Была у меня одна детская мечта - поплавать с аквалангом на коралловом рифе. Мечта, навеянная книгами и фильмами неутомимого французского исследователя Кусто. Сколько той жизни, подумал я однажды в разгар рабочего дня, чтобы она вся состояла из непрестанных трудов, тягот и забот. Разве мы появились на свет, чтобы быть вьючными осликами? И бесконечно тащить свою ношу? Разве жизнь не дана нам свыше именно для того, чтобы мы могли осуществить свои мечты? Пусть даже самые наивные, самые детские и глупые… И вот я оказался на дайверском суденышке, доверху загруженном желтыми баллонами со сжатым воздухом, пластиковыми ящиками с гидрокостюмами, компенсаторами, ластами, масками и прочими дайверскими причиндалами. Наше посудина с громким названием «Санта-Мария» направлялась в самое сердце самого прозрачного в мире Красного моря к одному из красивейших, как было обещано, коралловых рифов. Компания дайверов состояла из трех арабов-инструкторов, десяти немцев и двух НАШИХ - русскоязычного эстонца Вована, с ног до головы татуированного драконами, и москвички Лены, девушки лет пятидесяти. Несмотря на разность мировоззрений и ценностных ориентиров, мы с Вованом быстро нашли общий язык - мечта у нас оказалась одинаковой. Москвичка Лена свой рассказ начала так: «У нас в Москве сейчас популярны три вещи - фламенко, танец живота и дайвинг…» И вот богатый муж отвалил Лене кучу бабла, и она прикатила осваивать азы модного увлечения. Поначалу Лену сильно укачало, и ее лицо приобрело зеленый цвет. Потом на нее нацепили баллон и тяжелый грузовой пояс - все общим весом больше, чем она сама. А когда трое арабов-инструкторов попытались притопить Лену и затащить ее на глубину (чтобы не возвращать снятые деньги), зеленый цвет ее лица перешел в густой синий, а глаза просто выдавливали стекла маски… Осознав, в какую ловушку она угодила, Лена попыталась вернуться в привычную среду обитания, уверяя арабов, что эта не ее. Но арабы были неумолимы. И только после уверений Лены, что деньги за курс обучения возвращать ни в коем случае не надо, арабы выпустили ее из свои цепких рук. Коралловый риф меня не разочаровал. Редкий случай. Обычно, то к чему так долго стремишься и наконец получаешь, приносит разочарование… Израсходовав весь воздух и восторженно поорав наверху, мы с Вованом прыгнули в море в масках и гидрокостюмах и поплыли вдоль рифа. Красное море хоть и известно отсутствием штормов, но зыбь присутствует, и метров за двести ныряльщика на поверхности различить практически невозможно. Вынырнув очередной раз за глотком воздуха, я поискал глазами Вована - Вован делал судорожные движения рукой, пытаясь привлечь мое внимание. Он указывал куда-то за мою спину. Я обернулся - наше суденышко, наша «Санта-Мария» на всех парах уходило от рифа, оставляя нас наедине с морем! Что за черт? Может, они так шутят? Может, это их дежурная шутка, что-то вроде бесплатного аттракциона - переплываем вплавь Красное море. Немного адреналина в кровь расслабленных туристов… Или они решили попугать нас за то, что мы не обращали внимания на их запреты уплывать далеко? А сейчас развернутся и пойдут обратно?.. Но они не развернулись и не пошли обратно, напротив, белое пятнышко суденышка стремительно уменьшалось и уменьшалось, пока не исчезло за горизонтом… Мы сплылись поближе, выплюнули изо рта трубки и стали держать совет. Вариантов развития событий были два. Первый - оставаться на рифе, который местами доходил до поверхности, и где можно было стоять по горло в воде, и ждать, пока эти гребаные арабы заметят нашу пропажу и вернутся. Но заметят ли? И когда?.. Солнце стремительно садилось, в тропиках ночь наступает сразу, без вечера. А с сумерками из темных глубин подкормиться на мелководье наверняка придут АКУЛЫ и еще ЧЕРТЗНАЕТКАКИЕТВАРИ, таящиеся там… Красное море просто кишит акулами - я видел это еще в фильмах Кусто… Другой вариант - как только стемнеет и Хургада зажжет свои яркие туристические огни, плыть в сторону берега, ориентируясь на эти огни… Но после двух погружений и дня, проведенного практически в воде, я не чувствовал в себе сил на многокилометровый марафонский заплыв. Ситуация была дичайшая! Где-то за тысячи километров в морозном Минске стыла под снегом в ожидании своего хозяина моя ласточка «Ауди», знакомые, закончив трудовой день, разъезжались из офисов по домам, а моя семья садилась ужинать у телевизора, не подозревая, что их муж и отец, вяло шевеля ластами, болтается на волнах в самом центре Красного моря, обреченный быть пожранным какими-то доисторическими тварями из голливудских ужастиков. К нашему счастью, это место оказалось достаточно наезженным, и вскоре с другой стороны показалось судно, аналогичное нашему. Заметив в воде бесхозных ныряльщиков, оно резко изменило курс и пошло к нам. Компания англоязычных дайверов смотрела на нас круглыми глазами. Когда я на ломаном английском объяснил им, что мы не жертвы жестокого кораблекрушения или авиакатастрофы, а нас ПРОСТО ЗАБЫЛИ В МОРЕ, их глаза стали еще круглее… Мы стянули гидрокостюмы и стали пить предложенный нам горячий чай. Несмотря на теплое море, нас трясло. Суденышко шло в порт. Порт находился километрах в десяти от нашего отеля. Мы пили чай и думали, как будем добираться до своего отеля, не бежать же десять километров в ластах и гидрокостюмах по пустыне. … Тут на горизонте нарисовалась «Санта-Мария», которая стремительно неслась в нашу сторону… Ситуация на суденышке разворачивалась следующим образом. Араб-инструктор спросил у старшего немца: все ли ВАШИ вышли из воды? Он имел в виду европейцев-дайверов. Немец пересчитал СВОИХ: все. Немец, билядь! А надо сказать, что суденышко хоть и небольшое, но имеет каюту, душ, верхнюю палубу, кормовую и носовую, так что охватить его взглядом на предмет присутствия всех нет возможности. Арабы куда-то опаздывали, поэтому резко снялись с якоря и поперли на Хургаду. Лена, приходившая в себя после первого и последнего дайва на полотенце на носовой палубе, оклемалась и начала искать СВОИХ. Она и подняла тревогу - куда исчезли двое русских (эстонец и белорус)? Араб-инструктор всю дорогу умолял меня не рассказывать о произошедшем кэптану Муни, хозяину дайв-клуба, это грозило обернуться для него серьезными неприятностями. Он обещал мне немеряно сжатого воздуха на пляже. Тем же вечером я встретил Вована с женой в баре отеля. Его жена не поверила ни единому нашему слову… «Ага, там бабы были…» - парировала она мои уверения. Историю эту всем мечтателям и будущим дайверам посвящаю. https://www.anekdot.ru/an/an0307/o030716.html#3

Советская власть всегда учила нас любить угнетенные народы. А особенно она учила любить негров. Я и любил их всем сердцем, пока не стал студентом первого курс филологического факультет БГУ. Каждое утро меня будил грохот там-тамов, пение негритянского хора и крики неизвестных мне экзотических птиц - Дэвид на всю мощность врубал свой "Panasonic". - Ты, что офонарел, Дэвид? Шесть часов утра! - Мне не хватает звуков родины, Юрий. В общежитии университета советских студентов подселяли к студентам-иностранцам, в основном выходцам из развивающихся стран Азии и Африки. Считалось, что общаясь в быту, мы будем ненавязчиво прививать им наши социалистические ценности. Так я попал к Дэвиду, и знакомое, столько раз слышанное на политинформациях иностранное слово "апартеид" перестало быть для меня пустым звуком и приобрело черты пугающей реальности. Центральную и большую часть нашей комнаты занимала роскошная тахта Дэвида, с трех сторон ее окружали массивные шкафы, образующие своеобразные отдельные апартаменты. В этих апартаментах и обретался, царил черный человек Дэвид О Хара из Урганды. Я же ютился у самых дверей на оставшемся свободным крохотном пяточке, где с трудом умещалась моя сиротская железная кровать с панцирной сеткой и тумбочка с вещами. Стены украшали портреты многочисленной дэвидовской родни: бабушек и дедушек, дядюшек и тетушек, племянниц и племянников - бывших для меня, впрочем, на одно лицо. Дэвид не был лучшим представителем своей расы - здоровенным атлетом с перекатывающимися под черной лоснящейся кожей буграми мышц. Это было чахлое существо с короткими, рахитичными кривыми ногами, сильно выпирающими ягодицами, впалой грудью и толстенными губами-грибами. Такими, с кольцом в носу, любят изображать дикарей-людоедов наши художники-карикатуристы. Себя Дэвид считал аристократом (он принадлежал к правящей в их стране народности), меня же относил к плебеям. Он принимал горделивую позу: - Мой папа - личный повар Его Превосходительства. Ты будешь сельским учителем, Юрий, а я буду министром культуры и экономики... И зимой и летом в комнате непрерывно работали два калорифера, нагревая воздух до состояния тропического пекла. - Не смей открывать окно, Юрий - у меня насморк. Я только разводил руками. Раз или два в неделю Дэвид приводил проституток. Обычно двух. Одной ему по какой-то причине было мало. Одна из проституток обязательно напивалась и среди ночи начинала лезть ко мне. Я пытался уснуть под буханье барабанов и бессмысленный женский смех. "А эти ребят из ку-клукс-клана не так уж и плохи," - думал я. Естественно, после таких ночей я сидел на занятиях с красными от недосыпания глазами, слабо что соображая. Латинские окончания на доске плавали и пускались в хоровод. Мне хотелось одного - спать. Однажды Дэвид притащил из комиссионки чугунный бюст Ильич весом килограммов эдак на семь. И обойдя в задумчивости комнату, приладил его на хлипкую полочку у изголовья моей кровати. "Он так похож на нашего главного бога," - пояснил он. Мало того, что зловещая тень доброго дедушки по жизни не давала мне дышать свободно, теперь материализовавшись в виде чугунного болванчика, он угрожал самому моему физическому существованию. Каждый вечер, спасая свою голову, я низвергал Ильича на пол, и каждое утро Дэвид воздвигал его обратно на импровизированный постамент. Существование в стране победившего социализм не было для Дэвида сахаром, и все обиды внешнего мир он вымещал на мне: - Я сделал открытие, Юрий. - Какое, Дэвид? - В Союзе существует расизм. Я был в странах капитала, нигде, нигде на меня не показывали пальцем, не называли черномазым, обезьяной, головешкой, нигде не толкали и не щипали в транспорте, не натравливали детей, - говорил Дэвид, гневно раздувая широкие ноздри. - Вы все расисты. Ты, Юрий, расист. Вскоре я обнаружил свою тумбочку выставленной в "блок", на ее месте в комнате красовался новенький холодильник минского завода. - Место только для белого, - сказал Дэвид и, довольный собственной шуткой, похлопал ладонью холодильник по боку. Я помнил о своих бедных родителях (да и на завод, честно говоря, возвращаться не хотелось) и долго терпел столь вопиющее ущемление моих человеческих прав, прав белого человека. Но, в конце концов, мое терпение лопнуло и я восстал. Как-то раз я вернулся из библиотеки совершенно очумелый, с единственным желанием - прилечь. Меня ожидал сюрприз: на моей кровати сидела ряжая голая девка. Чудовищно чмокая и чавкая, она жрала макароны и запивала пивом из импортной жестяной банки. Ее бесстыжие глаза смотрели на меня совершенно равнодушно. - Ты, вообще, кто? - Я Галя. - Ты, Галя, откуда выпала? - Из "Свислочи". "Свислочь" - бар, построенный финнами на берегу одноименной речки и служивший местом интернациональной студенческой тусовки, притягивал самых прожженных дам. - Я ушла от мужа, парень... Дэвид сказал, что я могу пожить у него. - Ты могла бы одеться, Галя? - Я не нашла свою одежду. - Ты, что пришла так? - А то я помню. Это была последняя капля. Я кликнул на помощь из соседней комнаты бывшего сокурсника Иванова, уже полгода как отчисленного за "хвосты" и тихо пропивавшего остатки своего имущества, и мы стали вытаскивать шкафы Дэвида на балкон и швырять их прямо вниз с шестого этажа вместе с его барахлом, его книгами и его клопами. Шкафы падали и раскалывались с жутким грохотом под одобрительные возгласы и крики многочисленных наблюдателей, облепивших окна соседних общежитий. Один. Два. Три... Я хотел было отправить следом и портреты черномазой дэвидовской родни. Но племя смотрело на меня со стен строго и внушительно, и я передумал. В деканате я обрисовал всю серьезность сложившейся ситуации замдекана. Он выслушал меня, внимательно глядя поверх очков, потом неожиданно ловко для своей хромоты выскочил из-за стола и принялся двумя руками трясти мою ладонь: - Ну ты молодец! Молодец! Эти иностранные студенты совсем распоясались. Управы на них нет. Давно бы их надо поставить на место. Они думают, если они платят деньги, то могут творить, что угодно. Замдекана отпустил мою руку и заковылял назад к столу. - Знаешь, в прошлом году мы подселяли к этому Дэвиду пятерых первокурсников - троих пришлось отчислить, одного забрали родители, один сейчас лечит психику... Что делать с тобой, я пока не решил... - тут он на мгновение задумался и добавил с сожалением: - На нашем факультете так мало парней... - Попробуй продержаться еще месяц. Вечером того же дня меня предупредили: вся ургандийская община собралась в нашем общежитии. От них можно было ожидать чего угодно... В холле на нашем этаже было просто черно - человек тридцать, не меньше, все племя. Они громко, возбужденно кричали между собой и размахивали руками. Они пришли мстить белому человеку. Я обречено шел по коридору, провожаемый испуганными взглядами сокурсниц. Я поравнялся с черной, орущей массой и - не замеченный ни кем - прошел мимо. Я зашел в комнату: Дэвид не обратил на меня никакого внимания. Не отрываясь, он смотрел в телевизор. Показывали выпуск последних новостей: в Урганде произошел государственный переворот, Его Превосходительство свергнут и казнен, против его сторонников развернуты массовые репрессии, в столице идет бой. Камера дергалась - любительская съемка - и отрывчато фиксировала внимание: волнами бегущие куда-то толпы темнокожих людей, пожары, трупы на улицах города, боец в камуфляже, яростно строчивший из калашникова через пролом в стене, - кадры из различных горячих точек планеты так удручающе похожи. После всего произошедшего Дэвид сильно сдал, осунулся. Он даже, казалось, потерял цвет: его кожа из иссиня-черной превратилась в пепельно-серую. Он не слушал музыку, не разговаривал. Часами он молча просиживал на своей тахте, глядя в одну точку, или внимательно слушал по приемнику передачи французского радио, детально освещавшего события в бывшей колонии. От былой гордыни не осталось и следа, это был потерянный, испуганный человек в чужой, враждебной ему стране, которому нужно было возвращаться в свою - еще более враждебную и опасную. Моя злость на Дэвида бесследно исчезла, по-человечески мне стало жаль его. Однажды вечером я взял бутылку водки и подсел к соседу: - Давай выпьем. Дэвид не шелохнулся. Я открыл бутылку, разлил по стаканам, нарезал хлеб. Черная, со светлой ладошкой, рука потянулась к стакану. Мы чокнулись и выпили молча. Да и о чем было говорить? Так же молча мы повторили эту процедуру еще несколько раз и прикончили весь "пузырь". Наутро я уехал домой на каникулы, а когда через неделю вернулся, то Дэвида уже не застал. На следующий учебный год меня поселили с арабом из Ливии. Но это уже совершенно другая история… юрковец Когда я узнаю из новостей об очередном перевороте в Урганде, то думаю с тревогой: как там мой Дэвид? Поднялся ли он к вершинам власти в результате политических катаклизмов и получил искомый портфель министра культуры и экономики или, оказавшись в глубокой оппозиции, партизанит где-нибудь в раскинутых джунглях экваториальной Африки. Ау, Дэвид! Если случайно прочтешь эти строки, черкни пару слов. Ладно? юрковец https://www.anekdot.ru/an/an0306/o030621.html#10

В девятом классе у нас появился новый предмет - НВП (начальная военная подготовка). Военрук, прапорщик в отставке, на первом же уроке рассеял все наши заблуждения насчет целей и задач школьного образования. - Государство тратит деньги и обучает вас русскому языку не для того, чтобы вы писали любовные записки, а чтобы вы четко и грамотно понимали приказы командиров. Вас учат математике, чтобы вы могли пересчитать патроны, и географии - чтобы вы хорошо ориентировались на местности в бою… Многие мои одноклассники-мальчишки тянулись к оружию и, столпившись у учительского стола, с увлечением изучали устройство АКМ, меня же больше интересовало другое - я предпочитал, укрывшись в туалете с приятелем Серегой, изучать порнографические открытки… - Присматривайте за этими двумя, - сказал военрук, поставив нас перед строем, - они потенциальные дезертиры. В один морозный январский день военрук вывез наш класс в близлежащую воинскую часть для ознакомления с армейским бытом. Казарма мне не приглянулась. Было холодно, мы мерзли в своих куртках, изо рта шел пар. А люди здесь спали… Солдатики с тонкими шеями, в тяжелых мешковатых одеждах не ходили, а как-то летали с испуганными лицами. Между ними уверенно расхаживали суровые дядьки-командиры и что-то цедили сквозь зубы то одной, то другой группке военнослужащих. В оружейной комнате нам продемонстрировали различные виды стрелкового оружия. - Вот, - сказал офицер, любовно поглаживая ствол, - снайперская винтовка СВД. Из нее можно запросто за километр попасть человеку в голову. И это говорил взрослый мужик, у него наверняка была жена и дети. Мне захотелось домой… Стремительно приближалось лето. Оно обещало быть незабываемым. Мы с Серегой намеревались сплавиться на плоту вниз по Березине в компании двух сверстниц. Нас ожидали дикие песчаные пляжи, прозрачные затоны, усеянные желтыми кувшинками, фантастические закаты над плесами, а главное - ночевки в палатке… Все было давно обговорено. Сгорая от нетерпения, мы уже не слышали учителей, мы считали дни, отделявшие нас от каникул. В конце учебного года мальчиков вывезли за город на недельные военные сборы. И в первый же день на полосе препятствий я поскользнулся на мокром бревне, неловко упал и услышал, как хрустнула подо мной сухая ветка. Встать я уже не смог: правую ногу охватила адская боль. «Открытый перелом обеих костей голени», - констатировал врач. Все лето я провалялся в больнице, кости не хотели срастаться. Мне сделали две операции. Месяц я лежал на вытяжке. На спине появились пролежни, которые не давали мне спать по ночам… Мне казалось, лучше умереть, чем просить молоденькую санитарку вынести судно. Нога непрерывно чесалась под гипсом, а почесать ее не было возможности… Только в сентябре я впервые вышел на свежий воздух. Бледнолицый, длинноволосый, ослабевший от длительного пребывания в постели, я осторожно ковылял с палочкой по двору. По Березине с Серегой поплыл другой мальчик. Когда они, подросшие, загорелые, явились ко мне, по их блестевшим глазам и уверенным взрослым жестам я понял, что все было так, как ожидалось. Мне оставалось только фантазировать, как это у них все произошло… Больше всего меня угнетало то, что мне суждено сгинуть, так и не узнав женщину… Была медицинская комиссия для призывников, и меня признали «белобилетником», то есть негодным к строевой службе. На таблице у окулиста я не различал и верхней строчки и мог запросто начать палить по своим. Мне нельзя было доверить даже подносить снаряды, потому что я сослепу мог поднести их врагу… Я вышел из военкомата и не знал: радоваться мне или плакать. С одной стороны, армия всегда была темным пятном на моем жизненном горизонте, но с другой - в те времена мужчина, не служивший в армии, нес на себе отпечаток некоторой ущербности. Девушки относились к таким мужчинам с подозрением. А это меня огорчало. Потом пришла осень 79-го года. Одному за другим моим одногодкам стучали в дверь гонцы из военкомата и вручали призывные повестки… Мы пили на проводах всю ночь напролет, до остекленения, и на рассвете, держась друг за дружку, гурьбой брели по темным и пустынным улицам к военкомату. В ту осень в нашем городе стихийно сложилась традиция: перед зданием военкомата дружки отрывали пьяного, в слезах и соплях, одетого в разнокалиберное рванье, бритоголового рекрута от подружки, подхватывали на руки и с разбега вносили в дверь вперед ногами, чтобы через два года он вернулся на своих. Но некоторые так и вернулись - ногами вперед. Только закатанные в цинк, как сардины. Откуда нам было знать, что генералы уже замыслили для нас еще один долг - интернациональный… И теперь, когда я вижу на экране телевизора этих красномордых генералов, которые разглагольствуют о нашем долге перед родиной, о защите священных рубежей, о вражеском окружении, жаждущем разорвать нашу мирную страну, я-то уж знаю, что это все вранье и провокация - они просто хотят украсть у вас лучшее лето… https://www.anekdot.ru/an/an0306/o030626.html#10

Все вокруг обогащались нещадно. Сосед слева, бывший физик-ядерщик, спекулировал турецким ширпотребом на городском рынке, и его жена напоминала собой выставку ассортимента ювелирной лавки. Сосед справа, таможенник, втихую приторговывал границей, строил трехэтажный коттедж за городом и менял иномарки, как перчатки. Сосед сверху - простой работяга - крал машинами цветные металлы с родного завода. Вчера ему вверх по лестнице потащили шикарную ванну-джакузи… Что мог, украсть я, простой учитель математики? Разве что набить карманы мелом для классной доски? Каждое утро, взяв под мышку линейку, в дождь и слякоть я стоически шагал в школу в костюме времен своей студенческой молодости. Вместе с ростом благосостояния соседей все презрительнее становился по вечерам взгляд моей жены. - Неужели, неужели до конца жизни мне так и суждено прозябать в полной нищете? - думал я. - Чем хуже я всех этих суетящихся и тащащих? А ведь годы идут, волос на голове остается все меньше. Нужно решаться - сейчас или никогда. Я сломал линейку и ушел из школы. Зажмурив глаза, я бесстрашно бросился в пучину коммерции. Я пошел к Захару. Захар, когда-то самый тупой ученик в нашем классе, теперь возглавлял местный филиал одного крупного банка. Захар был мне должен - десять лет он списывал у меня контрольные по математике - и отказать не мог. Глава филиала принял меня в своем роскошном кабинете, обнял и, усадив напротив себя в кожаное кресло, налил рюмку армянского коньяка. Я взял у него кредит в 10 000 долларов. Пораскинув мозгами, я подписал с одним ушлым полячком контракт на поставку в наш авитаминозный городишко партии бананов. И принялся потирать руки в предвкушении ожидаемой прибыли. Но дело вдруг приняло неожиданный оборот. Грузовик с бананами на неделю застрял в очереди на границе, у него были проблемы с холодильной установкой - и вместо бананов я получил банановую кашу. Поляк бесследно исчез. Я «попал» на десять «штук». Делать было нечего, я опять пошел к Захару. Он молча выслушал мой рассказ, потеребил отворот модного пиджака в мелкую клетку и нервно защелкал на калькуляторе. Но отказать снова не смог. Я взял новый кредит в 20 000 долларов. Посовещавшись с соседом слева, опытным «челноком», я решил больше не рисковать и не связываться со скоропортящимся фруктом. Я рванул в Турцию и закупил на тамошней распродаже сверхудачный товар - мягкую игрушку «крокодил». На крокодильчиков в этом сезоне была мода - на рынке их просто рвали из рук. Прибыль составляла 500 процентов. Сам Карл Маркс удавился бы от зависти и в клочья изорвал бы свой «Капитал». Но стоило мне только выбросить на рынок партию своих симпатичных зеленых крокодильчиков, как коварная мода поменялась и покупатели, как дурные, стали хватать красных китайских обезьян, а мимо моих зубастых зеленых собратьев проходили совершенно равнодушно… «Побоку торговлю», - решил я. - Страна нуждается в производителях. Сельское хозяйство - вот верная делюга». И я заделался фермером. Заложив у Захара оставшуюся от стариков четырехкомнатную квартиру, я взял очередной кредит в 40 000 долларов. Перекрыл старые долги, а на оставшиеся деньги купил жилой вагончик, трактор МТЗ и различные прицепные и навесные устройства к нему. Исполкомовские чиновники щедро нарезали мне земли на краю живописного лесного болота. Местные советовали мне посеять самую высокодоходную в здешних краях культуру - мак, но я засадил свое поле неприхотливой и плодовитой картошкой и в ожидании урожая предался мечтам о своем будущем фермерском благополучии - богатая усадьба, по двору снуют многочисленные наемные работники, и я - в шезлонге с трубкой и бутылкой старого виски. Год выдался необычайно дождливым. Все лето с неба падала влага, и к осени мое картофельное поле постепенно превратилось в неглубокое озеро. Эх, почему я не посеял рис? Или не развел карпов? Холодным октябрьским днем мои грустные размышления прервал настойчивый стук в дверь. На пороге вагончика стояли трое - начальник кредитного отдела банка, налоговый инспектор и представитель местного криминалитета в наколках. Они, кажется, даже приехали в одной машине. Пока банкир и налоговый инспектор показывали мне какие-то бумаги, рэкетир деловито принялся заводить мой трактор. Я не стал спорить. Я махнул рукой, плюнул и пошел клеить школьную линейку. Ну ее к черту, эту коммерцию! https://www.anekdot.ru/an/an0306/o030625.html#5

Каюсь, эту привычку я приобрел в нежном детском возрасте, еще задолго до того, как мне на шею повязали алый пионерский галстук. С некоторых пор я стал сторониться шумных компаний сверстников, избегать подвижных игр на воздухе и все чаще под любым предлогом искал уединения, чтобы всецело предаться любимому занятию. И это не замедлило сказаться на моих успехах в учебе и без того слабом здоровье. Мой бледный вид и воспаленный взор обеспокоили родителей. И они пытались бороться. Они купили мне настоящий кожаный мяч и записали в футбольную секцию, старались контролировать и не спускать с меня глаз. Но напрасно. Ничто уже не могло меня остановить. Я стал заниматься этим с еще большим упорством, надолго запираясь в туалете, или по ночам, укрывшись с фонариком под одеялом, забывая про еду и сон. Страсть к чтению - это была именно она, дорогой читатель - просто пожирала меня. Это была болезнь. В день я проглатывал минимум 5-6 книг. Я читал все, что попадалось на глаза - книги, журналы, листочки, из которых старушки-торговки сворачивали кульки для семечек, разрезанные аккуратными прямоугольниками остатки газет в сортирах, объявления на столбах, надписи на заборах. Всякое печатное и непечатное тоже слово влекло меня. Видел ли ты, читатель такого осла, который, спеша куда-либо, вдруг останавливался на улице, как вкопанный, заметив на земле какой-нибудь ничтожный обрывок старой газеты, и, забыв про то, кто он и на каком свете, застывал с открытым ртом, пока не прочитывал весь текст от первой до последней буквы? Круг моего чтения был бессистемен и хаотичен. Тут были записки известных натуралистов и путешественников, энциклопедические словари, зарубежная фантастика, годовые подшивки журналов «Вокруг света» и «Техника молодежи», научные труды по сексопатологии, занимательные книги по физике и математике, биографии великих людей и была почему-то даже мемуарная серия «Записки подпольщика». Долгие годы единственной конечной целью моих прогулок оставался центральный книжный магазин, где я из-за отсутствия денег прочитывал пару-тройку книг, не отходя от прилавка. Продавщицы всех отделов знали меня в лицо, и последним посетителем, которого выставляли за дверь перед закрытием магазина, был я. Естественно, при такой страсти к чтению я не мог миновать библиотек. В каждой из четырех городских библиотек я был обладателем самого толстого формуляра. Как изголодавшийся наркоман жадно втягивает в себя горячий дым марихуаны, вдыхал я запах пыли книжных полок. Вид подростка с кипой книг под мышкой ежедневно, как на работу, являвшегося в библиотеку, пугал библиотекарей, пожилых рассеянных клуш, и вносил ненужные хлопоты в их размеренное существование - пересказы последних сплетен и вязание крючком. И, не сговариваясь, она начали рассказывать мне истории, которые происходили с их наиболее активными посетителями. - Один мальчик слишком много читал и типа ебанулся, за ним приехали санитары и увезли его в больницу… - Один мальчик слишком много читал и пошел по кривой дорожке. Теперь он отбывает срок в бобруйской колонии для малолетних преступников… - Один мальчик слишком много читал, и его разбил паралич… Они бы очень не хотели, чтобы со мной приключилась какая-нибудь такая жуткая история, и поэтому искренне желали бы видеть меня пореже. Видя, что никакие уговоры не помогают, библиотекари принялись действовать чисто тоталитарными методами и урезали мне количество книг, выдаваемых на руки за раз. Но болезнь прогрессировала: в ответ я, блядь, стал красть, да простит мне читатель, книги в библиотеках (бобруйская колония была совсем рядом). Позже из книг с казенными штампами на первой и семнадцатой страницах я составил неплохую личную библиотеку. Тысячи прочитанных книг не прошли даром для моего зрения: я стал катастрофически слепнуть. С каждым годом росло количество диоптрий в линзах моих очков. Даже сидя на первой парте, я перестал различать что-либо на доске, и окончательно потерял всякий интерес к учебе. Заделавшись хроническим двоечником, я с трудом переползал из класса в класс. Чтобы как-то спасти ребенка, родители повезли меня к бабке-шептухе. Бабка резала книги ножницами, рвала страницы на клочки, плевала на них, жгла на свечке, топтала ногами и при этом отчаянно шевелила губами. Думаю, что от полной погибели меня спасло только чудо, и пророчества фурий-библиотекарш не сбылись. Я не пошел по кривой дорожке, не сел в тюрьму и, слава Богу, пока не сошел с ума. Но, даже став взрослым, серьезным и обремененным семьей человеком, я так и не избавился от своего пагубного пристрастия окончательно. Я до сих пор не могу пройти спокойно мимо витрины букинистического магазина или развала книжных лотков и регулярно оставляю там значительную часть своей зарплаты. И куда бы я ни шел, по каким бы важным делам ни торопился, ноги сами несут меня к прилавку. Я беру в руки книгу, открываю ее и, поправив очки, забываю обо всем… https://www.anekdot.ru/an/an0306/t030623.html#32

ФАШИСТКА По пьяни хотел я выебать редакторшу одной профашисткой газетенки. И пожелал отыметь ее не как женщину, а как классового врага. Она это сразу просекла, и хоть танцевали мы в темноте голые и пьяные, и терлись один об одного безжалостно, и дышала она, как корова - не дала. - Ну, ты и фашистка, - сказал я ей на прощание. https://www.anekdot.ru/an/an0307/x030721.html#11