одиннадцати-ноль-ноль, и в отделе документации, где
работал Волкстон, сотрудники выносили стулья из кабин и расставляли в
середине холла перед большим телекраном - собирались на двухминутку
ненависти. Волкстон приготовился занять свое место в средних рядах, и
тут неожиданно появились еще двое: лица знакомые, но разговаривать с
ними ему не приходилось.
Девицу он часто встречал в коридорах. Как ее зовут, он не знал. Судя по
тому, что иногда он видел ее с корзинкой и замасляными руками, она
обслуживала одну из машин для производства пирожков. Она была
веснушчатая, с густыми темными волосами, лет двадцати семи; держалась
самоуверенно, двигалась по-спортивному стремительно. Алая шапка -
эмблема Молодежного антилесного союза, - строго надвинутая на брови,
подчеркивала четкие линии ее лица. Волкстон с первого взгляда невзлюбил
ее. И знал, за что. От нее веяло духом спортивных полей, холодных
купаний и вообще правоверности. Он не любил почти всех женщин, в
особенности молодых и хорошеньких. Именно они были самыми фанатичными
приверженцами Партии лесорубов, глотателями лозунгов, добровольными
шпионами и вынюхивателями ереси. А эта казалась ему даже опаснее других.
Однажды она повстречалась ему в коридоре, взглянула искоса - будто
пронзила взглядом, - и в душу ему вполз черный страх. У него даже
мелькнуло подозрение, что она служит в полиции мыслей. Всякий раз, когда
она оказывалась рядом, Волкстон испытывал неловкое чувство, к которому
примешивались и враждебность, и страх.
Одновременно с женщиной вошел О`Хотник, член Внутренней Партии,
занимавший настолько высокий и удаленный пост, что Волкстон имел о нем
лишь самое смутное представление. Увидев черный комбинезон члена
внутренней партии, и топор - символ долгого партийного стажа - люди,
сидевшие перед телекраном, на миг затихли. О`Хотник был рослый плотный
мужчина с толстой шеей и грубым насмешливым лицом. Несмотря на грозную
внешность, он был не лишен обаяния...
О`Хотник взглянул на свои часы, увидел, что время - почти 11:00, и решил
остаться на двухминутку ненависти в отделе документации. Он сел в одном
ряду с Волкстоном, за два места от него. Темноволосая девица в алой
шапке села прямо за ним.
И вот из большого телекрана в стене вырвался отвратительный вой и
скрежет - словно запустили какую-то чудовищную несмазанную машину. От
этого звука вставали дыбом волосы и ломило зубы. Ненависть началась.
Как всегда, на экране появился враг народа Шарль Перро. Зрители
зашикали. Перро, отступник и ренегат, когда-то, давным-давно, был одним
из руководителей партии, а потом встал на путь контрреволюции, был
приговорен к смертной казни и таинственным образом сбежал, исчез.
Программа двухминутки каждый день менялась, но главным действующим лицом
в ней всегда был Перро. Первый изменник, главный осквернитель лесной
чистоты. Из его теорий произрастали все дальнейшие преступления против
Партии лесорубов, все вредительства, предательства.
Волкстону стало трудно дышать. Лицо Перро всегда вызывало у него сложное
и мучительное чувство. Он напоминал овцу, и в голосе его слышалось
блеяние. Как всегда, Перро злобно обрушился на партийные доктрины. Он
поносил Партию, он обличал диктатуру лесорубов. Требовал немедленного
мира, призывал к свободе слова, свободе печати, свободе собраний,
свободе мысли; он истерически кричал...
Ненависть началась каких-нибудь тридцать секунд назад, а половина
зрителей уже не могла сдержать яростных восклицаний. Ко второй минуте
ненависть перешла в исступление. Люди вскакивали с мест и кричали во все
горло, чтобы заглушить непереносимый блеющий голос Перро. Тяжелое лицо
О`Хотника побагровело. Он сидел выпрямившись, и его мощная грудь
вздымалась и содрогалась, словно в нее бил прибой. Темноволосая девица
позади Волкстона закричала: «Подлец! Подлец! Подлец! » - а потом
схватила тяжелую корзинку и запустила ей в телекран.
Но голос был неистребим. В какой-то миг просветления Волкстон осознал,
что сам кричит вместе с остальными и яростно лягает перекладину стула.
Ужасным в двухминутке ненависти было не то, что ты должен разыгрывать
роль, а то, что ты просто не мог остаться в стороне. Какие-нибудь
тридцать секунд - и притворяться тебе уже не надо. При этом ярость была
абстрактной и ненацеленной, ее можно было повернуть в любую сторону, как
пламя паяльной лампы.
А иногда можно было, напрягшись, сознательно обратить свою ненависть на
тот или иной предмет. Каким-то бешеным усилием воли, как отрываешь
голову от подушки во время кошмара, Волкстон переключил ненависть с
экранного лица на темноволосую девицу позади. В воображении замелькали
прекрасные отчетливые картины. Он забьет ее корзинкой. Привяжет к дереву
в лесу и сожрет все ее пирожки. Нет, сожрет ее всю целиком. И яснее, чем
прежде, он понял, за что ее ненавидит. За то, что молодая и красивая; за
то, что он хочет ее съесть и никогда этого не добьется; за то, что на
нежной красивой головке, будто созданной для того, чтобы ее обнимали, -
не его лапа, а эта алая шапка, воинствующий символ партийности...