Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Сергей ОК
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Эта правдивая история произошла когда мой папа руководил группой по разработке системы пневмоавтоматики. В его группу входил доцент Молчунов, а больше никого. На двоих особо не сообразишь, и папа упросил начальство выписать из Москвы математика Бриля, хотя бы на пару дней. Начальство согласилось, Бриль прибыл и усиленная группа немедленно отправилась в ресторан, выпить и закусить. Сидели хорошо, долго и с удовольствием. Вспоминали былое, обсуждали автопокрышки Но не только. Бриль, полагаю, взахлеб рассказывал о дифференциальных уравнениях высших порядков, поскольку очень любил о них говорить, а папа делился успехами сына, по той же причине. Про Молчунова понятно и без слов. А водку в том ресторане подавали только в рюмках ― это важно для повествования. Рюмок было выпито не мало, чем официант был явно доволен. Однако, долг призывал советских ученых вернуться к работе. ― Идём составлять дифференциальное уравнение!― решительно произнёс Бриль. Слово «дифференциальное» он произносил чётко в любом состоянии. ― Официант! Посчитайте! Счёт Бриль решительно забрал себе, отмахнувшись от друзей, и тут же вернул официанту: ― В счёте ошибка. Исправьте, будьте любезны. Официант удивился, но возражать не стал. Вскоре принёс исправленный счет, сумма была чуть меньше. ― И снова ошибочка! ― сообщил ему Бриль. Официант снова переделал счет и снова Бриль его не принял. А потом ещё раз и ещё. Сумма всё уменьшалась и уменьшалась. ― А вот теперь верно! ― наконец согласился Бриль. Вспотевший от напряжения официант облегченно вздохнул. Ученые, поддерживая с двух сторон доцента Молчунова, направились в гардероб. У выхода из ресторана их нагнал официант, неся поднос с тремя рюмками водки и порезанным огурцом. ― Подарок от директора, если не возражаете. Научная группа не возражала. ― Очень извиняюсь, конечно, ― обратился официант к Брилю, ― но как вы со счётом определили, очень бы хотелось знать, ведь вы и меню не смотрели, а как же тогда? ― Видишь ли, дружище, ― Бриль занюхал водку огурцом, ― математика это великая наука! Нас трое, брали все одно и тоже, значит счёт что? ― Что? ― не понял официант. ― Должен делиться на три!
― А вот мы читали, что самая национальная еда у вас, в Хорватии, называется «штрукли». А вот нельзя ли их попробовать? ― Можно, да, но они очень долго готовятся. Очень долго. ************************************************************* Ночь. Загреб. Гостиница. Стук в дверь: Бум! Бум! Бум! Испуганно, хрипя спросонок: Кто там? Что? Раскатистый бас из-за двери: Ваши штрукли!
Поесть на халяву люблю с детства. Меня это не удивляет. Меня удивляет, что есть люди, росшие в сходных условиях и равнодушные к халяве. Я и сам целенаправленно халяву не ищу, но это из-за лености, а не от равнодушия. И оттого считаю, что самое лучшее, когда халява неожиданная. И на голодной желудок. Это важно. А то был у меня случай в городе Вена. Прислонился я как-то к дверям Штатс Оперы, там много всяких дверей. А эти двери вдруг открылись и я оказался первым на раздаче бесплатных сосисок! За мной тут же выстроилась тысячная очередь. И все ждут, когда я сосиску возьму. А я к дверям-то почему прислонился ― поужинал очень плотно и не мог идти. Досадно. Сосиску взял, конечно, потом бродил с нею по ночному городу, давился. А самая халява была у меня в Москве, в конце прошлого века. Я тогда работал над статьей про франчайзинг. Рабочее название было: «Франчайзинг ― что за хрень?». Кстати, вам приходилось забывать удалить рабочее название перед отправкой в журнал? Но не будем отвлекаться. В научных своих изысканиях набрёл я на заметку о московской конференции по франчайзингу. Сочинил письмо в оргкомитет и неожиданно получил приглашение. Народа на конференции было много. Читали лекции, на большом экране показывали всякие овалы и квадратики. Сущности до меня почти не доходили, в ночном поезде не удалось ни поспать, ни позавтракать толком. Но я обратил внимание на слово «канапе», оно звучало и в английской лекции и в русской, довольно часто. Слово мне нравилось, манящее такое. Не то, чтобы я в девяностые годы не знал, что такое канапе, нет, покажи мне кто-нибудь «канапе» и «не канапе» я бы сразу определил, где канапе, но объяснить своё решение не смог бы. Третью лекцию слушать сил уже не было, глаза слипались, сознание расползалось. Решил побродить по коридорам, проветрится. Вышел в фойе и сразу заметил двери, возле которых шла приятная возня ― люди, одетые поварами, толкали тележки, что-то заносили. Вошел и я. За дверями оказался просторный зал, заваленный бутербродами. Бутерброды были необычные, маленькие, хлеб снизу, хлеб сверху, корки обрезаны, посередке ― начинка. Канапе, сразу определил я, как и обещал. И тут же строго спросил у ближайшей девушки в белом колпаке: ― Канапе? ― Да, ― испуганно ответила девушка и подала мне большую тарелку. Не теряя строгого выражения лица, я пошёл к самому длинному столу. Среди подносов с канапе лежали щипцы. Других приборов не было. Я понял, что надо этими щипцами переносить канапе с подноса на тарелку, после чего щипцы положить и есть канапе руками. Чем и занялся. Удалив первый голод, я задумался о пользе щипцов. Зачем брать щипцами то, что едят руками? Почему сразу не взять канапе рукой? Из-за опасения, что задену пальцем соседние? Какие-то люди не хотят, чтобы их канапе трогал кто-нибудь ещё, кроме двух десятков поваров? Но можно ведь взять канапе с подноса аккуратно. Или быстро. Я попробовал и так и сяк. Канапе были вкусные. Но видов начинки, как выяснил я, обойдя все столы, всего пять. Все пять были на каждом подносе. Тут я придумал оптимальный вариант, который всех устроит ― отложить тарелку и взять поднос. И щипцы уж точно не понадобятся. Но задуманное не осуществил из-за пришедшего ко мне сильного ощущения сытости. Выпив чаю, я отправился дослушивать лекцию. Но всё уже закончилось. Люди шли мне навстречу. И шли они в зал с канапе. Пошёл туда и я, для проформы оглядев пустой лекционный зал и застывший на экране последний слайд. Пропустив всех, вошёл последним и встал в очередь. Вдоль каждого стола голодные люди стояли в очередях. Их бёдра касались подносов с едой. Они ждали, когда освободятся щипцы. Щипцы же были неудобные. Без навыков, второпях, люди не справлялись ― хлебные мякиши отваливались, начинка размазывалась по краям подносов. Стоящие впереди меня в очереди какое-то время еще обсуждали проблемы франчайзинга, но вскоре, все как один, уставились на мучающегося с щипцами бедолагу, отчего тот покраснел и был явно близок к тому, чтобы всё бросить и убежать голодным. Всем было не до смеха, кроме меня. Я был сыт и находил происходящее забавным. ― Можно брать руками, ― громко сказал я и поковырял во рту зубочисткой. ― Канапе едят руками. Голодные любители франчайзинга смотрели в мою сторону, но не в упор, а вскользь, почти не поворачиваясь. Кто-то должен первым прыгнуть на землю Трои, думали они. И хотели, чтобы это был я. Но я лишь призывал, а сам ничего руками не брал. Откуда им, несчастным, было знать, что я сыт по горло этими канапе. Раздался неприятный звон ― щипцы упали на пол. ― Сейчас чистые принесу, ― сказала девушка в колпаке и ушла куда-то. Теперь наш стол оказался самым бесперспективным ― даже без щипцов. ― Ешьте руками, ― еще раз призвал я. Но никто не пошевелился. Многие уже смотрели недобро. Тут меня осенило. ― А ещё можно вот так! ― я наколол ближайшее канапе зубочисткой и торжественно поднял над головой, чтобы было видно всем. Зубочисток на столах было много. И все они во мгновение ока пошли в дело. Народ быстро освоил накалывание. Вот уже многие кололи обеими руками. На других столах тоже взялись за зубочистки, побросав щипцы. Случалось, что канапе слетали с острых палочек от слишком быстрого движения, но их тут же накалывали на лету. Не прошло и десяти минут, как франчайзёры опустошили столы, раскидали мокрые чайные пакетики, вытерли руки о скатерти и натянули шеф-повару колпак по самое не могу. Канапешная фирма, конечно, ребята шустрые, патент в два счета оформили и теперь пользуются. Недорого он им обошелся, что там, в пару десятков, ну, хорошо, в пару сотен канапешек. Я же, по причине ранее упомянутой лености, проваландался с подачей заявки и теперь, хотя суд и признал авторство за мной, прàва коммерческого использования не имею. Но для личных нужд могу хоть весь день накалывать, было бы чего.
Как-то раз, в начале века, решили мы выяснить правду о настоящем ирландском рагу. Дело в том, что в ирландском пабе Моллис, на Рубинштейна, под видом «айриш стью» давали тогда огромную порцию вкусной тушеной баранины. Но нас на мякине не проведешь. Нам подавай аутентичное. Опять же, если на Рубинштейна баранины столь много кладут, то что ж будет в настоящей Ирландии? Тутикеттудаблин и вот мы уже в самом центре ирландской столицы, заходим в бар Фланаган на улице О’Коннелл ― аутентичнее некуда. Опять же плакаты на стенах, что первое рагу именно тут сварили, а также Хариссон Форд как-то заходил. Заказываем не без волнения, ждем. Приносят большую миску, набитую мелкой картошкой и крупной морковкой, порезанной кругляшами. В пустотах― бульон. ― Но где же мясо? ― громко удивляюсь я. ― А вы на дне покопайтесь, будет кусочек, а может и два. ― по-русски отвечает официантка.
«Есть в хвосте два туалета, А в носу пилота два - Третьи сутки без обеда, Душа, женщины и сна». (вместо эпиграфа)
Стюардессой меня звать, В мирной жизни ― Катей. Я могла бы промолчать При такой зарплате.
Но я сообщу сейчас, Что вас ждет в полёте, И, надеюсь, мой рассказ Вы переживете.
А назад дороги нет, Люк законопатили, Командир прислал привет Вам и вашей матери. Самолет наш испытал Всякого немало, Ведь его еще ругал Сам Валерий Чкалов.
Те из вас, кто над рублем Трясся в нашей кассе, Знайте: парашют даем Только в бизнес-классе.
В эконом-класс взял билет? Так не жди внимания, Сэкономит на тебе Авиакомпания.
Мы на высоте полет Провести хотели бы. Нам, наверно, повезет На одном пропеллере.
Впрочем, можем не набрать. Червь сомнений гложет. Нам журнал "Хочу все знать" Разве что поможет.
На табло глядите все, Где, ремнем пристегнутый, Пассажирообразец Светится как чокнутый. Так давайте же начнем Жертвоприношение, Спинку кресла приведем Кнопкой в положение.
Не волнуйтесь ― долетим, Как бы не летели, Без намека на интим и следов на теле.
Сумки с глаз моих убрать Препоясать чресла, Панику не поднимать, Молча вжаться в кресло.
Был в нашей группе студент Шурик Коцюбинский, по прозвищу Коц. Небольшого роста, полноватый, в больших нелепых очках Коц был горький пьяница, двоечник и гениальный электронщик. Вопрос о его отчислении из института не ложился никогда. А всё, что звучало и светилось в общежитии было собрано или отремонтировано его руками. Известность Коцюбинский приобрел благодаря случаю с Аналого-Вычислительной Машиной. У Коца органично получалось только пить и паять. Вне этих занятий он чувствовал себя плохо. На семинаре у доцента Златкина, терзаемый похмельной жаждой Коц облокотился на АВМ, отчего та съехала на пол и рассыпалась. Шурик ойкнул. ― Теперь то вас, наконец, отчислят, ― обрадовался доцент Златкин. Коцюбинский потыкал пухлым пальцем в детальки на полу. ― Я всё починю, ― сообщил он уверенно. ― Две недели сроку, ― ответил Златкин, стыдясь собственного коварства. Коварство доцента заключалось в том, что Аналого-Вычислительная Машина, изобретенная, если копнуть глубоко, в 1642 году, не работала ни дня. Большой железный ящик со множеством дырочек и лампочек никому не раскрывал своих секретов. Некоторые утверждали, что кафедра держит этот хлам только ради спирта, положенного на протирку контактных групп. Поэтому, когда через две недели Коц отремонтировал Машину, всеобщему удивлению не было предела. Убедившись, что АВМ работает, доцент Златкин поправил очки и сказал так: «Не уверен, что вы умеете читать, Коцюбинский. Но паяльником владеете виртуозно». Коца снова не отчислили. АВМ же проработала месяца два, после чего кафедральные лаборанты, разбавив спирт до состояния воды, спалили её окончательно.
― Таблетки от кашля? ― заговорщицким тоном прошептал Дима, ― А знаешь, что их наркоманы едят? Им аптеки не продают, так они пацанов просят зайти и купить. Понял? ― Понял, ― прошептал я и разволновался. Диме было двенадцать, он знал много всякого такого. А мне девять, я был советский школьник, почти отличник. Слово «наркоман» я слышал, раза три. И никогда не видел написанным. Недавно я впервые увидел написанным слово «еврей» и тоже разволновался. ― А знаешь, как наркоманы время проводят? ― продолжил Дима, ― Сидят за столом, на столе ваза, в вазе таблетки от кашля. И весь вечер таблетки эти глотают. Я представил себе круглый стол, вокруг которого сидели аккуратно одетые, серьезные наркоманы. На столе ваза, похожая на белый эмалированный тазик. В тазу таблетки, гора таблеток, как черепа с картины «Апофеоз войны» художника Верещагина, мне ее тоже Дима показывал, чтобы напугать. ― Весь вечер таблетки едят? ― переспросил я. ― И не кашляют? ― Не, ― ответил Дима, подумав, ― не кашляют.
Грузинский инфракрасный прибор был зачем-то приобретен нашей кафедрой. В холодном сыром Ленинграде прибор работать не захотел ― сломался при включении. Железный ящик с острыми углами, весом тридцать килограмм. Навьюченный этой тяжеленной дурой, я, как молодой специалист, был направлен в город Гори, Грузинской ССР, чинить или менять. По утрам я топал на завод пешком. Светило мартовское солнышко, пели птички, в парикмахерских, с открытыми настежь окнами, пожилые грузины брили пожилых грузин опасными бритвами. Впрочем, в ту пору почти все казались мне пожилыми. Зашёл в кафе. ― Хачапури и сок, пожалуйста. ― Адын рубл давай, ― сказала мне пожилая, ну ладно уж, обычная продавщица. Хачапури был небольшой, в форме лодочки, тесто показалось слоёным. На следующее утро всё также: солнце, птички, парикмахерские. ― Хачапури и два сока, пожалуйста. ― Адын рубл давай. ― Однако! ― подумал я. Снова утро, быстро солнце-птички-бритвы, и в кафе, как пишут в очерках, «с неподдельным интересом истинного исследователя». ― Два хачапури и два сока, пожалуйста. ― Два рубл давай, ― ответила продавщица безо всякой заминки.
Сейчас много говорят о Грузии, в связи с обострением. Одни воспевают грузинскую гостеприимность, другие утверждают, что в Грузии отродясь не давали сдачу. По опыту моей давней горийской поездки подтверждаю ― не давали. Деньги в Грузии начинались с рубля. Зато если я обедал с кем-нибудь, то мне ни в коем разе не разрешали платить за свою еду. Причем, это были малознакомые люди ― заводские инженеры, рабочие, водитель, который отвозил меня с прибором в Тбилиси. Запомнился рынок в Гори. Зашёл перед отъездом. С собой брать ничего не хотел, прибор после ремонта легче не стал. ― Сколько яблоко стоит? ― Большой мешок или маленький? ― Да нет, одно яблоко. ― Адын килограмм? ― Нет, просто одно яблоко. ― Э… Возьми, пожалуйста, кушай на здоровье. Так же было с сыром, зеленью и ещё чем-то вкусным. Заплатил я только за хлеб. На ценнике было написано: «2 лаваша ― 1 рубль». По-грузински, но я уже понимал что к чему. *** Как-то слишком комплиментарно получилось. Ведь в Грузии было и плохое. Что там было плохое? Прибор был плохой. И тяжелый, сволочь.
В те годы не знал я, что кока-кола вредная, и охотно запивал ею пиццу, не ведая, что пицца еще вредней. И вот иду я ночным Амстердамом и мучаюсь от жажды, потому что пиццы переел, а кока-колы недопил. А киоски с пиццой и колой все как один оказались не ночные, а вечерние, ― хлоп! ― и закрылись. Ну хоть один бы найти где-нибудь, мечтаю я, протискиваясь сквозь группу огромных негров, там никак иначе, между фасадом и каналом не широко. А негры эти как начали мне шептать: кока-кока-кока. Ну наконец-то, думаю, плохо, конечно, что с рук, но, может, у них так принято. ― Давай, ― говорю, ― и побольше! Под тусклым светом красного фонаря негр протянул мне пакетик с порошком. ― Что ж ты, исчадье голландское, мне концентрат суешь? ― возмущаюсь я. ― В чем я его разводить, по-твоему, должен? И ушёл, в лучших чувствах оскорбленный.
От каждой кафедры надо было кого-то направить в Общество трезвости. Меня вызвал заведующий. Рядом с ним сидел парторг факультета. ― Сергей, ― начал завкафедрой осторожно, ― Ты же, вроде, не пьешь? ― Не пью. ― согласился я. — Вот и прекрасно. ― заведующий и парторг переглянулись и вздохнули облегченно, после чего заведующий продолжил, ― Стало быть, вступишь в Общество трезвости. Будешь там… хм… бороться. ― С кем? ― спросил я. ― Ну, с кем, с кем…― заведующий и парторг снова переглянулись, ― С нами.
В ту зиму я машину в Институте Холодильников ставил, во дворе. Хотя и не двор вовсе — тупик узкий, длинный и с загибом буквой «Г». Идти скользко, падать больно. Снег почти не убирали — машины мешали, видимо. Сторож из вагончика вылезать не любил, только деньги в окошко принимал. «А загиб через видеокамеру контролирую, — объяснял он мне, слюнявя палец для пересчёта. — Не беспокойтесь, автолюбитель!» Ежели какая машина в проезде застрянет — всё, никому не выехать, не объехать. Но машины не каждый день застревали, а только когда на важную встречу ехать надо. Подхожу как-то, слегка опаздывая на что-то судьбоносное, и вижу: вот те раз! — буксует в нашей «Г» удлиненная «Газель», выезд из тупика перекрыт. И по какой надобности сюда её занесло, неведомо. Протиснулся вдоль кузова — худеть надо! — вижу, мужиков человек пять уже скопилось, у своих машин переживают. Пригласил их жестами машину толкать, подошли, друг друга поддерживая, чтобы не упасть, толкать изготовились. Тут ещё один протискивается, в круглых очках и шляпе, на писателя Чехова похожий. — Толкайте! — показываю ему. — А я проректор! — говорит. — А толкать будете? — Буду, — отвечает. Навалились — толку никакого. Колёса крутятся — только лёд полируют. Водитель, расстроенный, прибежал, чуть не плачет: — Пустой я, пустой! Был бы с грузом — уехал бы давно! Хоть обратно забирай! — Так, может, нам всем в кузов залезть? — предложил кто-то. — Давно пора! Лезьте! Давите на заднюю ось! Залезли, давим, буксуем. В кузове одновременно пахнет булками (приятно) и рыбой (неприятно). Снова видим перед собой водителя. — В раскачку надо! На счет три! Вы прыгаете, а я газую! Прыгаем и газуем! — Минуточку, — говорит проректор, — если в таком импульсном режиме прыгать и газовать, то нас всех отсюда вышвырнет к… (здесь проректор употребил просторечное выражение). — А я двери закрою! — нашёлся водитель. — Берегите пальцы! И тут же закрыл кузов. Пахнуть стало сильнее. Со стороны кабины доносились команды, мы дружно прыгали и на третий раз машина — Ура! — поехала. Едет и едет. Вот, за угол повернула. — Куда едешь-то, стой! — кричим мы и стучим по кузову. Остановились, назад поехали, потом снова вперед, снаружи крик, много табуированной лексики, наш водила с кем-то пререкается, кричит: «Да мне людей надо выгрузить! Куда прёшь!» Ну вот, кузов открывают, свежий воздух, свобода! Снаружи кто-то ехидничает: «У тебя там нелегальные иммигранты, что ли?» Вылезаем мы. Кто ехидничал — умолк, глаза округлились. — Вы откуда, мужики? Мы не отвечаем. Уходим. Откуда, откуда, бормочем чуть слышно, мы из «Г», откуда ж ещё...
Однажды я приехал в Ирландию. Со мной была девушка, безумно красивая. Она была так хороша собой, что я мог бы и вообще ничего не есть, но ел. Моя спутница придерживалась академического подхода и пыталась во всём разобраться сама. Поэтому она купила французский справочник: "Что делать и чего не делать в Ирландии". В главе, посвященной питанию (а во французских справочниках других глав толком и не бывает), было жирным оранжевыми шрифтом написано: "Не ищите в Ирландии высокой кухни! Её там нет!".
Тем не менее, и вряд ли случайно, поселились мы в загородном отеле, при котором оказался лучший ресторан Ирландии минувшего года. Вокруг ― бескрайние поля, в которых с удовольствием паслись черноголовые овцы. У них было много вкусной травы. А у нас, как выяснилось, ресторан откроется только вечером. Но можно перекусить в отельном баре. Колоритный усатый бармен очень нам обрадовался. И сразу произнёс что-то, похожее на приветствие. После интенсивного курса английского преподаватель сказал мне: "Сергей, единственное, что могу вам посоветовать ― попробуйте в обращённой к вам английской речи услышать хотя бы одно знакомое слово. Услышите — и сразу улыбайтесь!" Девушка моей мечты обратилась к бармену с вопросом. Я услышал в её вопросе знакомое слово «snack» и заученно улыбнулся. Бармен же принялся что-то долго и эмоционально объяснять. Я сидел с серьезным лицом и смотрел как шевелятся его усы. Я не опознал ни единого слова, да что слова, даже артикля "зе" ни разу не уловил. Вскоре мне надоели усы, я перевел глаза на свою спутницу. Она слушала бармена улыбаясь, в каких-то местах поддакивала и была ещё красивее, чем до входа в бар, хотя казалось, красивее уже некуда. Наконец, бармен закончил говорить и подкрутил слегка растрепавшийся ус. — Ну, что будем заказывать? Что здесь у них дают? — тихо спросил я любимую. — Я ничего не поняла. Ни слова. — ответила она еще тише. — Во как... Ты же ему кивала… А он по-английски говорил?— растерялся я. — Да, в каком-то смысле,— также растеряно подтвердила моя спутница. — И мне кажется, ну...интонационно, я всё-таки филолог, пусть и романист, что кормить нас здесь не будут. — Стало быть, английский он знает, — сделал я неожиданный вывод, повернулся к бармену и сказал громко, ― Ту ти, плыз! Прекраснейшая из женщин тут же перевела мои слова и бармен выдал нам две чашки чая с кувшинчиком питательного молока.
Вечером мы были в ресторане. На первое давали морковный крем-суп. Цвет был такой же оранжевый, как шрифт во французском справочнике. На второе следовало рыбное горячее. Любимая рыба ирландцев называется "спинка минтая". Вот именно эта спинка была уложена на большой кусок трески и, ― какая находка! ― обложена картошкой и облита оранжевым соусом, по вкусу как суп, но гуще. На десерт принесли морковный мусс, уже знакомого нам цвета. Это был изначальный суп, взбитый с мёдом и орешками.
— Снова оказалось, что французы в еде разбираются, — грустно заметила моя спутница. — Не в еде счастье, — ответил я, потому что был сыт. И, желая подбодрить любимую, добавил — А поехали в Лимерик сочинять лимерики? Она сказала: «Поехали!». И махнула рукой.
А время было если не голодное, то скудное. В ресторанах полагалось платить швейцару за вход, пить водку и танцевать. Ничего из этого я не умел. Но была навязчивая идея сводить девушку в ресторан. Да и поесть заодно. И тут, на Невском, открыли «Литературное кафе». В билет входил камерный концерт с ужином. И больше ни за что платить не надо, что меня особенно устраивало. На радостях я приобрел билеты на вечер с участием народной артистки РСФСР Нины Ургант. В тот день я не обедал. Забегался, да и толкаться в институтской столовке было неохота. Зачем, если вечером ресторан? Качество ресторана я в те годы определял по размеру порций. ― А порция огромная, на целый взвод! ― рассказывали мне знакомые. ― Ух ты ― восхищался я, ― Хороший, видать, ресторан! В Литературном кафе никто из моих знакомых не был, но я не волновался, а предвкушал. К вечеру есть хотелось сильно и в кафе мы приехали к самому началу мероприятия, чуть ли не первыми. Администраторша с легкой брезгливостью проверила наши билеты. Взгляд у нее был пронзительный. ― А кормить будут? ― я неумело попытался обратить главный вопрос в шутку. Лицо администраторши вытянулось, как под воздействием вантуза. ― Проходите в зал, молодые люди. ― холодно сказала она и отвернулась.
Мы сели за столик, в углу играл пианист, кафе медленно наполнялось. Я ёрзал, пытался острить, в основном про еду, смешно не получалось, но девушка вежливо хихикала. Наконец, к нам подошла официантка. ― У нас сегодня салат, горячее и десерт. Вы всё из этого будете? ― Да! ― крикнул я, видимо, слишком громко, многие оглянулись, а девушка испугалась. Гости расселись, концерт начался. К пианисту добавился флейтист, длинная флейта с большими клапанами напомнила мне шашлык. ― Ваш салат! Я опустил глаза и увидел очищенный от пупырышек маленький огурчик, стыдливо прикрытый укропом. Я даже не съел, я вдохнул салат. И стал растерянно оглядываться по сторонам ― всем приносили одинаковое, никто не ругался и не рыдал. На сцену вышел струнный квартет, заиграли Чайковского. Услышать эту музыку в том самом зале, где Петру Ильичу подали холерной воды, показалось мне дурным предзнаменованием. ― Налей мне водички, пожалуйста, ― попросила девушка и, заметив мой пустой взгляд, добавила ― вроде уже горячее начали разносить. Да, начали. Разумеется, не с нашего столика. Это известный закон, по которому как ни сядь, а разносить всё равно начнут не с тебя. Но время шло и официантки с большими подносами ковыляли всё ближе и ближе, стук тарелок, расставляемых под музыку погибшего от здешней еды композитора, делался громче. Запахло жареным. Жареной курой. Тем памятным вечером в Литературном кафе приготовили курицу. Именно так, в единственном числе. Одну на всех. И вот одна тридцатая часть этой пожилой птицы, зарезанной за то, что не могла уже нестись, предстала предо мною в сопровождении двадцати рисовых зернышек. Был ли я в тот миг страшен или жалок ― не знаю, но девушка отдала мне свою порцию. Облизав обе тарелки, я подумал, возможно, вслух: «Очень хочется кушать», а потом долго сидел молча. Вокруг все зашевелились, захлопали. На сцену вышла Нина Ургант, объявила романс. А я неотрывно думал про десерт, каким он будет, когда? Нина Николаевна пела, полагаю ― замечательно, я же, вытянувшись в струнку как дозорный суслик, высматривал еду. Вот, вижу, ну что, не так все и плохо, большой, жирный кусок торта, вам чай или кофе, мне торт и чай, Нина Николаевна запела следующий романс, полагаю ― замечательно, а мне уже принесли, принесли еду и я со всей дури запускаю в еду ложку, и рот мой раскрыт, глаза выпучены, рука моя уже отправляет здоровенный кусок сладкого жира в его последний подъем… И тут прямо в ухо скрипучий голос администраторши: ― Молодой человек, будьте так любезны не жрать, когда поёт народная артистка!
В общем, «Вечерний Ургант» смотрю редко. Как Ваню вижу, сразу есть охота, а время позднее и есть нельзя, потому что вредно.
И вот иду я сквозь джунгли, по горной тропе, в рамках всемирной борьбы с ожирением. Склон не крут, однако, жара и влажность отягощают. Но я справляюсь и этим горд — дыхание почти ровное, пульс почти в пределах. Под ногами вывороченные потоками камни, острые гребни черной лавы, опавшие ветки. Я экипирован — горные кроссовки, спортивный костюм, кепка, очки, рюкзак, вода, компас, нож, телефон, крем, мазь, уксус, справочник «Джунгли для чайников». Дошел до конца. Далее — отвесная скала. Футболка — хоть отжимай, собой доволен, силы на обратный путь остались, годы подготовки не прошли зря. Пустился в обратный путь, вниз, к отелю. И вдруг — что за хрень? — мне навстречу движется молодая пара в банных халатах и, представьте себе, в тапочках. — Сэр! — спрашивают меня, — Мы правильно идем в СПА? Ох ты, в СПА они идут… — Неправильно, — отвечаю им не без грусти, — СПА на другом конце острова, что, впрочем, недалеко, от этой скалы четыре километра. Дойдете до рецепции, от нее наверх, метров сто. И пошли мы, солнцем палимы, к рецепции. Я, конечно, первым пришел. Все же кроссовки, костюм, годы подготовки…
Среди путеводителей и учебников 1C маленькую cтарушку-продавщицу почти не было видно. — Есть ли у вас книга Владимира Набокова «Лекции по русской литературе»? Я начинал говорить машинально, думая сразу о многом, но, увидев взгляд продавщицы, замедлился, стал произносить четче и, закончив говорить, понял, что оказался внутри События. Старушка не смотрела на меня с удивленным восхищением, как бы мне, наверное, хотелось. Ее взгляд был скорее полон печали и сожаления. Так смотрят на отставших от поезда, так встречают вернувшихся жестоких соседских детей, так изучают линию разлома на осколке когда-то любимого блюдца. — Нет, — сказала она, почти не нарушив паузы своим ответом. Магнитики в целлофане сбились в кучу, форточка была привязана бумажной веревкой. — А была? — спросил я зачем-то. Пауза продолжалась. Тишина ласково висела на потрепанной магазинной люстре. Была, еще как была, говорил мне взгляд старушки, впрочем, она видела уже не меня: в читальном зале всякий скрип имеет эхо, искусство — божественная игра, обложка порвана, а скажут, что я, с очками было бы лучше, студент Егор всегда такой серьезный, животворный синтаксис, в очках я такая нелепая, булочка с маком — восемь копеек, две булочки — шестнадцать, сломался карандаш, что на это все скажет мама…
Я вздохнул для приличия и пошел к выходу, чуть не сбив со стола путеводитель, в котором, к счастью, обо мне не было ни слова.
— Добрый день, можно ли у вас ребенка на пони покатать? — Да, здрассте, не, нет у нас поней. А большую боится? — Большую боится. — Есть маленькая лошадь, не пони, но маленькая, все дети катаются, с утра до ночи, а она маленькая, росла-болела, сто сорок в холке. Берете? — Нам бы такая подошла, наверное. — Так всем бы подошла. Запись на нее… сейчас гляну… на следующий четверг. — Четверг?! — Так детей немерено, а лошадь одна! Одна! Маленькая! А работает как… — Ну хорошо. Стало быть, в следующий четверг вы нас покатаете? — Покатаем, конечно. Если не сдохнем. Что ж не покатать…
Сию фразу приписывают Александру Ланжерону, третьему по счету легендарному начальнику Одессы (губернатор Новоросии), другу де Рибаса и Ришелье, продолжившему их великое дело. Чествуют его менее предшественников, отмечая лишь, что всё он делал правильно, хоть и был рассеян. Может так оно и было, но помимо дел хозяйственных являлся Ланжерон замечательным сочинителем комедий, которые, увы, не дошли до нас, пропали где-то в чреве Парижа. Так вот, путешествуя как-то в украинских степях, повстречал наш герой графиню Долгорукую и имел с ней беседу, в ходе которой сказал: "Мадам, пейзажи вокруг совершенно великолепные. Но вот из удобств имеется только водка".
Работал у нас водитель, Антон Павлович Чехов. Нынче на пенсии. Останавливает его как-то гаишник, берет документы, читает: Чехов Антон Павлович. — Жаль, — говорит, — Что ты не Анатолий. Был бы как классик!
Логопед жила на проспекте Стачек и принимала на квартире. Туда меня и привезли, потому что я был маленький и заикался. — Ну, начнем, — сказала мне логопед. — Запомни, заикание есть болезнь умных. На этом надо было и закончить. Моим родителям не тратить больше время и деньги, а добрую логопедшу гнать из профессии. Ведь я очень хотел быть умным. И шансов вылечиться у меня уже не было. Нннникаких.
Гид в Стамбуле попался отличный. Русский он учил на базаре в Лалели — русском районе Стамбула. Рассказывает артистично, слушать интересно, хотя и путает иногда слова, вместо «унаследовали» говорит «наследили». Но он турок, стамбулец, и это замечательно, намного лучше гида-эмигранта. Знает всех торговцев и официантов огромного города, длину всех мостов, все арабские вязи в мечетях и всех оттоманских правителей. Вот только ошибся, сказав, что первым ребенком Хюррем-султан была девочка. — Мальчик! — поправила гида моя шестилетняя дочка. Они с мамой смотрели сериал «Великолепный век». Этот сериал, по словам нашего гида, увеличил посещаемость Стамбула в разы. Особенно много, почему-то, стало приезжать незамужних женщин. Все они покупают билет и идут смотреть гарем. Я не смотрел «Великолепный век». Но видел, как его смотрят другие. Из сокровищ Топкапы больше прочего понравилась мне парадная сабля Сулеймана, понимаешь, Великолепного.
А всё начиналось с ошибки почтовой. Представьте: из утренней кипы газет Письмо выпадает. Он, сидя в столовой, Случайно, поверьте, вскрывает конверт.
И видит: письмо не ему. Женский почерк, Подруге Светлане, с застывшей слезой, Выводит: "Ах, Светочка, милый дружочек, Не в силах я больше бороться с судьбой.
Я очень несчастна, хотя и здорова, Красива, наверно, ещё молода, Но что мне за радость с набора такого, Раз Прохор ушёл от меня навсегда!
Красиво цветут у меня:анемоны, Фиалки, бегонии, каллы, нарцисс. А жизнь так горька, что охота с балкона Шагнуть в никуда, в мой последний каприз.
Прощай, Светлячок, и не помни обиды, Когда что там было ― так это не я. Ты помнишь, мы в детстве играли в сильфиды? Считай, доигралась подружка твоя".
Он встал, закурил (хотя бросил недавно), Налил себе выпить, вернулся за стол И начал писать: "Незнакомая дама! Случайно, поверьте, письмо я прочёл.
Ну, есть ли резон у здоровой красотки С балкона бросаться на грязный газон? Сильфиды ― летучие мёртвые тётки, А вы не сильфида, закройте балкон!
Хочу вам помочь, но не знаю, смогу ли, Найду ли такие слова, не найду, Чтоб только с балкона вы не сиганули, Позвольте, до Вас кое-что доведу:
Я жил ледоколом, бессмысленно крупным, Ломал чьи-то судьбы, боролся за власть, И в список по самым богатым и умным На первое место стремился попасть.
Попал на второе, но это неважно, Устал, сединою покрылись виски, Шотландское виски и мат трехэтажный Уже не спасают меня от тоски.
Мой дом ―с небольшой копенгаген размером. В нём пусто и грустно ― ведь я одинок. И так вечерами становится скверно, Что тянет пустить себе пулю в висок.
Но верил всегда я: когда-то и где-то Мы с вами найдёмся ― настанет пора. Пожалуйста, встретимся завтра, планета Земля, на Дворцовой, в четыре утра".
Удачное время свиданью назначив, Нашлись они сразу. Вокруг ―ни души. Он тут же смотреть с восхищением начал, Она ― с интересом, довольно большим.
Гуляли весь день, заходили обедать, Музей посетили, смотрели кино, Решился, спросил: «Не пора ли проведать Цветочки, купив шоколад и вино?»
― Ах, как я забыла, ведь там же фиалки! Засохнут, бедняжки, господь упаси! ― Так что же мы медлим-то, ёлки-моталки? ― Кричал он, рукою махая такси.
Влажны анемоны, бегонии, каллы, Фиалковой нежностью воздух согрет, Так близко, так остро, так жадно, так мало¬― И бабочкой хрупкой стучится рассвет.
Уснули под утро, проснулись в обнимку, В их спальне не слышится уличный гул. Она, улыбнувшись, смахнула слезинку, А он чуть смущенно в кулак кашлянул.
Обиды-болезни куда-нибудь канут И высохнут слезы как лужи весной: ― С тобой никогда ни на миг не расстанусь. ― И я ни на миг не расстанусь с тобой.
Кудесники почты, властители судеб, Вы знали заранее эти слова? Доверю стихи вам, пусть будет что будет, И марка, и штемпель, и честь, и хвала.
Однажды я был в Алматы, на выставке работал. Достопримечательностей не видел, суеты было много, с утра до ночи торчал в павильоне, питался там же. Кормили, надо сказать, хорошо, жирного плова большая миска, пирожки всякие, компот. И всё это обходилось меньше ста рублей в день, а яблоки так вообще бесплатно — ешь, сколько влезет. Но вот выставка закончилась, экспонаты упакованы, есть полдня свободных. — А что в Казахстане такое важное, без чего уезжать никак нельзя, учитывая, что зеленая тюбетейка у меня уже есть? — спрашиваю я у местных грузчиков. — Бешбармак! — закричали грузчики и все как один показали мне свои тёмные пятерни, — Бешбармак! Найти самый лучший ресторан национальной кухни я поручил таксисту. Мы ехали по бесконечно длинному проспекту, на домах мелькали трехзначные номера, потом свернули на улицу, и снова ехали долго, долго. ― Это всё ещё Алматы? ― спросил я водителя. ― Где? ― спросил он в ответ, и я понял, что шутка не удалась. Наконец такси остановилось у опрятного двухэтажного дома с красивыми лампочками. Приняв от меня оплату, водитель сказал: ― Обязательно конины поешь. Конина помогает от этого… ― он постучал согнутым пальцем по виску. Я вошёл в ресторан. Народу было много, видимо, пока добирались —наступил вечер. Играл оркестр народных инструментов, девушки в красивых национальных костюмах разносили еду по нескольким залам. Меня усадили за свободный столик, подали меню, огромную книгу в тяжелом кожаном переплете. Бешбармак я нашел сразу, на первой странице. И хотел уже было сделать заказ, но взгляд задержался на цене. Цена была большая, очень большая. Куда не пересчитывай, хоть в рубли, хоть в доллары. Хм... Судя по описанию мне предлагали за пятьсот долларов наваристый бульон с лапшой. Это что же за лапша такая? А интересно ведь, что за лапша за такие-то деньжищи. Небось не та, которую кипятком разводят. Будет, что рассказать. Но минутку... Ведь в этой стране меня неделю хорошо кормили за пятьсот рублей, а тут одно блюдо за пятьсот долларов. Да эта цена ужина в парижском трехзвёздном ресторане, на двоих и с хорошим вином, да ещё в конце выйдет сам шеф, легенда мировой гастрономии и руку пожмёт, и спросит, всё ли понравилось, а тут― я огляделся, многие уже танцевали не вставая из-за стола, тут никто не выйдет, а если выйдет, то непонятно кто. Но нельзя же быть таким жадным. Вот я в Казахстане первый раз, а буду ли еще — неизвестно, как же я бешбармак не попробую, зачем ездил-то тогда? Кто у таксиста требовал лучший ресторан? Ну, станет у меня на пятьсот долларов меньше. А на что станет больше? На тарелку лапши? Еще неизвестно, вкусной ли. Домбра на сцене заиграла "Дым над водой". А вдруг великие герои прошлого погибли за отказ раскрыть рецепт жестоким джунгарам? А если на этот бешбармак порезали последнего белого верблюда с обложки красной книги и шестьдесят казахских девственниц сушили эту лапшу на склонах Медео, отказывая себе во всём, а я, скупердяй, забывший что живем мы только раз, и нечего мучить себя жалкими сомнениями, сейчас или никогда: — Девушка! Девушка! — Выбрали уже? — Бешбармак, как бы. — Прекрасный выбор. — Да? А, ну да. Вот только нет ли здесь ошибки, — спросил я, стараясь не допускать в голосе жалобных интонаций, и ткнул пальцем в цену. ― А вы очень сильно бешбармак любите? — удивлено спросила официантка. ― Не знаю. Я попробовать хотел. Первый раз я... В Казахстане. ― Тогда может быть вам с одной порции начать? ― В смысле? ― Вот на что вы сейчас пальцем показываете, это триста порций или чуть больше, на свадьбу заказывают или на похороны, это уж как повезёт, а вы откройте меню на сорок седьмой странице, давайте помогу, вот, бешбармак с двумя видами мяса, сейчас сразу по курсу пересчитаю, выйдет шестьдесят рублей, а с четырьмя видами мяса получится восемьдесят пять, ― девушка посмотрела на меня испытующе, ― Вы какой вариант закажете? «Один раз живем, девственницы Медео, сейчас или никогда» всё ещё носились в моей голове. ― Несите за восемьдесят пять! ― решительно ответил я.
В поликлинике Синюхин познакомился с Наташей. Договорился о свидании, взял телефон. Месяца через три позвонил, раньше как-то не складывалось, пригласил в гастробар. Пришли две девушки, обе ― Наташи. ― Может сестры, ― растерянно думал Синюхин. ― Но сестер одним именем не назовут. Они выпили. Синюхин пошутил на политическую тему, Наташи засмеялись. ― Почему же их две? ― соображал Синюхин. ― Как об этом лучше спросить? И кто из них был тогда в поликлинике? Нет, Синюхин не был робкого десятка. Он всегда весело лез в драку, прыгал с парашютом и ходил с рогатиной на тюленя. Но число Наташ смущало Синюхина. Он не знал, что делать и решил напиться. Тут же передумал, но было уже поздно. Все вокруг размякло и закружилось. Потом Синюхин обнаружил себя на незнакомой улице, свежий воздух приятно холодил лоб. Синюхин стоял, не падал, потому что с двух сторон его поддерживали Наташи. ― Так вот почему вас столько, ― пробормотал Синюхин и безмятежно улыбнулся.
Работал я на небольшом частном заводе, где, помимо прочего, делали полупроводниковые шалабушки. Вполне такие приличные, даже приезжали из Энергетического Института, что в самой Москве расположен, на них посмотреть. Языком поцокали, удивились, что в России такое дело освоили, водки выпили и уехали. Через некоторое время читаю мелким шрифтом, что МИНОБРНАУКИ (крепость или племя полинезийское – на что больше похоже?) объявляет конкурс на разработку и внедрение этих самых полупроводниковых шалабушек. За семь миллионов долларов. Разумеется, весь завод необычайно обрадовался и даже какое-то время не работал. А потом бросились бумаги готовить. Решили нажульничать – не признаваться, что уже пять лет как успешно внедрили и тоннами производим, а обошлось в те же семь, но только рублей (поскольку все установки сами придумали и сделали). Обложились научными статьями для квалификации и написали, что лабораторный образец имеется и работает как зверь. А за семь лимонов баксов обещали покрыть полезными шалабухами всю страну и её окрестности. И покрыли бы, кстати. Ну и как мы могли не выиграть этот конкурс? Как? А вот так. Конкурс выиграл тот самый Энергетический институт, который в гости приезжал. Ну и чёрт с ним. Спустя пару лет познакомился я на банкете с ярким представителем МИНОБРНАУКИ (всё таки племя скорее, а не крепость). Присутствовал за шведским столом и Ученый из Энергетического института. – А как там шалабухи? – спросил я громко и язвительно. – Разработались? Чего-то я на рынке их не вижу. И в журналах не вижу. Прошлой осенью, правда, от вас женщина звонила, спрашивала, какая у шалабух химическая формула. А кроме этого – никакой научной деятельности за вами не наблюдаем. – Да никто и не собирался их разрабатывать, – мирно ответил мне Ученый, – Название просто у вас взяли, красивое оно, понравилось. А нам главное деньги освоить. Не так ли? – Всё так, — подтвердил яркий представитель МИНОБРНАУКИ, — институту иначе денег не выделишь. Фонды, знаете ли. Баклажаны удачные, да. С чесночком. О чем это я? Институт должен функционировать! Там же люди, у них наработки. Вот вы — гражданин России? – Да. А что? – А то! Науку надо поддерживать!
Из жизни олигархов. Жил-был один олигарх. Регионального значения. Имя татарское, происхождение советское. Владел комбинатом. На комбинат пришёл после института, начинал с участка, потом цех, параллельно — заочная аспирантура. К началу приватизации был главным технологом и доктором наук. Борьба за комбинат велась нешуточная, а победил он — остался только один. Кто-то скажет, что олигарх наш оказался самым хитрым, везучим и беспринципным, а кто-то что самым умным, смелым и энергичным. Получив комбинат, наш герой тут же все акции заложил, набрал кредитов, внешних и внутренних, и закупил лучшее на тот момент оборудование. Внутренний кредит — это когда рабочим полгода зарплату не платят. Сложное было время. Олигарх день и ночь на комбинате. За ворота выходит только митинги убалтывать. Женщины на городской площади соберутся и кричат, что детей кормить нечем. Олигарх к ним пешком идет (машину сожгли вчера) и обещает, что всё наладится. Верьте мне, говорит. Женщины верят. Олигарх обратно в цех, новую линию испытывать. А чтобы голодных обмороков не было, на проходной пекарню поставил. Каждому по булке, семейным по две. Линию, однако, запустили. Пошла продукция, мирового уровня, в России никому неизвестная. Олигарх на выставках и ярмарках, семинарах и встречах, то лекции читает, то перед нужными людьми выплясывает. Кого убедит в качестве, кому откат посулит. Одни скажут — повезло, другие — заранее всё продумал, как бы то ни было рынок потихоньку стал привыкать, а потом взял да и привык. Прошло лет десять, может больше. Комбинат вовсю работает. В цехах чисто, на всех красивая униформа. Половина продукции идёт на экспорт. Зарплата высокая, на инженерные должности — конкурс. Городок вокруг комбината новыми домами блестит и ровными дорогами гордится. Если ночью снегопад — к семи утра убрано. Школа, больница, детский сад, бассейн, — всё имеется в лучшем виде. Вот только вместо церкви наш герой мечеть построил, но это к делу не относится. Олигарх всякий рабочий день на комбинате. Но больше восьми часов теперь не задерживается. В наступившем благополучии позволил себе хобби — горнолыжный спорт. — Недопустимо, что бы наша великая страна так сильно отставала в слаломе! — заявил с трибуны. Может и лукавил, но склоны оборудовал, трамплин соорудил, базу построил, спортивную школу открыл, детей набрал, из Австрии лучших тренеров выписал. По выходным теперь весь город на горных лыжах катается, кроме самого олигарха, тот сколько не пытался, так и не смог научиться. Назревал юбилей — 60 лет. Городские власти, как и положено, ходатайствовали наверх о присвоению олигарху ордена. А в ответ — ничего. Все насторожились. И не зря. Позвонили олигарху из самой-пресамой администрации. Ждите, говорят, делегацию. Приехали двое. Один вежливый, другой с ноутбуком, на стол перед собой поставил, смотрит туда и молчит. А Вежливый вовсю комбинат расхваливает, вкупе с руководством. Потом заявляет: — Есть замечательная новость! Наша Госкорпорация согласна купить двадцать процентов акций вашего комбината. — Но я не собирался ничего продавать, — удивился олигарх. — Но вы же хотите орден? — спрашивает Вежливый. — Нет, — искренне отвечает наш герой. — А крупные госзаказы? А льготные кредиты? А чтоб никто не беспокоил? Вы же понимаете, какая мы организация, вам же звонили. И потом, мы не просто так, мы вам деньги заплатим. Задумался олигарх. Сумма, которую назвали, это так, приличия соблюсти. А вот крупные госзаказы — дело хорошее. Китайцы ведь на пятки наступают. Да и ссориться с этими ребятами не хочется. Согласился. Продал двадцать процентов акций. Прошел год, может два. Комбинат работает, Госкорпорация дивиденды получает. И вдруг опять звонок, и опять делегация. Побольше, на это раз. Снова Вежливый, с ноутбуками теперь двое, один за столом, другой в отдалении, видимо, на тот случай, если у первого ноутбук поломается. И ещё некто незаметный, даже и не вспомнишь потом, был ли он на переговорах или нет. — А где госзаказы обещанные? — начал разговор олигарх. — Напрасно вы по этому поводу волнуетесь. У нас есть замечательная новость, — отвечает ему Вежливый. — Наша Госкорпорация готова приобрести все акции вашего комбината! — А что же тут замечательного? — опешил олигарх. — Видите ли, общий результат деятельности нашей корпорации не достаточно высок. Но приобретя такое перспективное предприятие как ваше, мы существенно повысим общую эффективность и это замечательно! И, опять же, мы вам заплатим хорошие деньги, а не как в прошлый раз. У нас прямой доступ к бюджетным деньгам сейчас, так что цена вам обязательно понравится! — Не понравится, — мрачно отозвался наш герой. — Никакая не понравится. Тут всё мною выстроено и выстрадано, и о продаже речи быть не может. — Это ваше право, — почти участливо продолжил Вежливый. — Но отрасль вашу мы считаем крайне важной. Поэтому, если вы откажетесь, то мы построим комбинат такого же профиля, только больше в два раза и в трёх километрах от вас. Смета, кстати, предварительно одобрена, проект составлен. Толик, покажи проект. Молчун Толик повернул ноутбук экраном к олигарху. На экране было написано "Проект". Помчался наш герой в Москву, связи поднимать. Дошёл до министра. И все как один советуют ему продавать, и министр тоже. Ну что тебе всю жизнь на работу ходить? Возьми деньги, хорошие же деньги дают. Можешь на них в самой Австрии горнолыжный курорт купить. Хотя мы это не одобряем. А пока олигарх связи поднимал, на комбинате проверки начались. Первая, вторая, третья. На таможне экспортный груз задержали, контракт сорвался. На седьмой проверке олигарх сдался. Собрал коллектив, простился и ушёл. Вместе с ним почти все замы ушли, кто в большие города поехал, к детям поближе, кто просто на пенсию. А директор по сбыту и вовсе в лесники подался. Всю жизнь, говорит, мечтал, людей ненавижу. Прошло года два, может больше. Олигарх по горнолыжным местам путешествует, спортсменов своих поддерживает. Иногда на водах отдыхает. Тут бы журналист написал, что душа нашего героя по-прежнему болела за родной завод. Это прием такой, журналист пытается представить себя на месте миллиардера и догадаться, о чём тот думает. Но чтобы понять миллиардера, надо иметь хотя бы один миллиард. Так что, может болела душа, а может и нет. Тем временем, внучка олигарха выигрывает чемпионат страны по слалому. Дедушка счастлив. Однако после награждения, очень настойчиво, так что не откажешься, заманивают его на разговор. И снова — Вежливый, двое с ноутбуками и Незаметный. Те же самые. А может и другие, просто типажные. — А сейчас вам что от меня надо? — спрашивает их олигарх. — Акции я вам продал, с полученных денег все налоги уплатит. Зачем праздновать мешаете? — Так есть же замечательная новость! — восклицает Вежливый. — Видите ли, эффективность работы нашей корпорации, признаться, растет медленнее, чем хотелось. После вашего ухода комбинат практически перестал выплачивать дивиденды. Хотя мы туда направляем лучших специалистов, квалифицированных топ-менеджеров. И как только они начинают сильно воровать сразу меняем на других, не хуже. Но результаты, увы, не радуют. Вот, к примеру, экспортная выручка упала на тридцать семь процентов. — На сорок шесть, — поправил олигарх. — Тем более, — продолжил Вежливый. — А тут еще, как назло, комплектующие попались некачественные... — Что значит "попались"? — зло перебил его олигарх. — Все комплектующие комбинат нынче только от вашей Госкоропарции получает, причем втридорога. — Вот именно! И наша Госкорпорация предлагает вам возглавить комбинат. Так сказать, вновь. Сумму в контракт сами впишите, прочие условия обговорим наилучшим для вас образом. И вместе с контрактом вы получаете право на выкуп двадцати процентов акций! Согласитесь, замечательное предложение! Подождите, не спешите уходить, мы же разговариваем. Это ведь ваш комбинат, ваши сотрудники, вы же не бросите их в такой трудный момент, вы же им обещали. На этих словах олигарх побагровел, потом подышал, вспомнил внучку и начал говорить уже вполне ровным голосом. — Значит так. Я ушёл и ушёл навсегда. Что я людям обещал — всё выполнил. Больше ничего обещать не буду. И вас видеть не хочу. Прощайте. — А вот торопится не надо, уважаемый, — вдруг вступил в разговор Незаметный, — Мы ведь эти годы даром времени не теряли. Все документы на комбинате ревизовали, все ваши схемы и схемочки вычислили. Вот, к примеру, за неделю до вашего ухода больница новое оборудование получила, импортное. А оплачивалось это оборудование с оффшорной компании. А как деньги на оффшор попали? Рассказать? Так что присядите вы года на два с компенсацией ущерба, нанесенного родной стране, в размере всех ваших оставшихся денег. Или вернетесь в директорское кресло. Вам решать, куда присесть. — Да тут и решать нечего, — снова вступил в разговор Вежливый. — Вы же умный человек. И, кстати, орден получите. Толик, покажи орден. Толик повернул ноутбук и олигарх увидел орден. А дальше будет то, что никто не любит — открытый финал. Пусть каждый сам решает, чем могла эта история закончится. Можно даже поставить себя на место нашего героя и обо всем догадаться, если, конечно, у вас есть хотя бы один миллиард. Это всё я не из вредности, просто не знаю чем закончилось, и никто не знает. Были слухи про какую срочную операции в Австрии, и что загранпаспорт вдруг оказался просроченным. Но это если из Шереметьева улетать, а если по дороге в Калининград из поезда выпасть, то может не такой уж и просроченный. Правда ещё говорили, что операция та совсем плохо закончилась. Комбинат же работает. Но конкурса на инженерные должности больше нет, есть только в отдел снабжения и негласный. А вот что интересно. В Дубае, где жара несусветная, построили горнолыжный курорт! На открытие сам шейх присутствовал, ленточку перерезал. А мужичок, который ножницы подавал, ну прямо вылитый наш олигарх. Хотя я издалека смотрел, мог и ошибиться, да точно ошибся, померещилось.
Однажды я был в Самаре, на заводе, по делу. Завод был такой большой, что нужный отдел отыскался только к обеденному перерыву. Ребята из отдела гостеприимно позвали меня с собой. Обедали они все вместе, во главе с начальником, которого звали Слава, в пивном ресторане "Старый Георг". Ресторан этот удивительным образом находился напротив заводской проходной. Заказали пиво без водки, всяких закусок, щи "Боярские" и, в качестве главного блюда, жаренную картошку с грибами. Официант установил в центре стола большую, ещё скворчащую сковороду, достойно увенчавшую наше застолье. Несмотря на плотный обед, заводские работоспособность не утратили, и, вернувшись в отдел, принялись энергично трудиться. Я тоже старался не отставать, и к концу рабочего дня даже проголодался. Ужинать пошли в том же составе и в тот же ресторан. Но обслуживала нас теперь девушка. Первым делом взяли водки с пивом, потом стали заказывать еду. — И большую сковороду жареной картошки с грибами, — Слава жестом показал, насколько большой должна быть сковорода. — У нас нет жареной картошки с грибами, — сообщила официантка. — Что, всё съели? Все грибы? — удивился Слава. — У нас вообще нет такого блюда. — Да как же нет, мы же его ели на обед? — Не знаю, что вы там ели, но точно не это или не здесь. Вот, меню перед вами, можете проверить, такого блюда нет. — Так, девушка, послушайте, — Слава старался говорить как можно более внятно, — Вы же тут недавно, я вас раньше не видел. А мы здесь каждый день обедаем, всем отделом. И едим картошку с грибами, жаренную. — И щи "Боярские", — добавил кто-то, — Ещё скажите, что у вас щей нет. — Щи есть, — невозмутимо ответила официантка, — А про картошку вы чего-то путаете. Никогда тут такого не делали. Самарчане растерянно переглянулись и выпили водки. Надо заметить, что растерянность им не свойственна. С тех пор прошло много лет, мы дружим, часто встречаемся и я никогда не видел их растерянными, за исключением рассматриваемого случая с грибами. Я решил вмешаться: — Девушка, я приехал из Санкт-Петербурга. В Самаре первый раз. И одного дня еще не пробыл. Но даже я знаю, что картошку с грибами в вашем ресторане подают! Я уже сказал, что из Санкт-Петербурга? Так вот я оттуда. Не знаю, почему я так педалировал Санкт-Петербург, видать, другие аргументы на ум не шли. На успех особо не рассчитывал. Но Слава смог повернуть в нужное русло: — Так, давайте ещё раз. Мы все уже поняли, что такого блюда у вас нет. — Нет, — кивнула официантка. — Но к нам, — продолжил Слава, — Приехал человек из самого Питера! Не могли бы вы пожарить картошки с грибами? — А, ну это другое дело, — вдруг просияла девушка, — Что же вы сразу не сказали. Конечно, пожарим! Пойду, кухне скажу. — И водки, водки ещё принеси, — крикнул ей вдогонку Слава, — А то я что-то разволновался.
У одного мужика был телефон с Мегафоном. Но не суть. Мужик предпринимал чего-то по мере сил, крутился как мог. Потом вдруг масть пошла, подсел на госзаказы, наверх откатывал и сам имел неплохо. И вдруг облом, куратора повязали, мужика пристегнули, светит срок. Но он в последний момент денег на офшор скинул и по левому паспорту в дальнюю страну поехал. Но дальняя страна его не приняла, паспорт уж слишком левый. Двое суток подержали и передали приехавшим за ним держимордам, те улыбаются, довольные. И вот приземляется мужик в Пулково, а на его мобилу ― Дзинк!―смска приходит. Сопровождающий ему экранчик показывает, а там: «Добро пожаловать домой!».
Скользкий валик по коже, туда-сюда. ― Ооо….Уууу…Печень то у вас….Дааа…Совсем уж… Что я хочу сказать…Вы же еще молодой относительно человек. Пить надо бросать. ― Я не пью. ― Понимаю, что сегодня вы не пили. Но видите ли… Надо совсем не пить. ― Я совсем не пью. Даже по праздникам. ― Неужто? И давно? ― Всегда. С детства. Ну, то есть, никогда не пил. ― Ох ты… Вам срочно надо к врачу. ― А вы-то кто? ― А я ― узист.
Оказалось, что мне нравится ирландское виски. Точнее — Конемара, еще точнее вот эта самая бутылка. Нашёл недавно в закутке. Очень дорогая бутылка. Не берусь утверждать, что это самое дорогое виски в мире, но что-то около того. Не спешите гуглить, я сам всё расскажу. Значит так, был один банк... Нет, начать надо с того, что виски я никогда не любил. И когда его было нигде не достать, и когда стало везде полно. Я наблюдал, как многие люди вокруг переходили с водки на виски и оставался равнодушен, да и переходить мне было не с чего. Меня не привлекало даже халявное виски. И виски в Ирландии. И даже халявное виски в Ирландии, хотя не помню, чтобы предлагали. Где-то что-то я, конечно, пробовал, но в совокупности за всю жизнь и стопки не выпил, то бишь, если считать младенчество, то по грамму виски в год. Нелепость ситуации меня угнетала. Тем более, про виски такой фильм клёвый выпустили —"Доля Ангела". Решившись на радикальные меры, я поехал в Шотландию. Пришел в бар, объяснил ситуацию, запросил виски и подробный мануал к нему. Бармены распереживались, — В первый раз? В самом деле? В самый первый?— кто-то от волнения даже вроде перешёл на русский. Бурно посовещавшись, шотландцы налили мне наиболее подходящее для первого раза виски, выдали стакан льда и прикольную маленькую бутылочку с водой. Всё это я честно давил минут двадцать, следуя указаниям, но не проникся. И даже не допил. Так вот, один банк очень меня уважал. Ах, вы у нас привилегированный клиент, ах вы у нас деньги размещаете, а вы ещё больше разместите, и совсем, совсем будете — Ах!— привилегированным. Я разместил больше, банкиры прослезились и подарили мне бутылку виски Конемара. Вскоре банк потерял лицензию и я стал ощутимо беднее. Виски, в сердцах, засунул куда подальше. Но время шло, другие банки тоже полопались. Не то, чтобы я с этим смирился, но как-то привык. И когда случайно нашёл ту самую бутылку, то даже обрадовался. Попробовал — вкусно!
Синюхин и суджух (реальная история, только фамилия другая)
Намаявшись до середины июля, Синюхин поехал отдыхать в Сочи. Денег хватило на неделю. Возвращаться не хотелось, да и не на что было. Синюхин устроился в армянское кафе у пляжа, работать за еду и жилье. Жить предлагалось под перевернутым баркасом, лежавшим у моря. На баркасе были нарисованы название кафе и чьи-то гениталии. Синюхину поручили резать суджух, твердый и пахучий. В первый же день он нарезался так, что к утру кисть опухла. Синюхин засомневался, сможет ли продолжать. Но его поставили на овощи, это было легче. Через день ― опять суджух. Синюхин пытался менять угол и хват, резать левой, чуть не отрезал себе полпальца, руки и спина болели нещадно. Вдобавок ему постоянно кричали, что резать надо тоньше, ровнее и быстрее. Почти не отдохнув за ночь, Синюхин снова принимался за работу, решив, что должен справиться и всё тут. Не прошло и двух недель, как Синюхин стал нарезать суджух красивыми пластинками, тонко и ровно, почти не уставая при этом. Его руки, особенно кисти, налились небывалой силой. Еще через неделю к Синюхину подошел хозяин кафе, посмотрел на его работу и сказал рассеянно, что нож тупить не надо, нож не для этого. А для нарезки суджуха есть специальная машинка, с которой и ребенок справится. Вот она, на полке стоит, на видном месте. Синюхин сильно расстроился и хотел уволиться. Но потом передумал. Уж больно полюбился ему баркас. Ночевавшие под ним женщины развели домашний уют, причем каждая старалась превзойти предыдущую. Под баркасом теперь было широкое спальное место с тюлевой занавеской, вешалки для одежды, большое зеркало, удобный рукомойник, множество прикольных безделушек и даже радиоточка. Но прошло дня три и хозяин снова подошел к Синюхину, вручил ему неожиданные деньги и свирепо попросил уехать. Немедленно. Сюнюхин вспомнил, что девушка, с который они сегодня утром вылезли из-под баркаса, чем-то похожа на хозяина, и не стал спорить. Наринэ собрала в дорогу гранатовое вино, суджух, лаваш и персики. В поезде Синюхин обменял суджух на вареную курицу. Лето закончилось.
Пушкинодомец Л. очень любил кино. Не являясь киноведом («кинологом», как шутят представители этой корпорации), он знал о кино все. Л. не пропускал ни одной премьеры – из тех, разумеется, что ему были доступны. Только вот премьеры были ему доступны не все – из-за того, что к упомянутой корпорации он, увы, не принадлежал. Ведь принадлежность к корпорации подразумевает некоторые преимущества, а преимущества одних – так уж устроена жизнь – чаще всего являются результатом ограничения других. Иначе какие же это преимущества?
Такое положение вещей не позволяло Л. посетить очередную премьеру. Это был закрытый просмотр для членов Дома кино, каковым Л., понятное дело, не являлся. Не преувеличивая значения членства, он отправился в Дом кино. Стоя в очереди у входа, он невозмутимо наблюдал, как пришедшие на премьеру предъявляли на контроле свои членские билеты. Он был единственным, кому предъявить было нечего. И он ничего не предъявил. Он прошел мимо контроля, вежливо поздоровавшись.
– Член Дома? – спросили его вдогонку.
– Нет, с собой, – ответил Л. и прошел в зал. Возвращать его не стали. Вероятно, в Доме кино в таких случаях верят на слово.
В Германии у Синюхина была женщина по имени Дитрих. Заграницей Синюхин оказался по работе, в составе бригады по освоению нового экскаватора. Отправили тех, кто мог прочитать по-английски слово «Инструкция». А у Синюхина были языковые способности, с детства. Он очень быстро начинал понимать смысл сказанного, на каком бы языке с ним не говорили. В школе у Синюхина была по английскому тройка, потому что учительница с ним не разговаривала. Прибывших поселили в маленьком номере деревенской гостиницы. Рядом с гостиницей был бар, где Синихюн в первый же вечер подрался с какими-то американцами в военной форме. Дитрих вытащила его через кухню на улицу, отвезла к себе, помыла и уложила в постель. Каждое утро Дитрих стала привозить его на работу, а потом забирать прямо с площадки, а если не успевала – то из бара. Когда они были вместе, Дитрих без умолку что-то говорила, Синюхину это не мешало, даже нравилось. Так прошла неделя. Командировка заканчивалась. ― Боже мой, какой же ты schnurrig. Ты schnurrig даже для русского. Я потратила на тебя всю кредитку, чертов Zechprella. Улетал бы уже скорее, а то буду слишком долго тебя забывать. Почему ты называешь меня Дитрих? Очень, очень schnurrig. Меня зовут Хродохэйдис. Неужели трудно запомнить, красавчик? Хродохэйдис, понимаешь? А Синюхин понимал, понимал почти всё. ― Хорошая ты тетка, Дитрих. Даже жалко уезжать,― думал Синюхин на баварском диалекте.
Любовь, неутолимая любовь к халяве привела меня однажды на международную туристическую выставку, что проходила на севере Франции, в городке Довиль. Городок этот на вид совершенно игрушечный, и я с утра решил по нему прогуляться, а на выставку прийти к обеду, поскольку кроме обеда меня ничего там не интересовало. Но пошёл дождь, и ближайшим местом, где можно было укрыться, оказался как раз выставочный павильон, сооруженный на безразмерном довильском пляже. Предъявив бейдж с надписью "Julia Zolina" я вошёл.
Несмотря на утро, народу на выставке было много. Все чего-то делали, носили, говорили, время от времени звучали объявления на весь павильон.
Интуиция привела меня в буфет. Там не кормили, но подкармливали. И наливали. Опять же, кроме меня никого из посетителей в буфете не было. Трудно найти лучшее место переждать дождь, подумал я, приступая к дегустации. Но вскоре по громкой связи сказали нечто наподобие "Жульязолина́", причем трижды. Это зачем им вдруг понадобилась Жулья Золина́? И чего сразу жулья... Я слегка напрягся и перевернул бейджик именем внутрь. Но стоило мне потянуться за канапе, как бейджик предательски развернулся. Похоже, бармен меня сдал, опасаясь, что закусок на всех не хватит . С криком: "Месье Золина́, месье Золина́!", подбежала какая-то тётка с планшетом,и, ухватив меня за рукав, отволокла на стойку администрации, где всучила сумку для буклетов и показала на планшете картинки.
Выяснилось, чем эта выставка отличается от привычных мне промышленных. Да, гостей селят в пятизвездочном отеле и кормят французской едой, но при этом заставляют работать! Посетитель отмечает в анкете какие стенды его интересуют, администрация составляет график и выдает расписание. Причём, время на каждом стенде ограничено, каждые двадцать минут звучит гонг и народ меняется стендами. Те же, кто анкету не заполнял, а Юлия Золина, как вы понимаете, именно к таким и относится, должны посетить все стенды. Неявка на стенд недопустима, поскольку ломает общий график, и неявившийся подлежит розыску и приво́ду, для чего имеется тётка с планшетом.
Кое-как всё это мне объяснив, тётка снова ухватила меня за рукав и потащила на нужный стенд.
Пока она меня тащит, призна́юсь, что мой французский начинается и заканчивается на теме "Еда". Я, как раньше говорили, читаю без словаря, но только меню.
На первом моём стенде оказались какие-то виноделы. Мне тут же подали вина, я выпил и сказал: "Экселãн!". Виноделы заулыбались и поднесли мне бокал с другого подноса. Осушив который, я с чувством произнёс: "Манифи́к!". Тут стендовики засуетились, видимо, распознав во мне знатока, и налили вина из новой бутылки, которую при мне открыли. Выпив третий бокал, я надолго замолчал. Виноделы смотрели на меня с волнением, очевидно решив, что я жду послевкусия. Я же в этот момент пытался вспомнить ещё какое-нибудь слово. Сказать два раза подряд "манифи́к" — как-то не литературно. Произнести"экселãн" означало бы приравнять третье вино к первому, а к третьему виноделы явно относились более трепетно.На ум приходили только варианты выражения восторга посредством русской обсценной лексики, совершенно здесь не уместные. Пауза затягивалась. И вдруг, неожиданно для себя, я громко сказал:"Ой-ля-ля!" Добрые виноделы были совершенно счастливы. Мы допили открытое, закусили вкусным сыром и расстались друзьями. На прощанье мне подарили бутылку вина, правда, не ой-ля-ля, а экселãн.
На следующий стенд я шёл весьма воодушевленный, и напрасно. Там оказался всего лишь серый стол с бумажками, а за столом скучный мужик, похожий на следователя. Мы поздоровались, я сел напротив, он записал имя с моего бейджика в блокнот и спросил что-то типа на каком языке ко мне обращаться. После приключений у виноделов я, естественно, воскликнул: "Вив ля Франс!" Мужик кивнул и продолжил по-французски. Пока он говорил, я внимательно осмотрел стенд. Не было ни холодильника, ни ящиков, ни корзин, ничего, где можно было б хранить угощения и подарки. Меня это обидело, и я решил не говорить мужику ни экселãн, ни манифик, ни уж, тем более, ой-ля-ля. Мужик моё настроение понял, но будучи заложником капиталистической системы, был обязан произнести свой текст целиком. Мы посидели еще минут пять, он нехотя рассказывал мне что-то на непонятном языке, а я нехотя слушал, даже не пытаясь вникнуть, какую туристическую услугу мне втюхивают.
Третий стенд в моём расписании с трудом отыскался в самом дальнем углу. Там была женщина средних лет. Ни о чем меня не спрашивая, она сразу принялась что-то рассказывать, взволновано жестикулируя. Было очевидно, что речь не о работе, а о чём-то личном. Женщина была похожа на даму с собачкой, у которой спёрли и собачку и поводок. Чтобы как-то её поддержать, я сказал "ой-ля-ля" в сочувственной интонации. Это подлило масла в огонь, она поставила перед мной миску с орешками, наклонилась и перешла на быстрый шепот. Некоторые слова были знакомы. К примеру, пару раз она произнесла "пуасон", то есть, "рыба". Я предположил, что её муж, владелец рыбной лавки, нанял молоденькую продавщицу, или даже двух, а дама теперь вынуждена ездить по выставкам и мучиться. Или же она накормила мужа рыбой, и он умер. А может выяснилось, что у дамы на рыбу аллергия, хотя нет, слово аллергия я знал, как имеющее отношение к еде, оно не звучало. Нас разнял гонг. Уходя, я обещал ей по-русски, что всё наладится. Но она не услышала, уже начав что-то говорить следующим посетителям.
На четвертом стенде меня встретила русская девушка. Я догадался не столько по внешности, сколько по взгляду.
—Ой, —сказала она, прочитав висящее на мне имя, — А вы кто? — Я? Ну... Я ищу Юлю Золину, она забыла вот это, — я потыкал пальцем в бейджик, — Вы её не видели? — Нет. А мы как раз её ждем к этому времени. — Вот как? Прекрасно. Можно, я тоже подожду? Какое-то время мы стояли молча. — Ой, — снова сказала девушка, — Её же на выставку без бейджа не пустят. — Да вы что! А я полдня тут её ищу! Пойду, раз такое дело, погляжу на улице. Давайте, буклет ей передам. Что у вас тут? — Замок-отель. — Красивый? — Очень. — Прекрасно. Именно то, что она хотела.
Я и в самом деле пошёл к выходу, надеясь, что дождь кончился. Хотелось отойти от павильона подальше, чтобы никакая тётка с планшетом меня бы не догнала. А на обед, конечно, вернуться. Не откажут же мне в еде из-за пропуска пары стендов, размышлял я, что им тогда с моим обедом делать? Выбрасывать что ли?
P.S. В лифте отеля, вечером того же дня, я встретил группу Блэк ай пис, правда, без Фёрге. Но пока я думал, как привязать эту встречу к рассказу, группа вышла из моды и теперь уже никому не интересна, тем более, без Фёрге.
Как-то раз мне понадобилась консультация по морскому праву. Опросив знакомых, я направился к рекомендованному специалисту. Он оказался довольно молодым человеком, крупным, рыжим, с круглым лицом в очках.
― Добрый день, Сергей Олегович, ― представился он, протянув руку. ― Сергей Олегович, добрый день, ― улыбнулся я, пожимая руку специалиста.
Разговор у нас не клеился. Он отвечал на мои вопросы односложно, смотрел куда-то в сторону. Консультанты так себя не ведут. Наоборот, стараются заболтать потенциального заказчика. Мой же собеседник был похож на обиженного школяра-ботаника, троекратно увеличенного размера.
С большим трудом удалось его разговорить. Мы нашли общих знакомых, пожурили властные структуры. В конце концов, он всё таки выдал несколько длинных фраз, доказывающих знание предмета, и согласился подготовить документы по моему вопросу. Прощаясь, обменялись визитками. Консультант заглянул в мою и спросил удивленно: ― Так вы и в самом деле Сергей Олегович? ― Да. Я же назвался, когда пришел. И тут большое лицо Сергея Олеговича наконец-то расплылось в широкой, совершенно детской улыбке: ― А я подумал, что вы дразнитесь!
— Давно хотел узнать, как вы живёте на двадцать тысяч в месяц? — спросил я сторожа. — Да ясно как, ворую. — У кого? — удивился я. — Да ясно ж у кого, у вас, — сторож удивился ещё больше. — Я же вашу дачу охраняю, не чью-нибудь. — А что у меня воровать-то, — забормотал я, — мебель вроде на месте, книги... разве что навоз в мае заказывали... А, понял! Топливо! Солярка! Раньше за год тонн семь уходило, а теперь все десять! — Да какие десять, какие семь, — сторож смотрел на меня с жалостью, — Уж третий год, как электричеством отапливаемся. Но зато счетчик я вам слегка подкрутил, скажите спасибо. — Спасибо, — произнес я машинально, потом спросил, — А зачем же вы так? Вроде ж я плачу вам вовремя, ни о чем не прошу особо, премию давал на Новый год... — Ну вы даете... А как прожить на двадцать тысяч? В месяц? Как? — А зачем соглашались? — А вы бы не дали больше. Ведь не дали бы? — Не дал. Я спрашивал тогда, мне сказали — двадцать тысяч, больше не предлагай. Если кто больше будет просить — считай, жулик. — Так и есть. А двадцать тысяч — честный. Вот как я. Другой бы брал больше, а воровал не меньше. — Повезло мне с вами, выходит. — Да чего уж там. — Может мне вас пристрелить? — А ружьецо-то давно проверяли? На месте ли оно?
В начале века наш коммерческий отдел бухал постоянно. От избытка сил, от ставших, наконец, ощутимыми заработков, от счастья, что выжили в лихие годы, а впереди целая вечность. Впрочем, никто настолько глубоко не мыслил, пили просто так, для веселья. А по выходным всем отделом ездили то на рыбалку, то за грибами.
Начальник отдела ― Саша, так к нему все обращались. Прирожденный лидер, трудяга и тот ещё бухарик. Было в отделе двое Васильевых. Не родственники. Старшего называли Мишей, младшего, долговязого и зубастого ― Рашпилем. Кирилл Токарев для всех и всегда был «Вилли». А приписанного к отделу водителя Антона Павловича Чехова называли полным именем, поскольку смешнее уже не придумать.
В последнюю пятницу августа отдел набухался раньше обычного. А надо было ещё сделать недельную инвентаризацию и подготовить бумажки к понедельнику. На это уходило обычно часа три, компьютеры тогда работали медленно. Саша, каким бы пьяным не был, к работе относился ответственно. ― Стоп! ― громко скомандовал он, ― Руки с клавы убрать, компы выключить. Сейчас жребий кинем, кому повезёт на выходных прийти сюда трезвым и доделать склад. Жребий выпал Мише. ― Ну только не это… А как же Карелия? Я же не смогу в воскресенье с вами в лес поехать, ― расстроился Миша, заядлый грибник, ― В субботу к нам тёща приезжает! ― Ничего не поделаешь, на жребий не обижаются. ― ответили ему. Миша тяжело вздохнул и высказал в адрес тёщи ряд критических замечаний, крайне неприличного содержания.
Ранним воскресным утром Саша, Вилли, Чехов и Рашпиль выехали за грибами. Прибыв на новое, заранее выбранное место, они позавтракали, обсудили примерный маршрут и контрольное время возращения к машине. Беспокоиться, впрочем, надо было только за Рашпиля. Уроженец поволжских степей был совершенно беспомощен в карельском лесу. Саша указал Рашпилю идти за ним и не отставать. ― После тебя же ни одного гриба не найдешь. Опять поганок насобираю, ― начал жаловаться Рашпиль, когда они углубились в лес. ― Может я сбоку пойду, параллельным курсом? ― Ну иди, только из вида не теряйся, ― разрешил Саша. Погода была отличная. Солнце сквозь сосны подсвечивало мох. Через какое-то время путь грибникам преградило болото. Стали обходить, вдоль болота рос мелкий кустарник, из-за которого и в пяти шагах трудно было разглядеть человека. Саша ввёл дополнительные меры безопасности: ― Я тебя кричу «Э-ге-гей!», а ты кричи в ответ, понял? ― Э-ге-гей, ― подтвердил Рашпиль. Болото обходили долго, перекрикивались. Зато, как только начался сухой лес, пошли грибы. Маслят и моховиков Саша не брал, искал посерьезнее. Встречались подберезовики, но большей частью червивые. Стали попадаться белые – один, второй, а потом сразу штук семь рядышком. И целая поляна груздей. ― Э-ге-гей! Сюда иди! ― прокричал Саша и принялся наполнять корзины. Минут через пять на поляну вышел Антон Павлович Чехов. ― Смотри, грибов сколько! ― радостно сказал ему Саша, ― А Рашпиль где? ― Не знаю. ― Э-ге-гей! ― крикнул Саша. ― Э-ге-гей, ― негромко отозвался Чехов. Саша поморщился от дурного предчувствия. ― Антон, кто мне сейчас э-ге-гей из леса кричал, ты? ― Я. ― И давно ты мне э-ге-гей кричишь? ― Я болото обходил и услышал. С тех пор и кричу. ― И Рашпиля не видел? ― Никого не видел, ни Рашпиля, ни Вилли. ― Да Вилли-то что будет, он лесной человек. А вот Рашпиль… Саша откинул крышку мобильника, связи не было. ― Так, Антон Палыч, быстро всё здесь собираем, и топаем обратно, Рашпиля искать. Саша и Чехов вернулись к болоту, долго ходили вокруг, кричали. Никаких следов Рашпиля не было. Зато время от времени на мобильнике появлялась связь на полполоски. ― Стой на месте! Или ходи по кругу! Сам ничего не делай! Понял!?― орал Саша в трубку. ― Надо спросить, какие над ним облака, ― советовал Чехов. ― Да не слышно ничего, ― Саша в сердцах захлопнул мобильник. ― Куда же он делся… Часа через два Саша и Чехов вернулись к машине. Там их поджидал Вилли с полной корзиной белых. Решили ездить по дороге туда-обратно и сигналить, постепенно расширяя обхват. Рашпиля нашли в четырёх километрах от места стоянки. Без корзины, с мокрыми до колен ногами, и сильно пьяного, хотя никто не помнил, чтобы у него с собой было. ― Я мобильник в болоте утопил, ― первым делом пожаловался он. ― Хм, кому же я тогда звонил? ― удивился Саша.
На подъезде к городу у Саши заверещал телефон. ― Саш, привет, это Миша. Слышишь меня? ― Слышу, как там склад, сделал? ― устало спросил Саша. ― Нет, конечно. ― Что значит «конечно»?― голос у Саши стал строгим. ― Ты же сказал ничего не делать. ― Я? ― Да. А ещё сказал на месте стоять или ходить по кругу. Несколько раз звонил! ― Ну… Так ты по кругу походил? И постоял? Тогда нормально всё, можешь делать склад, ― Саша еле сдерживал смех, ― Да тихо вы все, чего ржёте, мне Мишу не слышно. Но Миша и сам уже смеялся в трубке: ― Рашпиля-то нашли? ― Нашли. Под ёлкой, бухого. ― Под ёлкой, бухого…― мечтательно повторил Миша. ― Завидую!
Молодость моя, молодость, в каком лесу бродишь ты без меня, весёлая и пьяная...
На пианино меня учила играть женщина по фамилии Калиниченко. Между нами была пропасть в двадцать лет. Вредная двадцатидевятилетняя старуха. Большие глаза, светлые волосы, внешность довоенной кинозвезды. Впрочем, мне не было никакого дела до ее внешности. - Почему опять ногти не стрижены? Почему опять такие грязные! Как тебе не стыдно! Ты же царапаешь клавиши. Ты портишь и пачкаешь инструмент. И ведь каждый раз одно и тоже. Тебе стыдно? Я понуро рассматривал свои ногти, неровные, с черным полосками. Было стыдно, даже очень. Урок заканчивался, я покидал класс, и тут же все, что оставалось за дверью - учительница Калиниченко, пианино, непостижимый басовый ключ и мой стыд - переставали существовать. Спроси меня кто, что было на уроке - я бы не вспомнил. Никто и не спрашивал. Калиниченко всякий раз писала записку родителям, записки копились в моих карманах, превращаясь затем в кривых мятых птиц. Родителям нравилось, что я много читаю и хожу в музыкальную школу. - Сережа очень много читает. И ходит в музыкальную школу. И совершенно не играет во в дворе с друзьями, даже не знаем, хорошо ли это? - с удовольствием жаловались родители приходившим гостям. На дворе минус сорок, на кой ляд там играть? До школы минут семь ходьбы, это еще ничего, а до музыкалки все двадцать, дорога скользкая, метель. Тулупчик у меня была на вырост, с подворотом посередине и перешитыми пуговицами. Длинная шерсть подворота мешала смотреть вниз, надо было прижимать рукой или тянуть шею, чтоб видеть, куда ступаешь. От музыкалки до читального зала - совсем близко, там тепло, тихо, Шерлок Холмс и мифы Древней Греции. На вынос давали только книги болгарских писателей, про мальчиков и девочек, которые все время собирали персики. Персиковый компот я любил. Папа часто приносил заказы с болгарскими консервами: компотом и маринованными огурцами. Вторым сортом шли толстые мягкие огурцы. Первым - маленькие, крепенькие. Крайний Север снабжали хорошо.
― А вот мы читали, что самая национальная еда у вас, в Хорватии, называется «штрукли». А вот нельзя ли их попробовать? ― Можно, да, но они очень долго готовятся. Очень долго.
************************************************************* Ночь. Загреб. Гостиница. Стук в дверь: Бум! Бум! Бум! Испуганно, хрипя спросонок: Кто там? Что? Раскатистый бас из-за двери: Ваши штрукли!
Бегая в Таврическом саду, заметил я одиноко сидящего на скамейке грустного мужчину, похожего на писателя Водолазкина. Круг за кругом мужчина сидел не шевелясь, и вид у него был всё более печальный. Мне захотелось сказать, что он замечательный писатель, и я читал все его книги, и что роман «Лавр» ― шедевр, остальное похуже, но тоже ничего. Но вдруг это не Водолазкин? А ещё какой-нибудь большой русский писатель, и ему будет неприятно, что я так хвалю другого писателя, а его произведений может и не читал вовсе. С другой стороны, совсем не обязательно одиноко сидящий в Таврическом саду человек должен быть русским писателем, тем более ― Водолазкиным. Очки, борода, грусть ― те ещё приметы. На следующем круге мысли мои приняли иной оборот. Пусть это всё-таки писатель Водолазкин, что ему за радость беседовать с запыхавшимся мужиком в трусах и водолазке (водолазке?!). У которого, к тому же, в ушах наушники, а в наушниках ― роман Гузель Яхиной, которая пытается писать так же подробно и красиво, как Водолазкин, но ничего у неё не получится, да и ни у кого не получится. С этими мыслями заметил я, что слегка стемнело. Муравейник скоро закроют, а мне не так уж и близко. У выхода из парка торговала кукурузой женщина, похожая на Гузель Яхину, но тут уже я и думать ничего не стал, а только ускорился.
Недавно я был в Москве и ходил в театр, спектакль смотреть. Кресла в театре красные и неширокие, с откидным сиденьем. Слева от кресла, указанного в моём билете, сидела очень полная и очень культурная дама. Она показывала чуть менее полной соседке снятую на телефон картину московского художника Одноралова, в то время как проекция её бедра опускалась далеко за границы разумного. Вследствие чего правая ляжка упомянутой дамы вступила в плотный контакт с сиденьем моего кресла, как только я попытался его опустить. Сиденье застопорилось, не дойдя и до половины прямого угла. Дальнейшее надавливание привело бы к сжатию большого куска жировой прослойки. Не было возможности и вернуть сиденье в изначальное положение. В задумчивости я шевелил сидением. Тем временем, нервные окончания насыщенного жиром эпидермиса доложили обстановку в мозг, и дама, сочтя моё желание справедливым, продемонстрировала лояльность: стала сдвигать правую ляжку влево. Но успеха, увы, не последовало, поскольку слева самым естественным образом находилась левая ляжка, ничуть не меньше размером, а зазор между ногами, удачно от меня скрытый, скорее всего, отсутствовал или был выбран сразу и безрезультатно. Дама осознала тщетность прямолинейной тактики и добавила новый элемент — стала морщить ляжку, надеясь таким образом перераспределить жировые объемы, сделав горизонтально ориентированный в разрезе овал вертикальным. Усилия прилагались большие, о чём свидетельствовало искажение лица гримасой и тихое постанывание. Сиденье, однако, никуда не двигалось. Тем временем на сцену вышли актеры и стали что-то говорить, сзадисидящие культурные москвичи неприветливо зашипели. Дама стонала и гримасничала, морща ляжку, я, присев на корточки, как ручку взрывного механизма из окопа, продолжал тянуть сиденье вниз. Было понятно, что, стоит мне сильно отжать дамино бедро свободной рукой, и проблема уйдет в прошлое, но рука моя каменела от одной мысли о подобном контакте. Ко всеобщему ликованию, соседка дамы, чуть менее полная и, видимо, весьма решительная, уцепилась обеими руками за пресловутое стегно и потянула на себя изо всех сил — сиденье наконец-то опустилось. Публика и артисты облегченно вздохнули. Заиграла музыка. Я, как мог, устроился в кресле, слева было горячо. Исходя из того, что полутонная корова вырабатывает три киловатта тепла, дама, весом килограмм сто двадцать, должна вырабатывать порядка семисот ватт, если, конечно, плотно поела перед спектаклем, в чем я не сомневался. То есть, мне предстояло смотреть пьесу, прислонившись к полотенцесушилу средней мощности и крайне неудачного дизайнерского решения. К счастью, спектакль был увлекательным, и уже к десятой минуте меня перестали занимать и горячая дама слева, о которой шла речь, и сисястая блондинка справа, о которой и речи быть не может.
Раз в год или реже брат появлялся у Синюхина с большой бутылкой односолодового виски и диковинными котлетами из Азбуки вкуса. Быстро напивался, начинал хватать Синюхина за шею, лепетать и клясться. Микроха, я тебе клянусь, возьму к себе по-любому, будет как надо, всё устрою, но сейчас не могу, ситуация не та, не подходящая, но утрясем, Мика, ты не думай, возьму, по-любому, но по-ходу момент пока сложноватый…
Синюхин молча кивал. Он никогда не просил брата устроить его в Газпром, и не понимал, почему тот решил, что ему туда хочется. Наверное, все хотят, чтобы их устроили в Газпром. Все и всегда, но не Синюхин. Он вообще не любил газ, не любил шипение чуть открытого баллона, не любил, что надо отдергивать руку со спичкой, когда газ вспыхивал, не любил цвет, которым горит конфорка на кухне. Он ненавидел натягивать противогаз по команде «газы!», и саму команду «газы!». Терпеть не мог машину ГАЗ-66, которую водил в армии, ему не нравился сектор Газа, певец Газманов и тренер Газзаев, он вздрагивал на словах «газават» и «оргазм», всегда пинал таблички «По газонам не ходить», не пил газированную воду и не читал газет. Но Синюхин не хотел расстраивать брата, надеялся, что и не придется, вот наступит утро и брат снова уедет в свою Москву, хмурый, деловой, молчаливый.
Брат считал Синюхина настолько маленьким, что даже обычное для младших братьев «Мелкий» не подходило. Поэтому он придумал Синюхину прозвище «Микрон». Себя же велел назвать ― «Макрон». Синюхин и называл, когда хотел что-нибудь выпросить.
Других Макронов Синюхин не знал. Телевизора у него не было. В интернете Синюхин рассматривал голых девок и читал статьи о космосе. Больше всего ему нравилось про черные дыры. Синюхин считал, что черные дыры — это круто. Он рассказывал про них женщинам, некоторые обижались.
Когда бармен сказал, что Макрона избрали президентом Франции Синюхин очень удивился. И сказал, подумав: ― К добру это не приведет.
У Синюхина был брат. Он жил в Москве и работал в Газпроме. С братом Синюхина роднили мутные воспоминания детства, общий отец и случай с бандитами. Тогда брат ещё в Москву не переехал, а что-то предпринимал по линии ларьков. И однажды вечером возник на пороге синюхинской однушки на двенадцатом этаже формально не заброшенного дома. ― Ты чего дверь не запираешь? ―заговорил он быстро и взволновано, ― Мне перекантоваться надо пару дней, на дне полежать. Пару дней, потом поглядим. Водка есть? Есть? Нет? А котлеты какие-нибудь? ― У меня замок сломан, ― начал отвечать Синюхин по порядку, ― Раз надо, так живи. Водки нет, котлет давно уже нет. Ещё денег нет и воды горячей. ― А чего есть? ― брат устало опустился на замызганный кухонный диванчик. ― Шпроты, ― не без гордости сообщил Синюхин. ― Так, Микрон, вот держи деньги, возьми водки три ампулы, хлеба, огурцов и котлет, эстонских. Эстонские ― вкусные, с мясом. Синюхин, присев у двери, стал завязывать шнурки. Вдруг дверь распахнулась и над Синюхиным нависли двое здоровых парней угрожающего вида. ― А чего дверь не закрываем? ― спросил один из них. Увидев вошедших, брат-предприниматель застонал, сполз на пол и прижался спиной к батарее. Бандиты, не иначе, подумал Синюхин. Выпрямился и сказал громко: ― Пошли вон из моей квартиры. ― Ага, ты еще милицией пригрози, ушлепок,― ответили ему. ― А Синька, глянь, уже одетый, как будто ждал нас, ну поехали, всё, отбегался. Синюхин тут же кинулся на ближайшего здоровяка с кулаками. Тот удивленно выставил руку, остановив атакующего, потом той же рукой двинул Синюхину в живот, стало не вдохнуть. ― Ишь какой. Духовитый у Синьки братишка. Слышь, воин, нам с твоим братом потолковать надо. А ты сиди тихо. Или пойди проветрись. К тебе вопросов нет. Давай, вали отсюда, ― здоровяк подтолкнул Синюхина к выходу. Тот и в самом деле пошёл. Дойдя до двери, Синюхин что-то повернул в замке и сильно дёрнул. Раздался громкий щелчок. ― Эээ? Это чо было? Ты чо наделал, дурилка? ― Дверь закрыл. Теперь не откроется. Вообще никак. ― А ключ? Быстро сюда! ― взревели бандиты. ― Ключ в замке,― довольно спокойно ответил Синюхин. ― Но это не поможет. ― Вот падла, да я щас урою тебя! ― И вот вас милиция найдет в квартире. С трупом. ― внятно сказал Синюхин, глядя на ближайшего к нему бандита. Тот неуловимым движением сбил Синюхина с ног. Сильно ударившись головой о стену, Синюхин растекся по полу, всё поплыло кругом, голоса стали глухими, далёкими. Бандиты завозились с замком, громко матерясь. Гоша, тяни на себя, кричали они кому-то через дверь. ― За дверью у нас, стало быть, Гоша,― пробормотал Синюхин. Парни крутили замок, совали куда-то кухонные ножи, но дверь не поддавалась. ― Да щас пальну и всё. Глушак только накручу. ― Стрёмно палить, давай с разгона навалимся и выбьем. ― А если вместо двери плечо выбью? Меня тренер наругает. Не, пальну. Зря что ли волыну брали. Отойди. Раздалось несколько глухих выстрелов, затем сильным ударом ноги стрелявший вышиб дверь. Синюхин с трудом приподнял голову. За дверью оказался крупный парень с безумным лицом и автоматом Калашникова в руках. Кровавое пятно на его животе быстро увеличивалось. ― Суки!!! ― заорал он. Синюхина оглушило автоматной очередью, осколки мебели и стекла падали на него отовсюду, он пытался отползти, закрыться, вжаться в угол, исчезнуть. Вдруг всё стихло. Синюхин протёр глаза, осмотрелся. Совсем рядом, не шевелясь, лежал на спине один из парней. Второй, с простреленной насквозь головой, привалился к холодильнику. Третий, перевалившись через порог, лежал на животе в луже крови. ― Микроха, ты живой? ― раздался голос брата. ― Да, а ты? ― И я, вроде. Вот ведь… ― брат завозился, поднимаясь, ―Микрон, слышь, когда менты понаедут, ты не говори про меня, лады? Скажи, что дверь чинил, а эти к тебе заскочили, потому что от того убегали. ― От Гоши? ― уточнил Синюхин. ― Что? А, ну да, от Гоши. Ух кровищи сколько. Не наступить бы. Этот, который Гоша, вроде дышит ещё. Ну ты реши, чего там вызывать, скорую, не скорую. И деньги… Хотя, впрочем, себе оставь. Этих обыщи ещё, если успеешь. Я погнал. Давай, Микрон, увидимся, пока...
Через месяц брат купил себе новую машину, а старую, Фольксваген Гольф, подарил Синюхину. И обещал делать так всегда.
После заграничной стажировки Синюхину доверили экскаватор. Работа Синюхину понравилась, зарплата ― тоже. С аванса купил робот-пылесос. Этот бытовой прибор забавлял Синюхина чрезвычайно. Теперь Синюхин после работы первым делом спешил домой, гадая, в каком углу застыл оловянным солдатиком его робот. Когда однажды пылесос подполз к порогу, как бы встречая хозяина, Синюхин аж хехекнул от удовольствия.
Тем временем, начальство обязало всех работающих на дорогостоящей технике пройти психологический тест. Психологом оказалась молодая крупная женщина, с проницательным, как у всех психологов, взглядом. Она представилась Лидией Сергеевной и начала задавать несложные вопросы. Лидия Сергеевна сразу понравилась Синюхину, он смотрел на неё с интересом и всё возрастающей нежностью. Через какое-то время женщина стала путаться в вопросах, взгляд её утратил былую проницательность. ― Об этом вы уже спрашивали, ― мягко подсказал Синюхин. ― Ах да, извините, ― Лидия Сергеевна зашелестела своими записями. ― Лидия Сергеевна,― продолжил Синюхин, пододвинувшись поближе, ― Можно я вас домой провожу? ― Но мы же ещё не закончили, ― растерянно ответила женщина. ― Так дома и закончим, ― объяснил Синюхин. И добавил, ласково ― Поехали? Лидия Сергеевна молчала. В её больших глазах Синюхин заметил испуг. Он подумал, что надо сказать что-нибудь ещё. А потом подумал, что может и не надо. ― Поехали, ― совсем не по-гагарински вдруг выдохнула Лидия Сергеевна. Обсудив пространство и время ехать решили к Синюхину. В такси, в паузе первых поцелуев, Лидия Сергеевна сказала: «Этого не может быть!» Второй раз она произнесла те же слова, когда Синюхин голым вышел из ванной. Третий раз ― прощаясь, возле такси. ― Ты же понимаешь, что мы больше не увидимся? ― её голос звучал взволновано. ― А что, тестов больше не будет? ― удивился Синюхин. ― Этого решительно не может быть, ― сказала сама себе Лидия Сергеевна, захлопывая дверцу. ― Мыслящая женщина! ― с уважением подумал Синюхин.
Поднимаясь к себе, Синюхин вспомнил про пылесос и улыбнулся.